КОМПЕНДИУМ - А. Севастьянов

Примерно та же система самоуправления предстает и на землях балтийских славян. Просматривается она и в волостях в Северной Руси по документам более позднего времени. Главный признак славянской системы организации - делегирование власти снизу вверх. Бакунин верно уловил эту специфику славянского общежития, выстраивая на ее основе концепцию идеального общественного устройства, резко отличающегося от германского государства. Собственно система иерархического построения управления сверху вниз, видимо, не германская, а иллиро-венетская. Не случайно, что прочнее всего она была как раз на территориях, ранее занятой этой ветвью племен. Но сами эти племена значительных государств не создали. Кровнородственные общины готов, лангобардов, свевов, ругов и других племен вступали в борьбу друг с другом, претендуя на господство в выстраивающейся иерархии. В итоге же они рассеялись по всей Европе и даже значительной части Африки и довольно скоро растворились среди местного населения или же были истреблены в ходе непрерывных войн главным образом друг с другом. Остатки же их в большинстве нанимались на службу к удачливым королям и императорам.

Иерархичность заложена уже в большой кровнородственной семье и обязательно в кровнородственной общине. Здесь неравенство предполагается изначально: младшие члены семьи обязаны подчиняться старшим . Это, кстати, хорошо проиллюстрировано в «Повести временных лет» в рассказе о семье у полян. Она явно такого же типа, как те германские и негерманские семьи, которые представлены в варварских правдах. (Ближе всего к обычаям полян оказываются правила, зафиксированные «Баварской правдой». Это заставляет полагать, что летописец называл полянами ту часть населения, которая во второй четверти X века - это фиксируется археологическими и некоторыми письменными материалами - переселилась из Подунавья на Средний Днепр.) В отличие от полян, младшие члены семей остальных славянских племен вполне самостоятельны во всех своих решениях. Если у полян брак покупной и заключается родителями, то у остальных славян все решают сами женихи и невесты во время «игрищ между селами» (тоже форма защиты от кровесмесительства).

У полян была моногамия. Моногамия была и у большинства иллиро-венетских племен. У германцев было и так и эдак, что опять-таки говорит о сложности их истоков. У славян было многоженство: по две-три жены. Этот обычай долго не могла преодолеть христианская церковь и на востоке, и у западных славян. На территории Киева археологи отмечают своеобразные гнезда из двух-четырех полуземлянок. Видимо, это и есть примерная славянская семья той поры.

В кровнородственной семье чувство «крови» прививается почти насильно и отчужденность больших семей (или малых общин типа лангобардской фары) друг от друга часто выливается и в прямую вражду, регулируемую обычаем кровной мести (пережитки ее есть во всех варварских правдах, а в некоторых районах бывшего Союза она возрождается уже на наших глазах). Со стороны в такую семью можно проникнуть только в качестве рабa, да и сами младшие члены семьи располагают немногим большими правами . В рамках территориальной общины при наличии многоженства родственные чувства слабее, а связи по горизонтали много прочнее. Территориальная община и является объяснением колоссальной способности славян ассимилировать другие народы (да и ассимилироваться самим). У современных болгар фракийский компонент представлен в не меньшей мере, чем собственно славянский. Такая картина наблюдается повсюду, где расселялись славяне. Византийский автор Маврикий (или Псевдо-Маврикий) дает очень важное свидетельство такого плана. «Находящихся у них в плену они не держат в рабстве, как прочие племена, в течение неограниченного времени, но, ограничивая срок рабства определенным временем, предлагают им на выбор: желают ли они за известный выкуп возвратиться восвояси, или остаться у них на положении свободных и друзей». «Неисторичность» славян проявилась, в частности в том, что завоевав в VI-VII вв. большую часть Центральной Европы, славяне нигде не установили своего господства.

Любопытно, как психология народа проявляется в его эпосе. Скандинавский эпос и даже скандинавские сказки поражают своей кровожадностью… «Наступательный» характер («дранг нах остен») присущ и германскому континентальному эпосу, хотя такого культа жестокости в нем нет. Русские былины обычно говорят о защите родной земли …

Русь и расширялась в ходе оборонительных войн. Чисто «героический» эпос, воспевавший походы князей, отраженный в «песнях Бояна», видимо, так и не вышел за пределы княжеских гридниц. Автор «Слова о полку Игореве», вроде бы продолжавший эту традицию, все-таки от нее отмежевывается. А в былинах «богатырские заставы» охраняют рубежи от внешнего врага, чаще всего накатывающегося из Степи.

Любопытно и сопоставление русских былин с финским и карельским эпосом. В нем внешнего врага нет вообще: славяне и русь, с которыми контактировали (и не всегда мирно) на протяжении столетий, таковыми не воспринимаются.

Для древнего мира в целом и в особенности как раз для племен с кровнородственной общиной характерен крайний фатализм . Судьба - одно из коренных понятий древних верований. Прокопий Кессарийский, рассказывая о верованиях славян, удивлялся: «Судьбы они не знают и вообще не признают, что она по отношению к людям имеет какую-нибудь силу, и когда им вот-вот грозит смерть, охваченным ли болезнью, или на войне попавшим в опасное положение, то они дают обещания, если спасутся, тотчас же принести богу жертву за свою душу, и, избегнув смерти, они приносят в жертву то, что обещали, и думают, что спасение ими куплено ценой этой жертвы».

Античный мир, как известно, знал два вида Судьбы: Фатум - неотвратимый рок, отменить которую не в силах и боги, и Фортуну - изменчивую судьбу, с которой можно и договориться. В славянских верованиях судьба жила лишь в последнем качестве, и от божественной воли зависело, как будут разворачиваться события.

Славянофилы, первыми нащупавшие некоторые специфические особенности славянской психологии, склонны были увязывать их с православием. На самом деле взаимосвязь здесь обратная. Ни в далеком, ни в недавнем прошлом христианство нигде не смогло до конца преодолеть психологию языческой поры и должно было так или иначе считаться с этим. По существу все различия отдельных направлений в христианстве связаны с влиянием языческого «субстрата».

Язычество вообще всюду держалось достаточно прочно потому, что оно, как правило, регулировало отношения человека с природой, его повседневный быт и хозяйственную деятельность. Христианство приняло на себя функцию регуляции социальных отношений. В оптимальном варианте они даже и не мешают друг другу, что в известной мере и проявилось в русском православии, во всяком случае, в некоторых его трактовках. Католичество резко разделило священников и мирян (причастие хлебом и вином или только хлебом), против чего славяне Чехии боролись несколько столетий. Провиденциализм здесь сродни языческому фатализму. У кальвинистов от человека вообще ничего не зависит: все у него предопределено от начала до конца - он лишь не знает свою судьбу. (В сущности, христианство как стимул к нравственному совершенствованию в этом случае теряет смысл.) Византийское православие также имело ряд ответвлений, сближаясь и с мистическим Востоком, и с провиденциалистским [10] Западом. В русском же христианстве спасение, как правило, можно было заслужить праведной жизнью, добрыми делами, да и с богом можно было общаться не только в храме и не только через священника.

Славянские племенные союзы IX в. отличались внушительными размерами (превышающими большинство европейских стран). Это были государства построенные снизу вверх… Угроза нарастала и с юга (хазары, степь) и с севера - кровожадные норманны. Русы, несомненно, защитили восточно-славянские, угрофинские и балтские племена и от того и от другого (Прибалтика с IX в. прочно входит в состав нового государства). Не вмешивались русы и во внутреннюю жизнь племен, ограничиваясь весьма скромной (по европейским масштабам крайне скромной) данью. Огромные просторы и практическая недоступность многих территорий делали новую власть склонной к партнерству, а не подавлению покоренных…

Например, возьмем пару «нация - народ». Синонимы? «Да», - скажет большинство западных исследователей, да и просто западный обыватель, не вникающий в тонкости семантики. «Нет», - скажу я. Ибо всякая нация есть народ (конкретно: государствообразующий), но далеко не всякий народ есть нация. Нацией он становится только в результате обретения суверенности и государственности.