Вторая жизнь Эми Арчер - Р. Пейтман

На «Ледяном ветре» стало ясно, что она была неправа.

Я ужасно-ужасно перепугалась, как только меня вдавило в сиденье красным страховочным поясом. На американских горках тоже пристегивали. Там было нормально. Все равно что в машине. А тут меня приковали очень крепко в какой-то ракете. Пояс меня будто в кулаке сжимал. Так туго, что вздохнуть не могла. Я стала вырываться и сказала маме, что хочу вниз. А она только рассмеялась и проговорила, что теперь-то отыграется. Я завизжала даже раньше, чем аттракцион запустили.

Я взлетела в небо так быстро, что подумала: «Наверное, это Бог протянул руку и схватил меня». Люди на земле становились все меньше и меньше. А потом превратились в точки. Уши заложило, желудок сделал мертвую петлю. Казалось, сердце у меня остановилось.

Я поднималась все выше и выше, над облаками, прямо в космос. Там было темно и холодно. Даже звезд не было. Я видела Землю внизу и старалась наклонить голову, чтобы силой тяжести меня притянуло обратно.

Но все поднималась и поднималась. Быстрее и быстрее. Выше планет, выше звезд. Лицо стало тяжелым, словно начало оплавляться. Я кричала: «Опустите! Опустите меня!»

Меня накрыло что-то мягкое и белое. Сначала я подумала, что это крылья ангела, а потом показалось, что это больше похоже на пузырь воздуха. Я стала опускаться, очень медленно, сквозь космос, сквозь облака.

Когда я приземлилась, мир казался другим. Он стал новым, незнакомым.

Сердце снова билось – быстро и громко, будто за двоих.

Пои

Жонглировать – это была у меня одна из любимых игр.

Я выиграла в школьную лотерею три кожаных жонглерских мяча. Сначала толком ничего не получалось. Даже два мяча не могла поймать, но скоро наловчилась и очень быстро смогла жонглировать тремя сразу.

Больше никто из девочек так не умел, и я стала им показывать на переменах. Некоторые очень даже хорошо научились жонглировать, а вот Дана все никак не могла. Подбрасывала первый мячик слишком высоко, чтобы он не так быстро упал, а второй слишком долго не решалась бросить. Мячи разлетались во все стороны, она плакала и дулась. Но не бросала, потому что хотела быть со мной заодно. И у нее начало получаться. Понемножку.

А однажды мисс Пратт показала нам пои. Это такие мячики на веревочке, маори с ними танцуют. Мисс Пратт сама была маори. У нее кожа такого же кофейного цвета, как у Ришны Патель, только у мисс Пратт еще и акцент смешной. Мы делали проект о Новой Зеландии и узнали все о капитане Куке, о том, как выращивают овец, и о культуре маори.

Мисс Пратт научила нас танцу хака и танцу с палками – это было похоже на игру в ладушки, только не ладошками, а палками. Дане это не очень понравилось, потому что она эти палки все время роняла.

С пои у нее выходило лучше – их ведь ловить не надо. Мисс Пратт показала нам, как их делать: протыкаешь старый теннисный мячик длинной толстой иглой, протягиваешь насквозь веревочку и завязываешь на конце узелком.

Мы брали по пои в каждую руку и вертели ладонями так, чтобы мячики описывали широкие круги. Когда весь класс делал это одновременно, мы были похожи на ветровую электростанцию. Мисс Пратт научила нас перекладывать оба мяча в одну руку, а потом обратно. Это даже у Даны получилось. Это было как держать в руках две планеты – они вращаются рядом, а между ними размытая пустота.

Я раскручивала пои так быстро, что казалось, будто они вообще не двигаются. Просто висят в воздухе сами по себе. Замерли. И от этого делалось хорошо и спокойно.

Мисс Пратт научила нас и песне, под которую танцуют с пои.

Покарекаре ана нга,

Ваи о Вайапу уити ату

Кое хине Марино ана э.

Э хине э хоки маи ра

Ка мате ахау,

Ай те арона э.

Мне очень понравилась и мелодия, и слова чужого языка, но я не понимала, что они значат. Мисс Пратт объяснила, что это песня про любовь.

Они неспокойны,

Воды Вайапу,

Но когда ты перейдешь их, девочка,

Они успокоятся.

О девочка, вернись ко мне,

Я умираю от любви к тебе.

Эти слова отлично подходили к танцу пои. Две планеты движутся навстречу друг другу, хотят быть вместе. Зовут вернуться. Обещают мир и любовь.

Внизу на листе приписано синей шариковой ручкой:

Учительница поставила мне за эту работу D и сказала, что я должна была написать свою автобиографию, а не сочинять. А я сказала, что это все правда. И тогда она переправила оценку на E[7] – за вранье. А я не врала.

Кладу листы на стол. Руки дрожат. Не знаю, что и думать. В одном я уверена: это Либби, уходя, протолкнула письмо сквозь почтовый ящик. Да, может, она сама его и написала, откуда мне знать? Хотя дописано внизу детской рукой. Может, продиктовала это Эсме для большей достоверности?

Волнует меня не столько вопрос, кто из них двоих это писал, сколько само содержание. Это мешанина из двух жизней, сложенных в одну. Все подробности об Эми верны. Откуда хоть Либби, хоть Эсме могли узнать о морской свинке, о том, как звали дочкину учительницу, о ее воскресных прогулках с отцом в парк Далвич? А про песню маори я и сама забыла.

То, что им известно имя Даны, еще можно объяснить – оно упоминалось во всех газетах. Но все остальное? Просто невозможно, она не могла этого знать. Если только… Если только…

Нет. Не может быть, чтобы Эсме говорила правду, что она и правда Эми. Должен быть ответ. Логичное, однозначное объяснение. Должно быть. Пытаюсь – и не могу представить какое же.

4

Просыпаюсь я в кровати Эми. В спину упирается какой-то комок. Отодвигаюсь – и достаю Багпусса.

Он теплый, помятый, когда-то умильная мордочка выражает теперь скорее изумление. Или недоумение: как я могла поверить рассказу Эми? – а может, возмущение: как это я могу не верить?

Стискиваю его крепче и прижимаю к лицу. От игрушки пахнет синтетическим волокном и пылью. Интересно, узнал ли он прикосновение Эми, когда его трогали пальцы Эсме? А я сама узнала? От этой мысли пробирает дрожь.

Поворачиваюсь на другой бок, и на пол падает сочинение Эсме. Оно смято – я на нем лежала, – уголки страниц загнуты и захватаны моими нетерпеливыми дрожащими пальцами. Я уже потеряла счет и не знаю, сколько раз перечитывала его, вглядываясь в каждую строчку, в каждое слово, пока они не начали представляться мне просто бессмысленными закорючками, которые, однако, притягивали и дразнили, словно шифр, что можно разгадать. Шифр так и не поддался, и меня сморил сон.

Снилась мне морская свинка, падающие звезды, недобро следящий за мной взглядом Багпусс, разлагающиеся куклы – и все это сквозь туман, то розовый, как жевательная резинка, то синий, как полицейские мигалки. Эми танцевала, держа в руке щетку для волос вместо микрофона, и вдруг превратилась в Эсме, а та – в Либби, которая протягивала ко мне руки и спрашивала, чего я хочу.

Я хочу, чтобы моя дочь вернулась. Хочу чувствовать, как ее руки обнимают меня. Хочу снова слышать ее смех. Не у себя в голове, а здесь, в доме. В жизни. По-настоящему. Хочу дурачиться с ней, обсыпая друг друга мукой, когда мы вместе печем кексы дождливым субботним днем. Хочу видеть, как плавно двигаются ее безупречные руки и ноги, когда она делает упражнения для танцевальной школы. Хочу гладить ее скаутскую форму, возить ее к подружкам на чаепития со сладостями, препираться с Брайаном по поводу того, что нужно купить ей для школы, и чтобы он целовал меня в знак примирения и смотрел на меня жалобными щенячьими глазами, перед которыми я никогда не могла устоять. Хочу снова почувствовать силу нашей любви вместо вспышек ссор и мучительной тишины.

Я хочу наставлять Эми, чтобы она не вздумала пить и курить, хочу купить ей первый лифчик, ругать ее за то, что не хочет садиться за уроки, что выбирает не тех парней, что поздно приходит домой или устраивает вечеринки без разрешения, когда нас с Брайаном нет дома.

Я хочу хвастаться ее отличными отметками, помогать ей укладывать чемодан, когда она соберется уезжать в какой-нибудь Оксбридж, толкаться локтями на ее выпускном вечере, чтобы сделать приличное фото, утешать ее, когда ее не возьмут на работу, вносить залог за ее первый дом, успокаивать, когда она будет волноваться перед свадьбой, и ворковать над снимком УЗИ, на котором будет ее ребенок. А потом начать все сначала – уже с ее детьми.

Я хочу всего этого. И это возможно. Большая часть, по крайней мере. У Брайана теперь новая жена, Фиона, и воссоединиться уже не получится, но примириться, вернуть те понимание и близость, какие были у нас когда-то, – уже что-то. Если у нас обоих снова будет Эми, может быть, чудеса не закончатся.