Зеленое золото - Освальд Тооминг

Тамм подошел поближе. Он был уже в куртке и держал в руках свою ушанку.

— А вот скажи мне, — громко спросил он у Реммельгаса, — правильно говорят у нас в колхозе или нет, будто нам паводков да болота не осилить? Дескать, природу не переделаешь. Какая есть, такой и останется!

И Тамм с хитрым видом уставился на Реммельгаса. Было в его хитрости что-то такое задорное, что Реммельгас окончательно пришел в хорошее настроение. Склонив голову набок, он лукаво взглянул на здоровяка председателя.

— Да что же тебе сказать? Вот через год-другой появятся у нас в Туликсааре новые поля да сады, и тогда мы послушаем, что запоют те, кто говорит, что природу не переделаешь, а болота не осилишь…

— По-мужски сказано! — обрадовался Тамм и так хлопнул Реммельгаса по плечу, что тот даже покачнулся. — Только действовать нам надо сообща, это Тэхни правильно сказал. Согласен?

После того как Реммельгас кивнул, он спросил:

— Когда начнем составлять наш военный план?

— Сначала я еще раз схожу на Люмату, чтобы увидеть врага с глазу на глаз. И сразу после этого приду в колхоз — осмотрим вдвоем все твои владения. И как только картина станет ясной, тут же решим, с чего начинать.

— Правильно. Только не тяни с этим делом. А то река нынче особенно бурная, — видно, почуяла, что недолго ей еще бесчинствовать. Ну, будь здоров!

Он ушел, и в комнате сразу стало тише.

Реммельгас посмотрел на Киркму.

— Нам, кажется, по дороге? Так пойдемте вместе?

Чувствуя, что девушка не очень хорошо к нему относится, он не рассчитывал на ее согласие и потому тем более обрадовался, когда она молча кивнула головой.

У нее это получилось как-то непроизвольно: обычно она избегала провожатых. Зря, пожалуй, она согласилась, но теперь уж делать было нечего, не идти же на попятный, и она вышла из сельсовета вместе с лесничим.

Но он, по ее мнению, держался странно. Помчался вперед, как угорелый, будто ее с ним и не было. Полы его пальто так и развевались на ветру. Потом вдруг предложил пойти прямо через поле и, не ожидая ответа, схватил ее за руку и заставил перепрыгнуть канаву.

Уцелевший кое-где снег был тонким и ноздреватым. Вербочки вытягивали свои прутья с белыми барашками. Вокруг них прыгали синицы с желтыми грудками и черными головками. Легкий ветерок, дувший в лицо, был теплым и ласковым, совсем майским, хотя еще только-только начался апрель. Высоко в небе парили сарычи.

— Экая тут пустыня! — фыркнул Реммельгас. — Уж эти мне заготовители!

— Да вы жалостливый, товарищ лесничий! Это от однобокости, от одностороннего взгляда на жизнь. Вы забываете о том, что лес растет для людей, забываете о его потребителе.

— Суровое обвинение.

— Ваш упрек не менее суров. Вы считаете нас какими-то безжалостными истребителями…

— Считаю, ваша правда, считаю…

— Недаром Осмус называет вас упрямцем, который не считается с действительностью. Ведь каких трудов это стоило: валить лес, принимать, вывозить! Работали и в будни, и в праздники, и днем, и ночью. Работали и в мороз, и в дождь, и в метель, и в распутицу. А тут появляетесь вы и сразу же морщите нос: все это ерунда, бессмысленное истребление!

Хельма разгорячилась. Реммельгас даже залюбовался ею. Он с улыбкой вспомнил, как один ленивый хуторянин, опоздавший с выполнением своей нормы, назвал ее чертом в юбке. Вот если бы все так горячо отстаивали свою правоту, если бы все с таким же воодушевлением отдавались своему делу!

— И все же не будем ссориться! — Реммельгас взял девушку под руку и увлек ее вперед.

«Ах, вот но что! — с гневом подумала Хельми, когда почувствовала, как пальцы Реммельгаса сжали ее локоть. — Вот, значит, для чего все эти маневры. Да, видно, все мужчины одинаковы, только один начинает издалека, а другой ломится напрямик…»

Ей захотелось стряхнуть руку лесничего, но тот держался так естественно, что она не решилась. Лесничий заговорил о вырубке в Куллиару, а потом вдруг без всякой связи с предыдущим принялся рассказывать о том, как отбывал практику под Пярну. Хельми нехотя призналась себе, что слушать его было интересно. Лес он любил по-настоящему и накопил множество занятных наблюдений над деревьями, над жуками, над птицами и над зверьем.

А Реммельгас сам не мог понять, с чего это он вдруг так разоткровенничался. Он мог месяцами молчать и жить одной работой, без того чтоб изливать кому-то душу. Разговоры о том, что каждому необходимы эти излияния, ему казались вздором. Он считал себя достаточно сдержанным, чтоб обойтись без этого, а тут вдруг — нате, пожалуйста: болтает без удержу. Да еще с кем! С женщиной, которая, судя по всему, относится к нему недоброжелательно, которая упрямо защищает Осмуса, что никак его не предрасполагает к доверию. Поистине, человек сам для себя загадка.

Казалось бы, после всех этих размышлений впору было распрощаться у своего дома с Киркмой, но совершенно неожиданно для себя Реммельгас пригласил ее зайти к нему на полчасика.

— Надо отметить сегодняшний день, — сказал он.

И столь же неожиданным оказалось для самой Хельми, что она не сказала «нет». Она еще не отдавала себе отчета в том, что в ней уже пробудилось доверие к этому человеку. И оправдывала себя тем, что ей просто любопытно посмотреть, насколько далеко он может зайти.

На первых порах Реммельгас ничем не обнаружил своих намерений. Он пододвинул к Хельми кресло, стоявшее у письменного стола, и выразил при этом сожаление, что ему приходится принимать гостью в рабочем кабинете, а не в своей комнате, где, по его словам, было пока необжито и голо. Потом достал початую бутылку «Кюрдамира» и две стопки.

— Вы должны извинить меня за такую посуду, — сказал он, наполняя граненые стопки. — На то, чтоб обзавестись сервировкой, не было пока что ни времени, ни денег. Но все-таки выпьем. Поднимем бокалы… А что, товарищ Киркма, если бы мы подняли бокалы за нашу дружбу?

Хельми внимательно следила за словами и движениями лесничего. Она была недовольна собой. Зачем она позволила заманить себя сюда? И сидит тут покорная, словно овца. Не иначе как от этого он так и осмелел. Небось знай про себя посмеивается над ней: говорили, мол, недотрога, а он в два счета ее охмурил.

— О какой дружбе вы говорите? — спросила Хельми, вертя в руках граненую стопку.

— О какой? О настоящей дружбе, хорошей и честной. Нет, нет, вы не думайте, что я боюсь Осмуса и хочу из коварства переманить на свою сторону человека из его лагеря. Я много слышал о вас, знаю, что работаете вы без устали, себя не жалеете. Вполне естественно, что мне захотелось стать вашим другом. Для меня ведь тоже служение своему делу — все. Мы можем стать большими друзьями! Прозит!

Две руки поднялись, глухо звякнули неуклюжие стопки.

Странный это был вечер. Разговаривал почти один Реммельгас. Он рассказывал обо всем. О войне, об учении, о лесах. Он нагромоздил на колени Хельми всю свою коллекцию жуков в застекленных коробочках. Живо и красочно описал будущее Туликсаареского лесничества. Осушенный, ухоженный, убранный лес, ряды прямых, как солдаты, деревьев. В конце концов он заразил Хельми своим воодушевлением, и та, забыв об осторожности, перестала его дичиться. Она разговаривала, она задавала вопросы, она от души смеялась над его шутками.

Было уже темно, когда Реммельгас проводил ее домой. Ветер переменился и похолодало. Под ногами хрустел тонкий ледок. Наверху мерцали еле видные звезды. Над головой, шелестя крыльями, пронеслась какая-то ночная птица. Со складочной площадки послышался гул мотора, и фары сворачивающего грузовика на миг прорезали вдали черно-синюю тьму.

Реммельгас крепко пожал руку Хельми у ворот ее дома.

— Спокойной ночи! Надеюсь, я вас не очень утомил.

Едва Хельми успела ответить, как Реммельгас уже исчез, лишь поскрипывание замерзшей земли под его шагами доносилось еще из мрака.

Глава четвертая

В Туликсааре жил некогда помещик. Он владел большим скотным двором и примыкавшим к нему вытянутым жилым домом, который неоднократно перестраивали и ремонтировали. Тут расположился теперь туликсаареский лесничий со своей канцелярией. Сам помещик не жил в этом доме — слишком жалким было для него это приземистое и как бы приплющенное сверху здание с бесчисленным количеством окон и дверей. Тут помещались прежде управляющий скотной мызой и работники.

Кабинет лесничего располагался в угловой комнате, окна которой, выходившие на две стороны, были недавно увеличены. Их белесые, еще непокрашенные рамы, резко выделявшиеся на фоне серой стены, походили на квадратные очки. Комната была обита изнутри светлым картоном, из-за чего казалась более светлой и просторной, чем была в действительности.

К окну был приставлен боком старинный резной стол темно-красного цвета с утолщающимися кверху ножками. Он по своему виду очень подходил к дому, в котором находился. Реммельгасу не очень нравился этот явно барский стол, но его вместительные ящики, его размеры пришлись ему весьма кстати.