Все против попаданки (СИ) - Брэйн Даниэль

— Я сказала — в чистый котел! 

Помня каждую секунду, что меня ждет какой-то охотник, и не испытывая по этому поводу сильных угрызений совести, я обошла столы. Джулия демонстративно гремела посудой, изображая, как она усиленно драит котел. Покаяния никто не хотел, как ни странно: молись себе и работать не надо. Я направилась в кладовую.

— Иди-ка сюда, — поманила я повариху. И все это время я кусала себе кончик языка: невозможно монашке употреблять слова и выражения, которые у меня норовили вырваться. 

По идее, вонь должна была уменьшиться, но это в случае, если бы женщины сделали все как я сказала. Увидев, что испорченные клубни, которые вчера, как я видела лично, перебирали, свалены поверх клубней хороших, я рассвирепела.

— Я сказала это выбросить! Что тебе непонятно? Слово «выбросить»? Это значит: взять все испорченное, собрать и вынести за пределы монастыря! 

Повариха зыркала злобным взглядом то на клубни, то на меня.

— Как же — испорченное, сестра. Есть еще можно! Мы вчера подумали, а Анриет и говорит — зачем выбрасывать, завтра как раз деткам и сва… рим. 

Почему-то в этот самый момент мне пришла в голову мысль, что смертность в моем веке снизилась потому, что люди научились лучше просчитывать последствия своих поступков. Что я могла сделать с этой непроходимой дурой? Наверное, что угодно; если судить по похожим приютам в моем мире, я могла приказать засечь ее до смерти в назидание другим. И она не могла этого не знать. Но, вероятно, и мне стоило попробовать объяснить ей, чем подобная «бережливость» чревата.

— Послушай, — сказала я и даже не сквозь зубы. — Вот этим вот, — я указала на испорченные клубни, — ты и Анриет свели на нет все усилия вчерашнего дня. Мошки опять летают, а клубни продолжают гнить. Употреблять их в пищу опасно, тем более детям. Знаешь… — Вот теперь привести пример стоило обязательно, хотя я не была уверена, что картофель здесь — то, что на него так похоже — тот же, что и у нас, но это было не столь существенно, и только когда я уже начала говорить, сообразила, что случай отравления картофелем, год хранившимся в подвале в лондонской школе в семидесятые годы двадцатого века, может быть воспринят как рецепт. — Если кто-то из детей заболеет, я отправлю тебя на самую тяжелую работу, а когда все будут спать, ты будешь каяться. 

Глаза женщины забегали. Кто бы и назвал меня бессердечной дрянью, но я и в прежней жизни мало полагалась на порядочность людей. Насмотрелась, скажем так, на бывших лучших друзей и некогда страстно влюбленных. 

Стараясь сдержать все сильнее разгорающийся гнев, я отправилась в погреб. Повариха шла за мной.

— Все перебрать — с самого начала. — Я остановилась, оглядела пространство. — Здесь достаточно места, чтобы хранить все овощи и мясо. Наверху оставить только крупы, и вот что… чтобы не было мух, повесите горную полынь. — Откуда у меня это выплыло? Но неважно. 

— Вонять же будет, святая сестра, — захныкала повариха.

— Там сейчас воняет! И мухи!

Приемлемо ли монашке периодически срываться на крик? Но Милосердная простит. Иначе не получается. 

— В обед кухня должна сиять и все испорченное должно быть выброшено, — приказала я. Повариха кивнула и начала подниматься из подвала. Я ее не останавливала — проводила ревизию. Мне показалось, что одним-единственным способом я могу дать понять, как стоит поступить с испорченной едой.

Да, причина такого количества испорченных овощей и круп могла быть и в том, что какие-то овощи нельзя хранить вместе с другими… Я не занималась хозяйственными спорами, но коллеги-корпоративщики на форумах делились всяким. К сожалению, я не запомнила тонкости, да и сами овощи могли отличаться от тех, что были у нас… Я проходила мимо корзин, хватала испорченные клубни и без всякого сожаления выкидывала их на пол, надеясь, что наглядно насельницам станет яснее, как поступить и что я от них хочу.

В погребе было прохладно и почти что темно — свет шел только сверху, из кладовой, где горели свечи и неясно светились несколько камней на стенах. Их я заметила еще вчера и о природе свечения предпочла не задумываться, потому что в моем мире на это были способны не самые безвредные элементы. Но то, что насельницы не были изможденными, худыми и лысыми, подсказывало, что это не радиация, а какое-то иное явление. Не факт, что менее безопасное.

Молитва уже окончилась, женщины входили в столовую, хмурые, озлобленные, и услышала я за какие-то полминуты немало интересного — пусть и приглушенно и, вероятно, не все.

— Лентяйка, паршивка эта Бетси, опять дрыхнет, опять все сгорело! 

— А ну пусти, расселась, пошла вон, вон туда проваливай, это чистый конец стола!

— Да кто бы говорил, это ты-то чистая? Да почитай я честнее! Да ты…

— Это что, она нас девками назвала? Эй, Кэтрин, ты слыхала? Эта нянька, которая не столько детей, сколько хозяина да старших сыновей нянчила? Это кто девка из нас, а?

— Да я честная кабацкая девка была! — завопила, как я поняла, та самая Кэтрин. — А она меня?..

— А ну перестать! Живо! — рявкнула я, хотя меня, конечно, никто не слышал, но обернуться я успела, как и успела увидеть, как светлый квадрат наверху исчез. Опустилась тяжелая крышка, погреб погрузился во тьму, меня окутала мертвая неестественная тишина.

Глава седьмая

Почти как в безэховой камере. Стало жутко, но больше физически: некомфортно, противоестественно. Испугаться я не испугалась. Там драка, скорее всего, поэтому меня и закрыли, чтобы я не вмешалась и не наказала всех, причастных и непричастных. Возможно, от меня так избавлялись не в первый раз.

И лишь пару секунд спустя до меня дошло, что я почти что в могиле. Большой могиле, где пока еще достаточно воздуха. По пожарным нормам — два кубометра в час, вспомнила я то, что рассказывал мне Андрей, и быстро прикинула размер помещения. Здесь кубометров семьдесят пять-восемьдесят, мне хватит воздуха примерно на двое суток, то есть шансы выжить у меня, конечно же, есть.

Об этом не знал тот, кто опустил крышку погреба. И если меня кто-то намерен убить, то почему? Из-за моих нововведений? Тогда это должен быть общий сговор. Но сомнительно. Очень. Одна монашка заставляет мыть кухню, вторая может отправлять всех молиться вместо сна, третья будет сечь розгами просто потому, что захочет. Это сознательный и продуманный акт, а не сиюминутное непреодолимое желание прикончить меня, и это не месть, а самозащита. Кто-то ждал, пока подобная возможность ему подвернется, может быть, ждал очень долго. Зачем?

У меня здесь есть враги? Допустим. Насельницы ненавидят друг друга, не имея для этого никаких оснований, и определенно ненавидят монахинь. Просто от того, что несчастны или мнят себя таковыми. Кров есть, еда есть. Тяжелый труд? Но не факт, что он вне этих стен у них был бы легче. Но если это неприязнь, а я все же была не настолько наивна, чтобы считать, что сестра нажила себе настоящих «врагов» — нет, вражда и ненависть это слишком громкие слова, у обычных людей врагов нет, только хейтеры, — итак, если это неприязнь, то рискованно идти на поводу у своих эмоций и запирать меня при первом удобном случае, когда как минимум еще один человек видел, что я заходила на кухню и что ушла затем в кладовую. Два человека в курсе, и вот это уже ближе к правде: Джулия и повариха. По первому впечатлению они ладят. Настолько, чтобы вступить в сговор? Как знать.

Но какая у них причина? Не мои «зверства», конечно. Стало быть, сестра Шанталь еще до того, как я, пользуясь ее телом и ее властью, принялась устанавливать в приюте свои порядки, успела что-то увидеть или узнать. Вопрос в том, что именно, и вспомню ли я это снова? Насколько это существенно, и только ли дело в том, что сестра засекла какую-то неосторожную насельницу в чьих-то объятиях?

Был еще вариант, что закрыл меня кто-то третий случайно, не зная, что я внизу… Было до мерзотного тихо, но светло. Недостаточно — свет давал источник воды, что меня поразило. Что здесь, черт возьми, светится и что за вода у меня в стакане, может, не зря они эту воду не пьют? Решив оставить выяснение происхождения таинственной «радиации» на потом — но не совсем на потом, — я подошла к лестнице, взобралась на нее и попробовала поднять крышку.