Опыт путешествий - Адриан Гилл

Футбольная ассоциация только что запретила публикацию турнирных таблиц и результатов матчей лиг, в которых играют ученики младших школ. Соревнования — слишком серьезно для детей, которые просто хотят пинать мяч, объясняют нам. Но родители вне себя от гнева: их лишили возможности одержать малюсенькую победу. И это, возможно, самая трудная и невыносимая часть отцовства. Недостойное желание, чтобы твой ребенок победил другого ребенка. Никто тебя не предупреждает, что, став отцом, ты станешь фанатом. И у тебя будет пожизненный абонемент. То, что лежит сейчас перед тобой в коляске в теплом крем-брюле из собственных какашек, — это твоя команда. Ты будешь поддерживать ее каждым атомом своего существа, каждым звуком, вырывающимся из твоего горла, и до конца жизни. Трансферов здесь не существует. А главное, ты будешь чувствовать все и знать, что это — неправильно.

Став отцом, ты будешь упорно бороться с этим внутренним фанатом. Мой старший сын Али один сезон играл в регби. Я никогда не играл в регби. И совершенно не знаю этой игры.

Никто, у кого не сломан нос, не знает, как в нее играть. Но я был горд. Мой внутренний фанат вдруг приобрел валлийский акцент[27]. «Как там твое регби?» — спросил я. «В этом году я в регби не играю, папа. Я работаю на ферме». Внутренний фанат задохнулся от боли и злобы. Но мое «я», которое пишет эти строки, сказало: «Все в порядке. Нет проблем. Уход за овцами… Готов поспорить, ты делаешь это лучше, чем другие ребята».

Взгляды и предпочтения внутреннего фаната во многом связаны с вашими личными неудачами. Нужно быть честным. Речь идет о вашем втором шансе. Сделай что-то, и он придет. Я сделал этого парня. Теперь я жду славы. Движущая сила — это наши неудачи и потери прошлых лет. Толстые папаши с потемневшими от никотина пальцами хрипят, бегая вдоль бровки, мычат в катарсисе. Огорчаются, издавая звуки, похожие на крики рожениц. Все это — свидетельство их неудач в детстве.

Однажды я был в детском саду и зашел в туалет, который, как казалось, был построен для шимпанзе. Рядом с детским писсуаром рыдал взрослый мужчина. Его сын, его единственный сын был лидером в соревнованиях по несению яйца в ложке. Он был уже совсем рядом. Он уже чувствовал вкус этого яйца. И тут яйцо упало. И вместо того, чтобы поднять яйцо, положить обратно на ложку и пересечь финишную черту, мальчик запустил ложку в толпу и упал лицом на траву в истерике. Это так потрясло его отца, что он не выдержал и вышел, поскольку не мог сдерживать своих рыданий. «Простите, — сказал он, вытирая рукавом слезы. — Со мной такого никогда не случалось. Я не плакал уже… Я не помню…».

Наверное, с тех пор как сам проиграл в подобном соревновании?

Со мной все наоборот. Меня ужасает вспышка успеха.

Я никогда не занимался спортом. Вместо этого я упражнялся в цинизме. Мой отец провел свое детство в инвалидной коляске и передал мне глубокое презрение к грязным олухам и заискивающим дуракам. Но в последний день спортивных занятий я стащил у кого-то шиповки и принял участие в забеге на 100 метров. Я выиграл и установил новый рекорд школы — к удивлению всех (да и самого себя) и к ярости учителя физкультуры. Был момент, яркий момент славы, который я так до конца и не забыл. Он как шрам. Я могу его почувствовать. У меня сохранилось ощущение ленточки от медали на шее. Но это яд. Это дьявол. То чувство, которое я не хотел бы передать своим детям. Героизм, победа — могут быть дарвиновским императивом, если ты сам должен делать себе одежду и есть руками. Но для цивилизации и культуры — это тупик.

Мир, который мы создали, — не достижение шустрых и сильных, храбрых и отважных. Это результат усилий тех, кто умеет работать в команде, общаться с людьми, коллегиально обсуждать проблемы. Результат труда демократов и гуманистов. Правда заключается в том, что первые — редко лучшие. Они просто первые. Мораль — будьте умными, а не сильными. Люди, рядом с которыми вы хотите прожить жизнь, должны быть привлекательны и остроумны, а не должны уметь дольше других задерживать дыхание под водой. Быть взрослым хорошим человеком означает понять, что вы побеждаете лишь тогда, когда финишировал последний участник. Мы выключаем свет, когда все уже в постели. И совсем не хочется быть частью мира, который забудет про твоего ребенка.

Дислексия

Не я написал эти слова и те тоже. Их пишет Эми. Скажите: «Привет, Эми». Я произношу слова в изогнутое ушко Эми, и она печатает вместо меня. Эми может увидеть разницу между строчными b и d даже одним глазом и после трех рюмок джина. Она способна различить p и q и сделает это для меня, если я ее попрошу. Эми хорошо знает все многочисленные способы произношения ough. Слова для нее — такая же открытая книга, как алфавит. Поэтому она печатает с ловкостью, даже не смотря на клавиши. Но то, что вы слышите, — тембр, интонации, сбившиеся в кучу слова и сложные формулировки — это мое. Голос, который шепчет, словно морская волна в ракушке, — тоже мой. И это великая и тонкая алхимия. А эти каракули, скрытные и едва заметные следы — всего лишь сухие звуки, суп-минестроне моей речи. Значение имеет лишь голос, согретый моим дыханием. Это вам не холодные черные буквы.

Первый алфавит из гласных был изобретен в Греции за 800 лет до нашей эры. Слово начиналось со знаков альфа и бета, скопированных у финикийцев, — пиктограмм, обозначающих «быка» и «дом». Конюшня. Алфавит — это конюшня для слов, идей, деклараций, заявлений, шуток, распоряжений, опровержений, рифм, причин, лжи и завещаний. Ну, и для всего остального, чем, как вам известно, полны конюшни.

Предполагалось, что мы напечатаем этот текст именно в том виде, как я пишу, просто для того, чтобы вы могли представить себе весь беспорядок, всю инфантильность случайных алфавитных мюсли моего 55-летнего стиля.

Вы получили бы немалое удовольствие. Нет, это действительно развлекает массу людей. Они постоянно смеются надо моими строчками на бумаге: «Боже мой, это что — правда? Вот так вы пишете? Вы, должно быть, шутите». У меня не возникло к этому иммунитета. Возможно, я просто стал более толстокожим и даже освоил приемы защиты. После всех «наград», ударов по спине, убогих школьных издевательств и оскорблений вы можете издеваться, сколько влезет. Смейтесь, сколько вздумается. Мне платят за слова, которые я пишу, и меня не капли не беспокоит, что все окружающие пишут слово «фонетика» через ph.

Есть вещи получше, чем прийти отвратительной дождливой ночью в лишенную очарования церковь. Внутри — привычные атрибуты стиля «помоги себе сам»: стол с брошюрами, размноженные на ксероксе книги об одержимости, чайник (продукт массового производства), полукруг пластиковых стульев, плакаты со словами заботы и поддержки. В зале около 20 человек, беседующих в маленьких группах на привычные им темы, составляющие их общественную жизнь. Пара дам замечают меня и приветливо улыбаются. Церковь заполнена весталками-распорядительницами: твердыми, энергичными, пугающими. «А вот и вы! — говорит одна из них. — Мы так рады, что вы смогли прийти. Хотите чаю?» «Возьмите печенье», — говорит другая, поднося мне оловянный поднос. «Это VIP-бисквиты», — шепчет она. Это, пожалуй, единственный зал, где я могу считать себя важной персоной. Я присутствую на вечере Ассоциации дислексии (основана в 1974 году). Подобные вечера ежемесячно проходят в Бекли, Бромли, Гринвиче и Льюишеме. Как я уже сказал, я дислектик. Дислектик, который много пишет, — плюс-минус 1500 слов в день. И если я позволю орфографии надеть свое бюрократическое пенсне и, прищурившись, рассмотреть эти слова с близкого расстояния, то обнаружится, что приблизительно 1000 из них написаны неверно. Я грамматический калека, безграмотный писатель. Я пишу для того, чтобы заработать на жизнь, и чем-то напоминаю слепого альпиниста или безногого игрока в гольф. Я — та соломинка, за которую могут ухватиться все эти безмолвно отчаянные и безгранично решительные люди, жизнь и детские мечты которых были перечеркнуты двадцатью шестью символами ортодоксальности[28].

Собрание идет своим чередом. Перед нами четыре эксперта (эксперт — тот, кто знает о проблеме больше вашего) — учитель, ассистент, студент и тренер, который обучает, как справляться с трудностями. Лица родителей, в основном матерей, застыли в тревожном и напряжении и непонимании. Они изо всех сил пытаются слушать с вниманием. Кое-то из них пришел с детьми. Те сидят поодаль с опущенными головами и рисуют, стараясь, по возможности, оставаться невидимыми. Я их отлично понимаю. Вопросы становятся все длиннее, слышны мучительные истории о безразличии школы, непримиримости руководства, слабых учителях, неэффективных представителях власти и растерянных детях. В ответ на каждый рассказ или описание симптома эксперты обмениваются понимающими усмешками и, как настоящие заговорщики, приподымают брови.

Есть шанс, что они возьмут твоего ребенка под защиту. Слушая очередную историю, все собрание возмущенно качает головами и выражает свое неодобрение действиям очередного параноика.