Твоими глазами - Питер Хёг

пути разошлись, я не говорю, что мы развелись. Если вы когда-то любили друг друга, то развестись невозможно. Может быть, в силу обстоятельств, которые нам неподвластны, вам пришлось расстаться, но развестись невозможно. В этом-то и состоит фатальность любви. Это глубинная связь, которая существует где-то вне времени и пространства.

Однажды я это осознал. И одновременно обнаружил, что во мне нет тишины, когда я нахожусь рядом с детьми.

Обратила на это внимание младшая. Как-то раз она спросила:

— Папа, а ты бываешь когда-нибудь тихим?

Говоря «тихий», она не имела в виду молчание, она имела в виду спокойствие.

Я замер на месте и уставился на неё. Ответа у меня не было. Но перед глазами пронеслась череда картин.

Это были стремительно сменяющие друг друга изображения. В те несколько секунд, пока я сидел перед ней на корточках, а она задавала свой вопрос, мне вдруг стало ясно, что с детьми я всегда нахожусь в движении. По пути в школу. По пути из школы. По пути в бассейн. Когда готовлю ужин. Когда мою посуду. Когда укладываю их спать.

Тогда я решил разобраться с тем, что же такое тишина.

Я начал с нуля. И я по-прежнему начинающий. В тот день в детском саду, ожидая, пока младшая закончит играть с подружкой, я находился на начальном уровне, первом этапе изучения тишины.

Вскоре дети как-то сами собой перестали играть и подошли к нам. Это одна из тех премудростей, которые я постепенно усваивал: жизнь детей подчинена ритмам, которые очень трудно понять, но за которыми можно наблюдать бесконечно.

Играли они с кукольным домиком. Подруга должна была идти с нами, накануне мы договорились, что она придёт к нам поиграть. До нашего дома было пятнадцать минут ходьбы. Через лес.

Они разговаривали между собой.

— Если бы это был кукольный домик, — сказала младшая.

Она обвела рукой лес и озеро.

— И мы были бы куклами Господа Бога.

Я так и не понял, откуда у неё взялся этот «Господь Бог». И их мать, и я — люди неверующие, девочек не крестили. Но с тех пор, когда она научилась говорить, она проявляла склонность к религиозному взгляду на мир. Нередко, когда я приезжал за ней на машине, она просила, чтобы мы проехали мимо церкви и остановились там ненадолго.

Подруга молчала. Старшая дочь тоже. Целую минуту мы все вчетвером вслушивались и вдумывались в пожелание, высказанное пятилетней девочкой: мир — это конструкция, где нами руководит высшее, дружественное нам сознание.

А дружественное ли оно?

Я посмотрел на детей. Независимо от того, как справляются с разводом родители, дети всё равно сталкиваются с той отравленной атмосферой, которая всегда предшествует разрыву любовных отношений. И они видят, как на их глазах распадается их вселенная.

При любых обстоятельствах это переживание остаётся с ними на всю жизнь.

* * *

Прошла неделя, а я ничего не слышал от Лизы.

И вот она позвонила.

Мы встретились на следующее утро, очень рано, она, я и её ассистенты.

Я уже понимал, что для неё это обычная практика. Некоторые из экспериментов она предпочитает держать в тайне. Именно их она проводит рано утром.

Они готовили аппаратуру, а в это время вставало солнце.

Мы с Лизой надели халаты и очки, ассистенты подключили провода и сели за мониторы.

Ставни, шторы и звукоизолирующие перегородки закрылись.

— У нас тут настоящий прорыв, — начала она. — Мы получили доступ к записям десяти тысяч сканирований, проводившихся в Скандинавии за последние десять лет. Это огромный объём информации. Только МРТ делает тридцать тысяч измерений в секунду. Ни у кого нет возможности обработать все эти данные. Так что мы сделали выборку. Кабир выбрал сто человек — по одному общему критерию. Всех их сканировали в одно и то же время — десять дней назад.

Кабир — один из её ассистентов. У него чёрные кудрявые волосы, миндалевидные глаза. Очень серьёзный молодой человек. Очень бледный. Наверное, он слишком много времени проводит за монитором. Чтобы попасть в кабинет Лизы, надо пройти мимо его кабинета. Дверь всегда приоткрыта, с его компьютера снят корпус, вокруг полуметровая паутина из проводов и печатных плат.

Свет в зале погас, глухо зажужжали проекторы.

Помещение наполнилось людьми. Вдоль стен появились контуры множества пациентов. Сотня голубых светящихся фигур.

Она наклонилась ко мне.

— Каждый день по всему миру сканируют множество людей, — пояснила она. — Данные МРТ сопоставляются с энцефалограммами. Действительно передовое — это проекция на сетчатку. Лазерный луч — это когерентный поток фотонов. Он несёт и тепло. Сам проектор очень прост. Сложность состояла в том, чтобы разработать способ отвода этого тепла. Чтобы не повредить зрение. К этому времени у нас уже появился Кабир. Он — гений. Он эту проблему решил.

В её благодарности не было сомнений. И в любви. Возможно, они любовники. Или прежде были любовниками.

— Это наше достижение. Это — и графическая интерпретация данных. А ещё серьёзное отношение к пациентам. К диалогу с ними. Это самое важное.

Лица и гениталии у светящихся фигур были размыты. Но тела были как живые. Словно мы находились в обществе сотни людей, созданных из голубого света.

— К сожалению, нам пришлось снизить разрешение. В противном случае ни процессоры, ни проекторы не справились бы с таким объёмом информации. Ты уже видел, как мы научились выделять сходные структуры. Мы проверили, нет ли подобных повторяющихся структур у этих людей. Конечно же, с таким разрешением возможен лишь поверхностный поиск. И тем не менее результаты представляют интерес.

То, что я увидел сейчас, я прежде видел у Вильяма. Чёрные структуры появлялись и исчезали одновременно у многих фигур, у всё большего количества, возможно, даже у всех — ясные рисунки, чёткие, словно нарисованные тушью. В случае с Вильямом было две фигуры, по одной с каждого из двух сканирований, сделанных в те два сеанса, когда он рассказывал о несчастных случаях.

Сейчас здесь была сотня человек.

Изображения сменялись очень быстро. Невозможно было уловить какой-то повторяющийся узор. Я успел заметить лишь отдельные совпадения.

Она выключила проекторы, мы погрузились в темноту.

— Сто человек, никак друг с другом не связанных, — продолжала она. — Кого-то сканировали в Стокгольме, нескольких — в больнице на Фальстере, кого-то — в Осло, в Умео, где-то возле Гренсе-Якобсэльва и в Йёрринге. Почему у всех изображений общий рисунок? Мы исключили систематическую составляющую. То, что является общим для всех. Удалили всё нам понятное. И тем не менее мы видим постоянное, нетривиальное совпадение.

Очевидно,