Твоими глазами - Питер Хёг

она нажала следующую клавишу — светящиеся фигуры снова возникли вдоль стен.

— Эти сто человек сканируют в настоящий момент. Вот прямо сейчас, когда мы здесь сидим. От мобильного сканера на горной станции Кебнейкайсе до Марибо. От Ольборга до Мальмё и Рённе. Мы получили разрешение считывать данные онлайн.

Сканеры, в которых были мы с Лизой, включились. Я отметил про себя какое-то воздействие, которое одновременно и чувствовалось, и не чувствовалось. И головокружение.

На двух стульях перед нами проступили голубые контуры наших собственных тел.

— Энцефалограф выключен. Только МРТ. Чтобы иметь возможность сравнить нас с остальными. Мы сейчас вместе с ними, в реальном времени. Сейчас попросим Кабира отследить, есть ли совпадающие рисунки.

На её и на моей голограммах проступили чёрные узоры. Они стремительно менялись. И то же самое — на светящихся фигурах у стен.

Я не мог не прислушиваться к самому себе. К той части себя, которую улавливал измерительный прибор, о которой я ничего не знал, но, казалось, она как-то связывает меня с сотней совершенно неизвестных мне людей. Связывала меня с ними в эту минуту.

— Что это? — спросила она.

Голос её был хриплым.

— Что может быть общего у ста с лишним незнакомых людей, находящихся на большом расстоянии друг от друга?

У меня на этот вопрос не было ответа.

— Если бы мы все находились ближе, причиной могла бы стать погода. Метеоусловия. Утренние новости. Одинаковый завтрак. Но в Абиску идёт снег, а в Хельсингёре — дождь. Здесь светит солнце, а в Тромсё штормовой ветер. Так что дело в чём-то другом.

Проекторы выключились, медленно загорелся свет.

— Какие у тебя ощущения?

— Как-то страшновато.

Она встала.

— Мы ищем связь, — сказала она. — Мечтаем о встрече с другими людьми. Но когда шанс появляется, мы шарахаемся в сторону. Может, действительно стоит сократить все человеческие контакты. Может, глубинная связь между людьми тоже представляет опасность.

*

В клинике имелась маленькая кухня.

— Я тут принёс кое-что перекусить, — сказал я.

И выложил на стол хлеб, сыр, оливки, масло и салат. Хлеб я испёк сам.

Она замерла. Вслед за ней и остальные.

— Совместный приём пищи — это встреча, — сказал я. — Первая встреча ребёнка с матерью, когда его кормят грудью. Общие семейные обеды. Тайная вечеря. Свадебный ужин. Поминки. Последняя трапеза приговорённого к смерти.

Она пристально смотрела на меня.

— «Мы мечтаем о встрече с другими людьми, — сказал я. — Но когда шанс появляется, мы шарахаемся в сторону».

Она всё ещё не сводила с меня глаз. Потом рассмеялась.

И стала накладывать себе еду на тарелку.

— В летнем детском саду, — сказал я, — в усадьбе «Карлсберга», когда мы возвращались после дневной прогулки, нам давали сладкое — ломтики белого хлеба с толстым слоем мягкого маргарина, посыпанного жёлтым сахаром.

Я представил себе ту столовую. Обшитые деревом стены, мебель из сосны. Освещение. Вспомнил запах. Огромного деревянного дома, который стоял закрытым зимой и вот теперь только начинал прогреваться. Запах пара из душевых.

Лиза накрыла мою руку своей. Она впервые прикоснулась ко мне, если не считать того объятия.

В эту минуту мне показалось, что я увидел рядом с нами наши голограммы. Увидел потоки в светящихся телах. Пляшущие язычки вокруг сердца. Вокруг зрительной коры мозга.

— Ты знаешь, что лежит в основе всей науки?

Я покачал головой.

— Готовность прийти на помощь. Источник жизненной силы в любой науке состоит в том, что она должна передаваться дальше. В самой глубине души учёного, за карьерными устремлениями, за желанием понять мир, чтобы управлять им, таится желание обернуться к тем, кто идёт позади, и помочь им дойти до той точки, где находится он сам. Чтобы в один прекрасный день увидеть, как они пойдут дальше, когда сам он остановится.

Я обвёл взглядом молодые, открытые лица её помощников.

— А как же оружие? — спросил я. — Большая часть учёных во всём мире работает на войну или как-то связана с ней.

Она ничего не ответила.

— Мы спали в одной комнате, — сказал я. — Ты, Симон, я и Конни, в комнате фрёкен Йонны. Там мы обнаружили, что можем проникнуть друг к другу в сны.

* * *

Конни писалась во сне. Фрекен Йонна никогда ничего не говорила, ни разу её не ругала, она лишь постелила клеёнку ей на матрас и регулярно меняла простыни. Каждый день. Но дети в детском саду что-то заметили, хотя нас и водили в душ два раза в неделю. Дети стараются держаться подальше от ребёнка, от которого пахнет мочой.

Однажды вечером Симон сказал ей:

— От тебя что-то пахнет. Ты описалась?

Она расплакалась.

— Мне каждую ночь снится, что я в туалете, — сказала она. — Сажусь и писаю. Ничего не могу с этим поделать.

Симон сказал, что то же самое было с его младшей сестрой, Марией. Когда-то она тоже писалась во сне. И тогда он стал вставать по ночам и относить её в туалет, а потом обратно в комнату. И вскоре всё наладилось.

— Давай, я тебя тоже буду носить, — сказал он.

Один он не мог её поднять, и мы решили помочь ему. Мы попытались — две ночи подряд. Симон просыпался, но не мог разбудить никого из нас. Мы рассказали обо всём фрёкен Йонне. Она как-то рассеянно нас оглядела, а потом сказала:

— Интересно, а вот если бы можно было пробраться в сон Конни…

И ушла.

Я посмотрел на Лизу. На Лизу, которая сидела напротив меня, здесь, на кухне.

— Когда фрёкен Йонна ушла, ты сказала: «Если бы мы смогли попасть в сны Конни. В ту минуту, когда ей снится, что она в туалете. Тогда мы разбудили бы её и сказали, что ей надо проснуться и пойти туда. Если бы у нас получилось».

Мы пытались, ещё две ночи. Всей нашей группе перед сном читали сказки в общей спальне. После чего нас четверых отводили в нашу комнату. Когда фрёкен Йонна погасила свет и ушла, Лиза сказала: «Давайте договоримся. Сегодня ночью нам будет сниться то же, что и Конни».

Но у нас опять ничего не вышло. Каждому снились сны, но все они были разными. И Конни снова описалась. На третий вечер, когда фрёкен Йонна закрыла за собой дверь, Лиза села на кровати. Она положила на одеяло какой-то листок, это оказался рисунок. Она нарисовала правильный круг. И закрасила его красным цветом. Сегодня, вспоминая его, я назвал бы его бордовым: тёмно-красный, с оттенком лилового.

— Мне иногда снится, что я летаю, — сказала Лиза. — Раньше мне редко снились