Дамаск - Ричард Бирд

– Мы закрыты сегодня до десяти, – сказала мисс Хэлидэй. – Мы репетируем акцию «Самая шумная библиотека в мире».

– Мне нужно сдать их сегодня.

– Для «Национальной библиотечной недели», – продолжала мисс Хэлидэй, – которая началась сегодня утром, мы подготовили ряд акций, и первой из них будет «Самая шумная библиотека в мире», как, кажется, я уже говорила. В обед мы ожидаем появления мисс Хэвишем в свадебном платье, она спустится с крыши по канату к входу в здание.

– Та самая мисс Хэвишем?[8]

– Это будет костюмированное представление. Можете взять программку, в которой указаны все действующие лица.

– Я просто хотел сдать книги.

– После десяти – добро пожаловать.

Спенсер оглянулся и увидел, что хор чтецов рассеялся, и хористы разбились на группы.

– Понимаете, я еще и по другому вопросу. – Спенсер перешел на шепот. – Я надеялся заглянуть в справочный отдел.

– В десять часов – милости просим.

– Это срочно.

Мисс Хэлидей неодобрительно посмотрела на Спенсера поверх очков, мгновенно утратив всю свою любезность и учтивость. Он наклонился над столом и заговорил так тихо, что ей тоже пришлось наклониться, чтобы расслышать его слова.

– Мне необходима информация о противозачаточных таблетках – прошептал он. – Я должен найти ее сегодня, это чрезвычайно важно.

Мисс Хэлидей посмотрела на него совсем иначе – на сей раз от нее веяло морозом, как от холодильника.

– Простите, – процедила она, – библиотека закрыта до десяти утра. Я, кажется, уже говорила вам об этом.

Спенсер не стал там больше задерживаться, пригнув голову и подняв воротник и так и не расставшись с библиотечными книжками, покинул здание библиотеки и спрыгнул со ступеней перед входом. Липы все еще источали черную мерзость. Куда смотрит городской совет? Такие деревья надо вырубать с корнем и сажать на их место стройные и высокие зеленые растения с густой листвой, для детишек. В голову Спенсера стали лезть детские имена: Джошуа Лукас Джоржина Роза Софи Джейн Эдвард Джонатан Шолто Томас Эллисон Адам Питер Ричард и все те имена, которыми они с Хейзл могли бы назвать своего совсем недавно зачатого ребенка.

Так, в отсутствие явных знамений, оставалось лишь одно – прошлой ночью Спенсер «имел незащищенный секс» практически с незнакомкой. Интересно, что же ему делать дальше, где свернуть, где остановиться, но по пути домой никаких неожиданных или убедительных знаков, которые бы незамедлительно прояснили все, ему больше не попадается.

Сегодня первое ноября 1993 года, и где-то в Великобритании, в Донкастере или Ризлипе, в Понтипуле или Ларне, в Восточном Гринстеде или Данди, в Экзетере или Редбридже в гостиной дома Келли телевизор включен на полную громкость, оглашая дом звуками, издаваемыми Котом Генри, или Котом и Муссом, или Бандой жаднозавров. Мистер Келли орет на Филиппа (17), чтобы тот выключил телевизор немедленно. Наступает тишина, и беспокойное семейство Келли собирается в комнате, таким образом неохотно признавая то, что именно в такое время и должны собираться семьи. Для этого они и существуют.

Спенсер прячется за телевизором, коленки прижаты к подбородку. Ему тринадцать лет, и плакать он не собирается. Плачет его мать. Спенсер вглядывается в почерневшую от времени сетку вентиляционного отверстия и изучает яркие болтики на корпусе телевизора, а его плачущая мать тем временем просит его не плакать.

– Постарайся вспомнить что-нибудь веселое, – говорит она, имея в виду любое приятное воспоминание, связанное с его сестрой Рэйчел. – Вспомни хорошенько, от начала до конца.

Она говорит, что если он сможет вспомнить ее сейчас, то будет помнить всегда. Он должен держать воспоминания под рукой, чтобы, когда захочет, извлечь их из памяти. Если он будет так делать, Рэйчел всегда будет с нами, это одно из маленьких чудес нашей жизни, вот что говорит мама.

Спенсер все равно будет сидеть за телевизором, и не выйдет оттуда никогда, даже через тысячу миллионов лет, и мама сдается. Она идет к кожаному дивану и садится на него, забыв снять шарф. Никто не знает, что делать, кроме мистера Келли. Мистер Келли стоит на коленях перед журнальным столиком, накрытым белой скатертью, он методично льет в кофейную чашку «Макаллан», «И-энд-Джей» или «Нокандо». Он делает глоток. Его челюсть еле заметно двигается вперед, назад. Он прищуривает глаза. В руке зажат карандаш, на столе лежит школьная тетрадь в линейку. Он пишет: НЕСПРАВЕДЛИВО.

– Мы можем сделать это и завтра, – продолжает миссис Келли, обращаясь к Спенсеру и пытаясь улыбнутся.

– Мы сделаем это сегодня, – говорит мистер Келли, – пока не забыли. Он отпивает из чашки и глотает, Спенсер заставляет себя на это смотреть. У него болят шея и колени, он об этом знает, но самой боли не чувствует.

– Расскажите мне, какой вы ее помните, – говорит мистер Келли. Карандаш застыл над листом бумаги. – Расскажите мне все самое лучшее о ней. Все о ней.

Мистер Келли хочет записать все о Рэйчел, пока не поздно, но все молчат, потому что говорить о ней как о мертвой – ничем не лучше, чем убивать ее. Спенсер ломает голову над тем, как отец этого не понимает.

Филипп сидит на краю стола, на котором стоит его компьютер, «Сан СПАРК-Стейшн», «Ай-би-эм» или «Экорн». Он раскачивается вперед и назад, руки скрещены на груди. Он очень худой и бледный.

– Когда машину так заносит, это называется «рыбий хвост».

Мистер Келли начинает записывать, но останавливается и говорит:

– Я не это имел в виду.

– Я так не могу, – говорит Филипп и садится за компьютер играть в шахматы. Он выключает звук и выбирает черные. Он защищается.

– Рэйчел хотела, чтобы ее прах развеяли над Уэмбли, – говорит Спенсер.

Его отец, с карандашом наготове, с надеждой смотрит на среднего сына.

– После того, как она доживет до ста одного года. И не надо цветов.

Спенсер вспоминает, как они ехали, вот поворот, машину заносит, Филипп называет это «рыбьим хвостом», потом столкновение, удар. Они приехали домой в полицейской машине. Она была такой чистой, будто ею до этого не пользовались.

– Филипп начал спорить в машине, – говорит Спенсер, показывая на спину брата, сидящего за столом. Это кажется очень важным, ценным замечанием.

– Только не сейчас, – говорит мама. Но ведь именно Филипп сказал, что втроем на заднем сиденье слишком опасно, хотя как иначе они все могли бы поехать плавать, да еще и Филиппа в город отвезти?

Папа не хочет это записывать. Он отхлебывает из чашки и смотрит на то, что написал: НЕСПРАВЕДЛИВО.

Спенсеру хочется спрятаться: за телевизором, наверху в своей комнате, под кроватью, вместе с битами и мячами, и разобранным бильярдным столом. Рэйчел бы возненавидела его за такое малодушие. Поэтому он делает попытку сосредоточиться на жестком белом полотне скатерти, на мерцающем экране компьютера, за которым сидит Филипп, или именах писателей на корешках книг, рядом с полкой с хорошими фильмами. Гарольд Роббинс и Джон Ле Kappe, Джилли Купер и Джордж Оруэлл. Это помогает не плакать. «Останься со мной» и «Свет погас», «Джинджер и Фред» и «Банда с Лавандового холма». Он знает, что надолго этого не хватит: когда-то книжки закончатся, как и случайные слова, которые помогают сдерживать слезы.

Так, как было раньше, уже никогда не будет. До сих пор Спенсер не менялся, как не менялось и его представление о том, какой должна быть жизнь, а теперь он вдруг стал другим. Ему кажется, что он еще недостаточно взрослый для этого. У него еще недостаточно опыта – может, отсутствие опыта и поможет ему это пережить. Он хочет чему-то научиться, но чему? Люди умирают, и несчастья происходят без предупреждения – бах! – и готово. Значит ли то, что он об этом знает, что он уже вырос? Неужели эта взрослая правда состоит в том, что так внезапно может происходить только одно – только плохое? А что если мама ошибается, и с ним останется не память о Рэйчел, а память о ее смерти? В таком случае, он всегда сможет вспомнить тот день, когда он дорос до этой минуты и до всех этих книг и фильмов на полках, и до Филиппа, качающегося в кресле, играющего черными и отказывающегося отдавать королеву.

Если все хорошо, время может остановится. Если время пойдет дальше, это несправедливо по отношению к Рэйчел. Неважно, каких усилий стоит Спенсеру попытка остановить, заморозить, зафиксировать время (он фиксирует имена писателей на полках, названия фильмов, шарф матери, слова отца, французскую защиту Филиппа и его обреченную королеву), время, в конце концов, настоит на том, чтобы идти вперед.

– Расскажи мне, какой ты ее помнишь, – просит мистер Келли.

Рэйчел щиплет и пинает его, тычками загоняет в ванную. За завтраком она выигрывает соревнование «Кто запихнет больше печенья в рот». Она первая прыгает в машину, на ней спортивный костюм, весь увешанный значками, намекающими, что она станет международной олимпийской чемпионкой Европы и мира, и о ней каждый день будут писать газеты. Завтра о ней, действительно, напишут газеты, и Спенсер начинает двигать челюстью, как папа, чтобы не плакать, как мама. Он прячет лицо в ладонях и еще напряженнее пытается вспомнить, как Рэйчел восстанавливала дыхание после пробежки: руки в колени, колени сведены, озорной взгляд из-под бровей и широкая улыбка.