Свет истины - Рамиль Ямалеев

Алексей не обратил на крики внимания. Это со стороны выглядело красиво, почти кино. А ему не до этого. Пульс двести, перед глазами круги от сверхнапряжения, руки дрожат, словно вагон угля разгрузил… Но зато шансы почти сравнялись — теперь перед Николаевым был только один, самый здоровый мужик. В нем Алексей почувствовал настоящего противника. Его сразу выдавали глаза.

Прищуренные, спокойные. Чересчур спокойные. Сразу было видно, что это битый, матёрый волк, прошедший не одну уличную драку.

В отличие от остальных, мужик не лез на рожон, действовал осмотрительно.

Не глядя, подхватил с земли осколок кирпича и сделал два осторожных шага вперёд… Но вдруг замер, выпрямившись, отшвырнул кирпич в сторону. На его лице появилось странное сонное выражение.

Разгадку этой метаморфозы Алексей получил ровно через секунду. Она возникла в виде сильного удара резиновой дубинкой прямо по почкам.

— Стоять! Руки за голову! И ты тоже! Кому было сказано — руки за голову!

Удар повторился. На этот раз — по животу, потому что Алексей успел обернуться.

Перед ним возвышался здоровенный детина в милицейской форме. За его спиной — ещё двое. С короткоствольными автоматами. Из ядовито-жёлтого «уазика» нехотя выбрался толстый лейтенант. Он дожёвывал булку, густо смазанную маслом.

— Руки! — повторил детина и снова ударил Алексея.

— Кончай! Больно же, — невольно вырвалось у парня.

— Чего-чего?

Выразительно сплюнув, Алексей демонстративно поднял руки над головой. Но милиционеру этот плевок явно не понравился. Он размахнулся от души и ударил парня прямо по голове. Мгновенно наступила темнота, уши заложило оглушительным свистом. Алексей закрыл глаза и рухнул на землю.

Глава 6

Отец Влас

«Жениться нужно на сироте», — справедливо заметил классик. После четырех лет совместной жизни с последней, уже третьей по счёту, женой Сурков был полностью с ним согласен.

— Причём сирота должна быть круглой! — проворчал он, прислушиваясь к затихающим шагам своей тёщи.

Только что тёща в миллионный раз напомнила ему, что нужно сходить в магазин за креветками. Она, видите ли, ко дню рождения дочери хочет сделать её любимый чешский пирог. А о том, что через двадцать минут начнётся футбол, она подумал?

— Я целую неделю ждал этого матча! — воскликнул Сурков.

Но воскликнул шёпотом, чтобы, не дай бог, не услышали. Если услышат, то такое начнётся! Домашняя лесопилка с двумя ржавыми пилами — одна тёщина, другая жены… Сурков передёрнул плечами. Нет, лучше об этом не думать. Лучше подчиниться. Черт с ними, со всеми этими бабами!

Он вообще по жизни человек был тихий и мирный, и даже то, что Сурков состоял сотрудником АНБ, не наложило на него отпечаток геройства. Он никогда не принадлежал к тем, кто бегает с автоматом наперевес или поджидает врага в укромной засаде, любовно поглаживая пистолет с глушителем. Нет, этого Сурков не то, чтобы не любил — просто терпеть не мог! Вот тихие, долгие, заморачивающие допросы — это его стихия. Или наблюдать за «объектом» (желательно в хорошем ресторане) — это тоже его. В крайнем случае можно немного побывать «топтуном»[3]. Начальство это знало и старалось использовать Суркова, так сказать, в мирных целях.

Поняв, что от похода в магазин не отвертеться, он быстро собрался, надел на ноги видавшие виды кроссовки и поспешил в супермаркет, который находился в двух шагах от его дома. Выйдя из подъезда, Сурков привычно поднял воротник куртки. Холодный ветер с Невы принёс сырость, а известная вечерняя питерская прохлада пронизывала тело до самых костей. Он сделал несколько шагов, пересёк насквозь крохотный колодец дворика, вошёл в арку. И вдруг замер. Прямо перед ним возвышались две атлетические фигуры в длинных тёмных плащах.

Будучи человеком невысоким, Сурков особенно остро реагировал на тех, кто был выше его ростом — особенно это касалось женщин — и сейчас он сразу же почувствовал, как от незнакомцев исходит скрытая угроза.

Сурков инстинктивно почувствовал, что они поджидают именно его.

Один из незнакомцев шагнул вперёд, узкая полоска от освещённого окна легла на его лицо, и Сурков сразу же узнал его. Это был Лохматый, верный помощник отца Власа.

— Привет! — испуганно пискнул Сурков.

Лохматый не ответил на приветствие. Лишь презрительно сощурился и коротко рявкнул:

— Руку!

— Что?

— Я говорю — руку! — и сам протянул вперёд правую ладонь, словно хотел поздороваться.

Удивлённый Сурков протянул в ответ свою руку. Он явно не понимал, что от него хотят. Лохматый цепко схватил его потную от страха ладонь, крепко сжал её и вдруг неуловимым приёмом с хрустом вывернул руку Суркова таким образом, что тот от неожиданности присел и вскрикнул от резкой боли.

— Вы чего?

— Закрой ему рот, — процедил второй.

Кивнув, Лохматый ударил Суркова по ногам — тот упал на колени, правая рука по-прежнему вывернута до отказа и заведена так высоко, что кажется — ещё немного, и сустав выскочит из гнёзда. Лохматый, не мешкая, достал из кармана кусок специального липкого пластыря, размахнулся и запечатал Суркову рот.

— Готово! — сообщил он.

Его напарник заголил вытянутую руку Суркова, на которой уже вспухли от напряжения вены. Вынул шприц, прыснул тёмной жидкостью и аккуратно ввёл иглу в вену… Почувствовав боль, Сурков невольно дёрнулся, его глаза расширились от ужаса.

— Тихо, тихо, — приказал напарник Лохматого. — А то игла сломается.

— И больно будет! — коротко хохотнул Лохматый.

— Терпи… Сейчас… Ещё немножко… Все!

Он резко выдернул иглу из вены.

— Отпусти его… Лохматый выпустил руку Суркова, схватил за шкирку своей лапищей, приподнял и поставил на ноги. Неловко потоптавшись, Сурков развернулся, на его лице застыло выражение страха и покорности. Лохматый пощёлкал пальцами у него перед глазами, потом несильно ударил пару раз по щекам. Сурков помотал головой.

— Оставь его, — сказал второй, — сейчас придёт в себя.

— Пошли.

Ещё раз криво усмехнувшись, Лохматый сдёрнул пластырь, освобождая Суркову рот. Тот несколько раз жадно глотнул, словно ему не хватало воздуха. Глаза у Суркова вдруг стали бараньи, он явно не понимал, что с ним только что сделали.

Удостоверившись, что необходимый эффект достигнут, Лохматый поспешил за напарником.

Они быстро, не оглядываясь, прошли проходным двором, свернули направо и вышли через «слепой» подъезд на улицу. Здесь в серебристом «ниссане» с затемнёнными стёклами их поджидал отец Влас.

— Ну что? — отрывисто спросил он, когда подручные подошли поближе.

— Готов! — кивнул Лохматый.

— Сколько кубиков вогнали?

— Полную ампулу.

— Я спрашиваю — сколько? — чуть повысил голос отец Влас, он любил во всем точность.

— Три с половиной кубика, — пришёл на помощь Лохматому второй. — Должно хватить… — Да чего там! Конечно хватит. На такого кабанчика и двух кубиков за глаза!

— Тебя никто не спрашивает, — нахмурился отец Влас.

Лохматый его во всем устраивал — и в секте все его боялись, и понятлив он был, и все выполнял без ошибок, точно в срок… Но вот язык! Язык когда-нибудь должен был погубить Лохматого. Где нужно и не нужно он влезал со своей глупой болтовнёй. Когда нужно было промолчать, Лохматый обязательно что-нибудь вякал, причём вякал, как правило, невпопад. Иногда раздражал этим отца Власа, иногда — нет. Он нашёл Лохматого в центральной психиатрической лечебнице Норильска и на нем первом опробовал свой экстракт… — давайте в машину! — приказал отец Влас.

Подручные не заставили себя просить дважды. Водитель завёл мотор и «ниссан», плавно развернувшись, поехал в сторону Васильевского острова. В этот поздний час движение в городе замерло, машин почти не было видно. Поднялся ветер, бросил в ветровое стекло несколько первых крупных капель. Водитель включил «дворники», и капли тотчас смело в разные стороны.

Бездумно наблюдая за дождём, отец Влас не заметил, как задремал.

И тотчас оказался в сетях своего кошмара.

В последнее время он являлся к нему вновь и вновь. Словно не желая отпускать его из своего плена. Противиться этому не было сил, ведь кошмар появлялся ночью, в тот самый момент, когда уставший за день мозг уже не мог бороться с галлюцинациями.

Все происходило по одной и той же схеме: сознание раздваивалось — Влас одновременно был и тут и там — в том далёком времени… Он на мгновение открыл глаза, закрыл и вновь открыл — картинка, которая возникла перед ним, не изменилась. На этой картинке, как на моментальной фотографии, медленно появлялся вытянутый салон самолёта, узкий серп света, словно рассекающий его надвое, который возник из щелей открытого спецназом люка, и сами бойцы, застывшие в воздухе, в прыжках, в яростном беге туда — в хвост, где и должен был находиться, по данным, террорист… Влас машинально отметил, что фотография проявляется слишком медленно, что очень смешно выглядят растрёпанные фигуры бойцов в камуфляже, что почему-то они не в своих чёрных масках, как ЭТО показывают по телевизору, что оружие в их руках кажется игрушечным и, наверное, поэтому они не стреляют. Вся эта картина длилась доли секунды, затем «фотография» кончилась, и началось кино.