Призрак в Лубло - Кальман Миксат

И, открыв окна, спрашивали у вышагивавших по улице под ритмичный стук алебард ночных стражей:

― Эй, как там, ничего еще не случилось?

Нет, в эту ночь пока еще ничего не случилось. А, впрочем, как же не случилось?! Люди так долго расспрашивали кладбищенского сторожа Мучанека, поднося ему то там, то здесь стопочку сливовой, пока в конце концов и в самом деле кое-что не случилось. А именно: видит вдруг он, как из ворот кладбища выкатывается большой-пребольшой ящик на колесах, в который впряжены две жирные свиньи. Мчат свинки по дороге, а рядом с ними с каждой стороны бегут две черные кошки с горящими глазами, перед повозкой же шагает большая черная собака на задних ногах, а в передних лапах несет черный флаг. «Провалиться мне на ентом месте, если что было не так», ― божился Мучанек.

К утру весть о видении старого Мучанека облетела целый город.

Могу побиться об заклад, говорили там и сям, что это черти выкрали Касперека и укатили прочь в черном ящике. Вот увидите, откроют гроб, а он ― уже пустехонек!

О, как трудно было дожидаться рассвета! И как долго мигали на небе эти ленивые звезды. Они-то уж никогда не спешат. Медленно-медленно, будто нехотя, пришло утро. Исчезли, растаяли все и всякие гномы, волшебники и злые феи, выглянуло солнце, щедро окропив золотым дождем крыши домов (а трубы лихо задымились), луга (и в ответ примулы и гиацинты закивали солнцу своими головками), гору, и замок, и белого орла, что красуется на крепостном знамени (птицу бедных поляков). В блестящей огненной лейке хватило золотого дождя и на кладбищенские могилы, и даже они заулыбались. И только на старой колокольне мрачно зазвонил колокол.

Это был сигнал. Теперь от курии к кладбищу зашагали официальные лица. Впереди шествия чеканили шаг два мушкетера ― в шляпах-треуголках с серебряными позументами на синих мундирах и красными петлицами. Мушкетерам надлежало прокладывать путь через толпу. За ними следовало четыре могильщика с лопатами. Во главе же сената шествовал сам Фелициан Козанович, рядом с ним, слева, ― священник, за ним ― церковный служка в кирпично-красном кунтушике нес в руках кадильницу. А в самом хвосте ― два цыгана тащили готовую вот-вот развалиться тележку. На этой тележке и повезут покойника на костер, вокруг которого уже стояли в качестве оцепления несколько верховых солдат. Тележка омерзительно скрипела, сидевшие на ней ребятишки визжали; это цыгане усадили на нее своих цыганят, сказав: «Пусть бедные цыганята тоже хоть немножко покатаются».

Могила Касперека на кладбище находилась подле обелиска барышень Маршан. Трава на ней, не то что на других могилах, еще и не начала зеленеть; былинки с трудом пробивались на волю между небрежно набросанных зимою мерзлых комьев земли. И хоть некоторые из былинок уже начали находить свой путь к солнцу, теперь все это напрасно, потому что вон пришли могильщики, чтобы снова перекопать уже уплотнившийся холмик.

Сначала могильщики вытащили из земли крест, затем занялись своим делом. Несколько ударов киркой, и могила раскрыта. Вот уже появился ореховый гроб, совершенно целехонький. Да в общем-то он и пробыл под землей всего девять недель.

― А ну приподнимите, Мучанек, крышку, ― распорядился губернатор.

Все с любопытством уставились на гроб: голова к голове, кое-кто из-под плеча другого ― кому как удавалось.

Старый кладбищенский сторож молотком забил в двух или трех местах лом между крышкой и гробом (и как ему только не жаль красивого белого шелкового савана), а затем сильно рванул ломик кверху, приподнимая крышку гроба.

― Ах! Ох! ― пронесся возглас удивления над толпой ― над теми, кто стоял вблизи, и теми, что были поодаль в огромном людском скоплении, тянувшемся длинной вереницей от кладбища до главной площади в центре города.

― Ах, ох! Тут он.

Касперек действительно лежал, как и положено мертвецу, в ящике из четырех досок, лежал недвижно, спокойно, словно спал... На нем была красная шапка, синий, короткий, по пояс, доломан, желтые сапоги со шпорами на ногах ― словом, все было так, как в час похорон. Не было видно на погребенном никаких следов тлена: кожа свеженькая, словно всего час назад его хоронили.

Губернатор с безразличным видом констатировал:

― Нет сомнений, что это его прах. Господа, взгляните и засвидетельствуйте официально.

Он наклонился и осмотрел подошвы сапог:

― Не видно на них ни следов износа, ни прилипшей земли.

― Непостижимо! ― вслух громко выразил удивление господин Гертей.

― Удивительно, ― заметил Криштоф Павловский. ― Он даже потолстел.

― Я этого не нахожу, ― возразил Шалгович. ― Каким был, таким и остался.

― Как не находите? Утверждаю: поправился! ― возмутился Павловский. ― Да вы, пан, ослепли! У него вон даже второй подбородок вырос, и морда в два раза больше против прежнего.

Снова Касперека посмотрели несколько человек, поскольку пан Павловский настаивал, а Павловский ― человек не глупый, многоопытный, командиром был у Ракоци[9], и если уж он что говорит, значит, так оно и есть. Словом, все признали, что после смерти Михай Касперек потучнел. Теперь уже мало-помалу и Шалгович отступил от своего прежнего мнения:

― Гм, а ведь и в самом деле, гм! Вроде бы морда у него и впрямь толще стала, гм.

И покатился слух, будто снежная лавина, обрастая новыми подробностями. Те, кто стоял у самых кладбищенских ворот, уже говорили, что Касперек даже и живот отрастил. А те, что были подальше, на улице, добавляли: «Морда красная, будто тюльпан цветущий».

Стоявшие на главной площади утверждали уже, что в руке Касперек вместо распятия, которое, как подобает, Касперекне вложила ему в руку перед тем, как заколотили крышку гроба, пучок чьих-то волос.

Тут уж пришел в ярость Андраш Крижан, гайдук городского старосты, которого Касперек намедни подергал за бороду:

― Что? Да это же моя-то борода у него в горсти! Ну погоди же, сын Вельзевула!

И тотчас же вызвался вместо городского глашатая поджечь костер. Глашатай, от природы человек боязливый, не знал, как и благодарить гайдука.

Но вот по толпе прокатилась новая волна оживления. Уличные мальчишки загорланили «ура».

― Везут, везут!

Появилась тележка с гробом. Рядом с ней теперь шагали по два солдата, прикладами ружей прокладывая себе дорогу сквозь толпу зевак.

Затем заняли свои места прямо напротив костра городские официальные лица и губернатор.

Палач из города Кашша[10], приехавший в Лубло накануне ночью, стоял наготове в своей кроваво-красной одежде перед возвышением, на котором восседал губернатор.