Победитель планеты (двенадцать разрезов времени) - Вадим Сафонов

Но споры, разносившиеся ветром с тридцатиметровой вышины, вряд ли лягут так, что рядом с мужской прорастет женская. И подняться выше всех к солнцу можно было, только изменив свой способ размножения. Шишки семенных папоротников больше не сеяли женских спор. Они оставались на дереве, окруженные оболочками, — ловить носящиеся тучи мужской пыльцы. А так как для оплодотворения нужна была вода, то женские споры, закутанные, как мумии, в своих оболочках, купались в ванне водоносных камер и сосудов. Изумительная специализация жизни, выпестованной водой и выработавшей самые чудесные приспособления для использования ее!

Но «семя» не вызревало среди перистых материнских листьев. Оплодотворенное, оно падало, и заросток прорастал из него в мокром илу.

Над гигантской оранжереей бурых, оливковых, глубоких зеленых тонов растений ветер гнал тучи пыльцы, гнал облака. Тут, наверху, прохладно, в тяжелом воздухе крутилась муть. Над бесконечной слегка холмистой равниной рассеивался тонкий пепел и углекислота далеких вулканических извержений.

Подобно глазу, привыкает и ухо. Тишина оказывается наполненной звуками. Тихие всхлипы пронизывали лес. И вдруг гул, глубокий, похожий на бычий рев. Может быть, лопнул огромный пузырь болотного газа, а может быть…

Два цвета — бурый и зеленый; шевелятся зеленые ваи…

Больше всего это походило на саранчу — то, что сидело на папоротнике и грызло его челюстями, двигавшимися, как жвалы. Но оно имело полметра длины; это была саранча, увеличенная через огромную лупу. Два сложных глаза и маленькая диадемка из простых казались чудовищными. В них не было взгляда. Грани и фасетки равномерно и жутко отсвечивали. На ногах, в сочленениях, сидели шипы.

Когда оно взвилось на воздух, явственно раздался шум крыльев. Это был звук, похожий на трещотку.

И над окошком чистой воды сверкнула беззвучная молния. Вибрирующий блеск помедлил в хвощах. Меганейра, стрекоза, похожая на полуметровую модель геликоптера, молниеносным прыжком ринулась на четырехкрылую муху величиной с голубя. Фантастическая битва длилась недолго. Чудовищные суставчатые существа, словно поевшие «пищи богов» Уэллса, не издавали криков и не проливали крови. Перепончатое крыло поплыло в воде.

Там, в вечно сумрачном, смрадном погребе, где змеились корни лепидодендронов, расстилался душный пар. Он исходил из воды, будто ее подогревали. В черной, торфяной жиже, над кладбищем сотен поколений лесных великанов, также кишела жизнь. У берегов, под корой, ютились ядовитые тысяченожки и скорпионы; моллюски ползали по гнилой древесине. Раки пожирали друг друга и случайные остатки воздушных битв. Тут спаривались, метали икру, искали жертв и становились жертвами сотни форм без названия. Вот словно пропеллер поднял гнилой водоворот. Завертелось нечто с головокружительной быстротой. Маленькая черная точка, окруженная смерчем, скользила в воде. Казалось, что из этого крошечного тела вырастали сотни хлещущих бичей. Мельница исчезла мгновенно, как и появилась.

И на метр вглубь, в черной воде, где лежали, наваленные друг на друга, мертвые стволы, шла жизнь еще другого рода, самая обильная, кипуча я и невидимая.

Там, куда ни проникал воздух, мириады грибков и бактерий начинали свое дело. Микрококки разлагали клетчатку, целлюлозу. Им помогали маслянистые органические вещества, пропитывающие воду, среди которых были ферменты, подобные диастазу слюны. Шло брожение, похожее на алкогольное. И когда вода и то, что осталось от ствола, нагревались почти до кипения, бактерии отмирали.

Иногда в топи, кишевшей миазмами, кладбища стволов самовозгорались. Тысячелетия, не знавшие времен года, не жаркие и не холодные, затягивали их илом в болотной теплице, цементировали гумусом, черным перегноем торфяной воды.

Так на тысячах квадратных километров, в условиях, какие больше никогда в таком масштабе не повторятся на Земле, откладывались слои антрацитов, каменных, бурых и кеннельских углей, переслоенные сланцами.

Они немы; в них больше нельзя различить, чьим остаткам они обязаны своим возникновением. Но турист, расколовший случайно одну плитку кульмового сланца у Герборна в Германии, нашел маленькое темное тельце, окруженное вихрем бичей. У него была круглая головогрудь с глазками, брюшко из шести сегментов и четыре пары толстых ног, распадавшихся, как расплетенный канат, на шесть десятков членистых нитей не толще волоса. Его назвали бострихопусом. Он дошел до нас, единственный из тысяч, живших вместе с ним. И знаменитый Неймайр, не зная, куда отнести этот маленький курьез, справедливо жаловался, что Земля — плохой архивариус и скверно сохраняет документы своей собственной истории.

Кровавые зори, подобие которых мир увидел в 1883 году, когда страшным вулканическим взрывом был уничтожен остров Кракатоа, скрашивали по вечерам небо, насыщенное тонким пеплом уже потрясавших Землю герцинских катастроф. Но их раскаты еще не доносились до каменноугольных лесов. Только багрянец обрызгивал недвижимые зеленые колонны. Он бил широкими волнами, золой осыпался в воду и каждую ветвь опутывал дрожащей красной паутиной. Стая меганейр носилась над окошком воды. Они пылали угольями в этом мире, пронзенном багровыми иглами.

Вдруг шевельнулась огромная зеленая кочка. Посыпался дождь водяных искр, казавшихся раскаленными. Став на дыбы, кочка метнулась в небо. Лягушка, с головой больше, чем у быка, слизнула колоссальную стрекозу. И звук, похожий на глубокое бульканье и на рев сирены, раздался во второй раз. Эхо подхватило его, и, тысячекратно усиленный и отраженный, он прошел по сводчатым ходам и колоннадам сквозного мертвенно-готического леса. И квакающий рев ответил ему. Звуки жуткой радости, брачные песни и вопли встретившихся со смертью, голоса беспощадной и чудовищной жизни словно выпадали с наступлением вечера из леса великого молчания, как хлопьями выпадает соль из перенасыщенного раствора.

В другом конце леса, где остывали лавовые потоки, змея с голыми кольцами к кисточками жабр у головы сползла с серой затвердевшей глыбы.

Эта глыба, среди каменноугольных отложений, попала в руки немецкому ученому Лотце. Он нашел в ней урановые включения, пронизанные блеском свинца. Это был особый свинец с атомным весом 206, на 1,2 меньше атомного веса обычного свинца. Такой свинец образуется вместе с газом гелием за счет радиоактивного распада урана. Лотце знал скорость этого распада, а также и то, что еще не найдена сила, которая могла бы хоть на йоту ускорить или задержать его. Свинца здесь было 4,1 процента. В до-кембрийских породах его 18 процентов. И поэтому Лотце определил время отвердения каменноугольной глыбы с ураном в 320 миллионов лет тому назад.