Границы души - Александр Яковлевич Яшин

1967 год. Бобришный Угор

5

Белки бегают у моего дома, и заяц был около моего дома… Значит, и медведь придет, потому что дом стоит в лесу.

Трудно носить воду к моему дому: надо спускаться, скользко. Еще труднее подниматься. Зато половодье не пугает, потому что дом стоит на горе.

1967

6

Удивительное, окрыляющее душу чувство любви к родной земле, страстное желание ей добра, силы, изобилия порой захватывает меня всего. Хочу всем и каждому из нас счастья. И еще хочу, чтобы ощущение радости и какого-то полета души было доступно каждому человеку, чтобы каждый хоть раз в своей жизни испытал это благородное слияние всего себя с Родиной и уже никогда больше не забывал бы этого животворящего, очистительного святого чувства.

Талая вода

Все большое начинается с малого. Сквозь лед перебежка теней, капелек, пузырьков. Только с горки течет надо льдом. Течет с крыш.

Постепенное нарастание шума. Шум снега, шум леса… Шторм на море. И все нарастает, все начинается с малого. А началось — не остановишь.

Весна придет неизбежно.

За первыми каплями воды под снегом уже чувствуются ростки зелени. Луг заполняется водой, становится озером, заливом.

Так и в поэзии, во всем так.

1956

ПОЭМЫ

Ленинградская поэма

Снаряд упал на берегу Невы,

Швырнув осколки и волну взрывную

В чугунную резьбу,

На мостовую.

С подъезда ошарашенные львы

По улице метнулись врассыпную.

Снаряд упал на старый особняк,

И грохнулись пластом кариатиды.

Над грудой пламя вздыбилось как флаг.

Труба печная подняла кулак,

Грозя врагу отмщеньем за обиды.

Точеные обломки балюстрад

На землю полетели, как поленья.

Оборвалось зеркальное свеченье.

Средь мраморных столбов упал снаряд —

И началось в столбах столпотворенье.

Снаряд упал в сугробы, на бульвар —

И снег, как магний, вспыхнул за оградой.

Откуда-то свалился самовар —

С балкончика, наверно?..

И пожар,

Опять пожар.

И новый взрыв снаряда.

В каком часу еще влетит, крутясь,

Кого убьет и где

Кого разбудит?!

С утра из дальнобойных бьют орудий.

Шарахаются бронзовые люди,

Идут живые — не оборотясь.

* * *

Ольга жила за Балтийским вокзалом.

Были у Ольги отец и мать,

Койка под стеганым одеялом,

Полочка книг,

Со стихами тетрадь.

Все было просто и все по росту —

Как в ленинградских семьях живут:

Выезд с зарей на Васильевский остров

В Педагогический институт,

Летом — прогулки в сосновые чащи,

На поклонение к милым местам,

К волнам морским,

К ручейкам журчащим,

В лес, на простор,

К полевым цветам.

Всюду для Оленьки дом и место:

Взвихрив подола белый дымок,

Уже не дитя,

Еще не невеста, —

Бегала, скинув сандали с ног.

Ольга считала себя счастливой —

Как ей хотелось, так и жила.

В меру удачливой,

В меру красивой,

Неприхотливой и незлобивой,

Всеми любимой в семье была.

Старый отец в рабочей артели

Слесарем был — поднимался чуть свет.

Мать убирала дом и постели

И начинала варить обед.

Братья работали в цехе где-то.

«Счастье — сплеча молота́ми бить!..»

Ольга писала статьи в газеты —

Ей журналисткой хотелось быть.

И все сбывалось, о чем мечталось.

Не было в мире дружней семьи!

Что от веселой жизни осталось?!

До Ленинграда дошли бои.

* * *

Ольга не сразу стиснула зубы.

Голос не сразу начал грубеть.

Но помрачнели улиц раструбы.

Била тревогу трубная медь.

Кровь холодило с врагом соседство —

По вечерам горел горизонт…

За полчаса распростившись с детством,

Осенью братья ушли на фронт.

Дома остались сестренка Клара,

Старая мать, да отец, и она.

На ноги всех подняла война.

Немцы бросали на город пожары,

Шли в облаках за волной волна.

Ольга в шубейке и в полушалке

Лезла на крыши — дома стеречь,

Взвизгнув, метала вниз «зажигалки»:

Русской твердыни врагу не сжечь!

Строились доты и баррикады,

В сталь одевались улиц углы,

Через решетчатые ограды

Строго глядели стальные стволы.

Вскоре выехал в тыл на Волгу

Педагогический институт…

Ольга осталась.

Решила: «Не долго,

Немцы города не возьмут».

К горлу уже подступала блокада.

Чашу разлуки испив до дна,

С младшей дочерью из Ленинграда

Мать переправилась…

Так было надо.

Ольга осталась с отцом одна.

Сколько тебе в этот день минуло?

Каждый сходил за десяток лет…

В окна дуло и в щели дуло.

Молвила ты:

— Не поеду, нет!

* * *

Зиму эту не позабыть

Всем,

Кто вынес ее, кто выжил:

Больше стали мы жизнь любить,

Больше видеть и больше слышать.

Каждый дом наш окопом был —

Та же сырость

И тот же холод.

В наши жизни не заходил,

Нет, — хозяином был в них голод.

Долго будем после войны

По ночам стонать и метаться,

Долго будут со всей страны

Наши семьи домой съезжаться.

Зиму эту не позабыть.

Через десять лет, через двадцать

К детям в школы будут водить,

Как родных,

Гостей — ленинградцев.

* * *

Жизни теплились в нас

     в эти дни не сильнее свечи.

Дистрофия… Цинга…

     Ни кровинки, ни света в лице.

Нам побольше смеяться

     советовали врачи.

Говорили, что в смехе

     не счесть витамина «С».

Мы умели смеяться,

     хоть часто бывало невмочь.

Вспоминаю зенитчика…

     Осень. Дожди в ноябре.

Одурев от тревог,

     он встречал прибалтийскую ночь.

Распевал перед сном:

     «Не бомби ты меня на заре…»

Пел, кулак поднимая,

     угрожая врагу,

И в усталых глазах

     догорал исступленный огонь.

Спал он тут же, в палатке,

     на невском сыром берегу

Меж снарядов и гильз,

     положив в изголовье ладонь.

Помню ночь. Только мост,

     да студеная, в масле, волна.

Да узор чугуна,

     и булыжник — гора на горе…

Утром взвыли сирены,

     забилась под мост тишина,

Мы вскочили от сна:

     налетел-таки враг на заре.