Месье - Жан-Филипп Туссен

Месье спустился в квартиру, позвонил Анне Брукхардт и пригласил ее поужинать с ним.

Прямо сейчас.

Над площадью Одеон струился ночной свет. От своей встречи с Анной месяц тому назад Месье до боли отчетливо сохранил в памяти именно это - свет над площадью Одеон. Огни светофоров переключались через равные промежутки времени, и все вокруг изменялось. Витрины магазинов прятались за железными ставнями, кинотеатры не работали. Месье стоял посередине площади; в боковую улочку удалялся какой-то мужчина, какая-то парочка пересекала площадь по переходу. Было часа два ночи, может, три, Анна Брукхардт только что уехала на такси.

Она не смогла освободиться в тот же вечер, но назавтра ужин состоялся. Они договорились встретиться в баре большого отеля. Месье приехал раньше и, сидя в широком мягком кресле, разглядывал немногочисленных посетителей, одинаково бледных в тусклом свете зала. Уютное местечко. Солидные мужчины пили аперитив, поклевывали оливки и арахис. Одни читали газеты, другие, те, что были с дамами, сидели молча и чинно. Еще один, перед тем как отпить глоток, обводил взглядом зал. За стойкой бара на стереопроигрывателе медленно вращалась пластинка, и звучал тихо-тихо концерт для флейты и арфы.

Месье не удалось поймать такси, и на свидание он ехал на метро. На станции Франклин Рузвельт в вагон вошел молодой человек и торопливым нервным голосом спросил, свободно ли откидное сиденье рядом с Месье; Месье осмотрел упомянутое сиденье, оно было совершенно свободно, нелепо было бы утверждать обратное. Молодой человек сел, поднял воротник плаща. Месье чуть-чуть отодвинулся. Поезд нырнул в тоннель, и они вместе с ним, бок о бок, причем Месье глядел в окно, а сосед смотрел вниз на новые ботинки Месье. На следующей станции молодой человек бросился к выходу, позабыв чемоданчик, и какой-то пассажир схватил его и, чуть не столкнув Месье, вышвырнул вслед владельцу. В самом деле, очень любопытно, сказала Анна Брукхардт, только теперь снимая пальто, поскольку Месье, едва только ее увидел, принялся рассказывать свое приключение.

Не Месье, а кладезь анекдотов.

Бар между тем заполнился людьми и оживился. Не замечавший их до этой минуты официант подошел спросить, что они желают, и они заказали два "бурбона". В ожидании выпивки они сидели молча, изредка обмениваясь смущенными взглядами. В конце концов гарсон все-таки принес виски и поставил на стол блюдечко арахиса. Наклоняясь время от времени над столом, чтобы взять орешек, Анна Брукхардт и Месье по-прежнему хранили молчание, разглядывали отделку стен и изучали меню. Месье, разумеется, мог бы оживить беседу новым рассказом, по крайней мере он обдумывал такую возможность.

В такси по дороге в ресторан они сидели рядом на заднем сиденье и глядели каждый в свое окно; после продолжительной паузы, слово за слово, заговорили о живописи и литературе. Художник - одна из немногих профессий, которые ему по душе, еще он хотел бы быть родителем школьника: одно собрание раз в четверть и никаких хлопот, - или писателем, хотя словам, признался он ей, предпочитает свет (да, пожалуй, именно свет сближает его с миром). Впрочем, как очень уместно заметила Анна - не совсем понятно, правда, к чему, но это и не имело значения, - одно другому не мешает. Ну конечно, ответил он. А дальше, когда такси прочно увязло в пробках, они обменялись информацией более личного свойства, просто так, к слову. Например, они выяснили, что им двадцать девять и тридцать четыре года, а вот таксисту сорок семь.

Ресторан выбирала Анна: мой любимый ресторан, сказала она ему через плечо, открывая стеклянную дверь, и Месье усмотрел в этом знак того, что уже завоевал скромное место в ее сердце. Перед тем как войти вслед за ней в зал, Месье проверил, есть ли у него с собой сигареты, затем догнал Анну, которую метрдотель как раз пригласил к столу; держа одну руку в кармане, Месье вальяжно уселся рядом с ней и только тут понял, взглянув на метрдотеля, что ему предназначено место напротив. Тогда он встал, осторожно обогнул стол, придерживая складки брюк, и сел против Анны, наблюдавшей за ним с легким беспокойством. Затем им принесли меню. Месье чувствовал себя не слишком уютно и дергался всякий раз, когда у него за спиной открывалась дверь, при этом он слегка поворачивался на стуле и рассеянно смотрел на входящих. Так, так. Он захлопнул меню и, перегнувшись через стол, доверительно шепнул Анне Брукхардт, что из гарниров предпочитает шпинат и семга его не испортит. Все шутите, улыбнулась Анна и решила, что зубатка будет ей по зубам, если присыпать ее укропом.

Опустив голову, Месье молча ел рыбу, изредка поглядывая в окно на небольшую площадь, освещенную там и сям фонарями. Они сидели на застекленной веранде, обращенной к колоннам театра "Малый Одеон". Ресторан был тихим, вполне симпатичным, только одно не нравилось Месье - окна на улицу, откуда прохожие наблюдали за тем, как он ест. Анна Брукхардт вела себя тактичнее и внимания на него не обращала; сидя напротив, она изящно, спокойно, неторопливыми плавными движениями отделяла от костей ломтики рыбы. Белая блузка и замшевая куртка были ей очень к лицу. На лбу у нее красовался прелестный маленький прыщик, а она-то, наверно, расстроилась, когда увидела его в зеркало.

Народу в ресторане было немного, занято столиков пять-шесть, не больше. За соседним молодая особа слушала своего любовника, судя по всему врача, впрочем, он вполне мог доводиться ей мужем; он рассуждал о проблеме "вынашивающих матерей", чрезвычайно, по его мнению, серьезной и вызывающей далеко не однозначную реакцию в обществе. По какому праву, утверждают одни, тут он положил вилку и нож на стол, общество не позволяет бездетной супружеской паре завести ребенка таким способом, если сами супруги считают его приемлемым и вынашивающая мать соглашается добровольно? Он снова ухватил вилку и нож, задумчиво что-то пожевал, и тут в ресторане разом погасли все лампы.

Вот те раз. Месье поднял голову и постарался разглядеть во мраке Анну Брукхардт. В зале все перестали есть, некоторые заерзали. Только медик, выпрямившись на стуле, несколько раз хлопнул в ладоши, да и то сдержанно, а затем продолжил свою речь об искусственном осеменении, понизив, однако, голос, будто темнота обязывала переходить на шепот. А темнота стояла непроглядная. Не только весь ресторан погрузился во мрак, но и на улице нигде не светилось ни огонька. Лишь чуть серели фасады домов, выступая из черноты площади. Прохожие растворились в ночи, фонари не горели. Вскоре метрдотель ровным, спокойным, степенным голосом, словно и не заметив случившегося, объявил, что сейчас принесут свечи. Потом он вернулся, как если бы чего-то не договорил, и позвал к телефону месье Лакоста. В глубине зала поднялась тень, ощупью выбралась из-за столика и, освещая себе путь зажигалкой, удалилась во внутренние помещения.

Месье, прильнув к стеклу, пытался разглядеть что-нибудь за окном. Кругом было черным-черно, единой мрачной глыбой высились дома. На углу, в горстке прохожих, кто-то щелкнул зажигалкой, на огонек начали собираться люди. Время от времени проезжала машина, толкая перед собой косые полоски света. Потом все снова тонуло во мраке. Будем есть десерт или я попрошу счет? - спросил Месье. Когда подали счет, он поинтересовался, позволит ли ему Анна Брукхардт заплатить за двоих или она предпочитает платить за себя сама. Ее устраивали оба варианта. Месье поразмыслил и признался, что понятия не имеет, как подобает вести себя в подобных случаях. Анна заверила его, что никаких правил на этот счет не существует.

Отлично. Ситуация, таким образом, становилась неразрешимой. Что же делать? - недоумевал Месье, опустив голову и уставившись в темноте на собственные пальцы. Анна Брукхардт, которую начинало забавлять его замешательство, повторила, что он действительно волен поступить по своему усмотрению. В конце концов Месье, не зная, на что решиться, предложил компромисс: поделить всю сумму на четыре части и самому заплатить три четверти (это самое простое, сказал он, или, по крайней мере, элегантное, с точки зрения математики).

Выйдя из ресторана, они направились в сторону Люксембургского сада и обнаружили, что электричество отсутствует во всем районе, а может, и не только в районе, но этого они видеть не могли. Тихие улочки были темны как никогда, кругом только ночь да ночь. Перед зданием Сената выделялась чернотой решетка Люксембургского сада. С тех пор как выключился свет, прошло уже минут двадцать; Анна Брукхардт и Месье ощупью продвигались друг за другом и размышляли вслух о последствиях аварии, сочувствовали, например, тем, кто застрял в лифте (люди как- никак). Потом Месье, отстав от Анны, шагал, засунув руки в карманы, запрокинув голову и глядя в небо.

Первозданное небо, не тронутое городскими огнями.

Дойдя до площади Сен-Сюльпис, они сели на скамейку и долго сидели рядом, храня образцовое молчание. Умозрение, произнес наконец Месье, умозрение. Простите? - переспросила Анна Брукхардт, удивленная его неожиданной словоохотливостью. Да так, ничего, смутился Месье. Да нет же, вы что-то сказали, настаивала Анна. Я про умозрительный взгляд, повторил Месье. По крайней мере в науке, добавил он, чтобы быть совсем уж честным, и неопределенно махнул рукой, имея в виду и мнение Копенгагена, и всякие разные кванты. В самом деле, по утверждению Пригожина, квантовая теория разрушает представление о том, что физическое описание предмета объективно и отражает свойства системы, независимо от условий наблюдения. Да, но. Рядом с ним на скамейке, вне всяких сомнений, лежала рука Анны Брукхардт.