Три пятерки - Виктор Викторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Значит, верят в нашу победу, — заключил Юрий Крылов, как всегда спокойный, чуть застенчивый, дружелюбно оглядывая товарищей.
— С чего это ты взял? — спросил его защитник Дмитрий Уколов.
— Не понимаешь? — удивился динамовский нападающий круглолицый Валентин Кузин. — Это же ясно!
— Конечно, ясно, — подтвердил Юрий Пантюхов, товарищ Боброва, Шувалова и Бабича по армейской команде. Высокий, черноволосый, он был известен своим веселым нравом и острословием. — Нашими руками хотят золотые медали себе повесить. Вы американцев обыграете, а мы вас, а там разберемся, что к чему. Вы ребята сильные, верим — победите наших обидчиков. Вот, дорогой товарищ Уколов, как надо понимать последнее слово канадцев. И знаешь, что грустно? Действительно, придется выигрывать, делать нечего, — и Пантюхов сокрушенно развел руками.
Долго и тщательно говорила команда о том, как победить американцев, и задача эта была сформулирована так: измотать. Это короткое слово исчерпывающе определяло тактику предстоящей игры: измотать великолепного, пожалуй самого сильного вратаря олимпийского турнира Вилларда Айколу и лучших нападающих Джона Маясича, Уэлдона Ольсона и Юджина Кемпбелла и цепких защитников. Но прежде всего измотать вратаря, обладающего феноменальной реакцией, несокрушимым спокойствием и такой непоколебимой смелостью, что, казалось, ее с трудом вмещает его худенькое тело.
Каждый игрок команды получил задание, и Бобров наблюдал за тем, как каждый по-своему принимал указания тренера. Евгений Бабич, замкнутый, невозмутимый, только молча кивал головой. Юрий Крылов, самоотверженный, на все готовый для команды, играющий с поврежденной челюстью, прикрытой шиной, о чем никто не догадывался, жадно впитывал каждое слово Чернышева. Александр Уваров азартно раздувал широкие ноздри и поблескивал своими темными удлиненными глазами, словно уже вел борьбу с Маяси-чем на льду. Валентин Кузин, который из-за своей по-истине боксерской смелости, по количеству боевых отметин мог соревноваться с Бабичем, простодушно поддакивал. Коля Хлыстов, невысокий худенький блондин, великий упрямец, не желающий примириться с тем, что с его данными трудно вести силовую борьбу, заранее весь внутренне протестовал, ожидая ставшего уже традиционным тренерского предупреждения: «Не играй у бортов». Генрих Сидоренков, сменивший в защите Жибуртовича, повернул свое чернявое горбоносое лицо к Чернышеву и, сдвинув густые брови, плотно сжав губы, уже готов был ринуться в самую опасную свалку. А Дмитрий Уколов, компанейская душа, твердил свое обычное, хорошо всем знакомое: «Ладно!»
Какие они все разные и как похожи друг на друга! Трудная мужественная игра словно на свой лад обточила их лица и характеры, спаяла их в одно большое целое, где все слито, сплетено воедино: лихая смелость Хлыстова, словно электрическая искра возбуждающая к действию его товарища по атакам — могучего и быстрого Алексея Гурышева, броневая мощь Николая Пучкова, не знающий трещин оптимизм Виктора Шувалова и удивительное трудолюбие Николая Сологубова, превратившегося из посредственного нападающего в великолепного защитника. Какая же бобровская жилка вплетена в этот живой, пульсирующий организм? Беспредельная вера в свой талант, помогавшая ему забить в последние мгновения игры решающий мяч в футбольные ворота «Динамо»? Волевой напор, не раз превращавший пятерку в одну монолитную единицу? Уверенность, что его индивидуальное мастерство, которым он всю свою жизнь так гордился, идет на пользу команде? Что же? Что? Нет, не угадаешь. Его энергия питает тело команды в такой сокровенной глубине, что не разглядеть ее, не прощупать. Да и зачем гадать! Он нужен товарищам, он еще послужит им, он еще способен помочь команде рассчитаться за поражение «Пентинктону», и этого достаточно…
«Этого достаточно, я на поле, я веду борьбу, я нужен», — с таким ощущением выехал на поле Всеволод Бобров в тот поздний час, когда до полуночи оставалось всего тридцать минут, а на трибунах олимпийского стадиона уже не было ни одного свободного места.
Вот они перед ним, американские хоккеисты, быстрые, рослые люди, а в воротах Виллард Айкола, маленький финн, почти мальчик. Прочные доспехи вратаря еще больше подчеркивают его юношескую худобу. Идут последние приготовления к игре. Священник команды, спортивного типа молодой человек, в черном строгом платье, шлет им из-за борта свое последнее благословение, американские болельщики встречают их хриплым ревом и звуками гонгов, а сами игроки окружают Айколу, и каждый из них норовит постучать своей клюшкой по щиткам, прикрывающим его ноги. Таков неизменный ритуал, дань суеверию.
Стоя в строю посреди поля, плечом к плечу, молча наблюдают за всем этим советские хоккеисты. Сейчас двое судей-швейцарцев займут свои места, и счет времени пойдет в другом измерении, где секунда равна минуте, минута — часу, а час — целому дню. Ведь именно в этот час спортсмены должны выложить все, что удалось им накопить за многие месяцы кропотливой подготовки.
«Придется выигрывать, делать нечего, — вспомнились Боброву слова Пантюхова. — Американцы все удивляются, как это он решается играть под номером тринадцать. Интересно, что бы ответил им остряк Пантюхов, если бы они его спросили об этом?»
И тут же Бобров, занявший место на скамье вместе со своими товарищами из первой и второй пятерок, услышал протяжный судейский свисток. Пантюхов, Хлыстов и Гурышев рванулись к американским воротам, и игра пошла сразу же в таком неистовом темпе, словно в распоряжении игроков была одна минута, а не час. Нет даже времени для смены пятерок, и обе команды, не останавливая игры, выпускают на поле одиночных хоккеистов.
Все перепуталось на поле: пятерки, игроки… Чуть ли не с середины площадки американцы обстреливают наши ворота мощными и точными бросками. Трещат борта от ударов шайб, от напора человеческих тел. Как только шайба оказывается под крюком клюшки советского спортсмена, американцы, не останавливаясь ни перед чем, пытаются ее отобрать. С каждой секундой все ожесточеннее разгорается силовая борьба. Уже побывали в схватках игроки всех трех пятерок. И Бобров в секунды передышки был готов по первому знаку тренера сбросить со спины одеяло, перемахнуть через борт и с разгона броситься в самое пекло схватки.
Пока еще рано делать выводы, но одно уже ясно: американцы очень сильны, они идут на все, они используют малейшую нашу оплошность, и каждая их атака вызывает бурю криков на трибунах. Наверное, и на горных вершинах слышен этот рев. Прожекторы, словно белые молнии, озаряют снежные склоны Доломитовых Альп, и олимпийский огонь, будто в испуге, рвется куда-то в сторону из высокой чаши и никак не может унестись. Морозная темная ночь вокруг, а все ярусы стадиона полны людей, подпрыгивающих, размахивающих пледами, флажками, термосами с горячим вермутом, и
