Неизбежный - Кристен Граната

— Кто ты, черт возьми, такой?

Собираюсь показать ему, кто я такой, черт возьми, когда рука Эвы обхватывает мой бицепс.

— Он со мной.

Мой член твердеет от этих двух слов.

Рот придурка отвисает, глаза мечутся между нами двумя.

— Эва, ты сейчас серьезно? Он?

Я ухмыляюсь.

— Похоже, твой член-карандаш как у Ричи Рича (прим. пер-ка.: фильм 1994 года с Маколеем Калкиным в главной роли) просто не делает то, что могу я.

Доминик сжимает руки в кулаки и бросается на меня. Одним быстрым движением отталкиваю Эву себе за спину и ударяю кулаком ему в челюсть. Он отшатывается назад, и я упираюсь предплечьем ему в шею, прижимая его к стене.

— Повторяю в последний раз, держись подальше от Эвы. Иначе ты подавишься собственным членом, когда я оторву его и воткну тебе в глотку. Ты понял это, красавчик?

Он кивает, отплевываясь от давления моей руки на его яремную вену (прим. пер-ка.: пара вен, находящихся на шеи и обеспечивающие кровообмен между головой и остальным телом). Мне следовало бы остановиться, но удерживаю его просто для того, чтобы донести свою мысль до сознания. Приятно дать слабину, снять часть этого напряжения. Лицо засранца приобретает приятный пурпурный оттенок, и я прижимаю руку сильнее.

Ладонь Эвы скользит по моей спине, возвращая меня к реальности.

— Полегче, Здоровяк.

Я выхожу из себя и отступаю назад. Доминик падает на землю, хватаясь за горло, как киска. Глаза Эвы широко раскрыты, она смотрит на меня со смесью страха, шока и… интриги?

Черт, это вышло из-под контроля.

Перешагиваю через Доминика и захожу за угол в поисках лифта. Не могу вернуться на вечеринку, только не в таком виде. Вена на шее пульсирует, и перед глазами все расплывается. Мне нужен воздух. Нужно успокоиться, черт возьми.

Эва проскальзывает в лифт следом за мной как раз перед тем, как дверь закрывается. Она прислоняется к противоположной стене, наблюдая за мной, пока мы спускаемся.

— На что ты уставился?

Я стискиваю зубы.

— На тебя.

— Почему?

— Потому что мне любопытно.

— Что именно?

— Почему в тебе так много гнева.

Тяжело вздыхаю и провожу пальцами по волосам.

— У меня аналогичный вопрос к тебе. Но я не задаю вопросов, на которые уже знаю ответы.

Ее бровь приподнимается.

— И каков же ответ?

— Мы оба застряли в жизни, которой не хотим жить.

Ее глаза расширяются на долю секунды, как будто Эва удивлена — удивлена тем, что я знаю, что она чувствует, или удивлена тем, что я обвинил ее в этом дерьме.

— Тогда почему ты здесь? Она отталкивается от стены и выходит на середину лифта. — Если ты несчастлив своей жизнью, то почему бы просто не уйти и не заняться чем-нибудь еще?

— А как насчет тебя? — Возражаю. — Зачем утруждать себя посещением этих вечеринок с чопорными придурками? Зачем встречаться с кем-то вроде этого куска дерьма, подражающего Великому Гэтсби, наверху?

Ее рот открывается, затем закрывается.

— Именно.

Лифт открывается, и я оставляю ее внутри, не потрудившись проверить, идет ли она следом.

Как только прохладный воздух касается моей кожи, чувствую себя лучше. Я поворачиваю шею и начинаю пробираться обратно к дому Эвы.

— Подожди, я еще не хочу идти домой, — говорит она, подбегая, чтобы не отставать от меня.

— Тогда возвращайся на свою маленькую вечеринку. Развлекайся.

Она усмехается.

— На этой вечеринке очень скучно.

Стискиваю зубы, и замираю. Я не могу позволить ей уйти одной. Ее отец уволил бы меня, а мой собственный убил бы.

— Ладно. Куда ты хочешь пойти?

Эва расстегивает молнию на своей сумочке и достает бутылку текилы.

— Вот, украла это с вечеринки. Давай напьемся в хлам.

ЭВА

— ЕСЛИ БЫ СЕГОДНЯ УТРОМ ТЫ СКАЗАЛ МНЕ, что сегодня вечером буду сидеть на лестничной клетке своего дома и напиваться со своим телохранителем, я бы рассмеялась тебе в лицо.

И все же мы здесь. В этом смысле жизнь забавная штука.

Здоровяк сорвался сегодня вечером. Его сдержанный, стоический образ исчез, и я увидела в нем что-то настоящее. Хочу продолжать пробивать его поверхность, снимать слои, чтобы проникнуть глубже. Такое ощущение, что в нем есть гораздо больше, чем кажется на первый взгляд.

Я отвинчиваю крышку с бутылки текилы и делаю глоток, прежде чем передать ее ему.

Он запрокидывает голову, и я наблюдаю за тем, как его полные губы обхватывают горлышко, как изгибается его точеная челюсть, когда она двигается, как его адамово яблоко подпрыгивает на шее. Бесстыдно пялюсь на него и уже собираюсь отвести взгляд, когда он ставит бутылку на пол между нами.

Но затем парень снимает свои солнцезащитные очки и вешает их на вырез рубашки.

Проклятье.

Я догадывалась, что его глаза такие же темные, как и волосы, но, черт возьми, как же ошибалась. Поразительные зеленые глаза смотрят на меня в ответ, и вжимаюсь внутрь. Все остальное в нем угрожающе и таинственно, как черный океан ночью. Но его радужки сияют, как солнце. Они захватывают вас, пригвождая к месту, как прожектор, освещающий каждый ваш изъян. Когда они смотрят на тебя, спрятаться не получится.

— Что?

Грэм ерзает под тяжестью моего взгляда.

— Тебе и правда следует перестать прятать эти глаза за солнцезащитными очками.

Парень отводит взгляд, проводя пальцами по волосам. Здоровяк не любит комплиментов. Интересно.

— Знаешь, я даже не знаю твоего имени.

Он делает еще один глоток из бутылки.

— А это имеет значение?

— Да, если ты собираешься быть моей тенью гигантских размеров в течение следующего дохрена долго времени.

Он замолкает, по какой-то причине колеблясь. — Грэм.

Грэм Картер.

Интригующе.

— Мне нравится. — Подталкиваю его плечом. — Но все равно буду называть тебя Здоровяк.

Его губы подергиваются.

— Так и думал.

— Послушай, прости, что вымещала на тебе свое дерьмо. Ты не виноват, что мой отец нанял тебя.

Он на мгновение замолкает, словно погруженный в свои мысли, прежде чем заговорить.

— То, что ты вчера сказала Дианне о своем отце, я понимаю. Больше, чем ты думаешь. Мой отец заставил меня взяться за эту работу, и у меня не было выбора. Не хочу быть здесь так же сильно, как ты не хочешь, чтобы я был здесь. Но не могу сказать ему «нет».

— Почему?

— Это сложно. — Парень отводит взгляд. — По крайней мере, твой отец заботится о тебе. Он боится, что кто-то причинит тебе боль, еще большую, чем уже причинил. Если мое присутствие может немного успокоить его, то что в этом плохого?

Качаю головой.

— Ему становится легче от осознания того, что он может