Смирнов. Русский террор - Лилия Курпатова-Ким

Лилия Курпатова-Ким

Смирнов. Русский террор

ОТ ИЗДАТЕЛЯ

Лилия Ким написала исторический роман — странный, необычный, шокирующий — «Смирнов. Русский террор». Здесь есть все, чтобы книга могла именовать себя «исторической». Все необходимые ингредиенты — исторические факты, изобразительный ряд, бытописание, язык. Но думать об этом произведении как об историческом романе просто не получается! Он до неприличия современен, и главное — совсем не о времени.

В вихре, в урагане страстей и событий перед нами проносятся двадцать четыре часа сущего безумия! Интриги двора, коррупция, предстоящая коронация Николая II, работа царской охранки, подкупленный сыск и беззаботная золотая молодежь, революционные студенты-террористы, бомбометатели — полные любви, ненависти и иллюзий, социалисты-промышленники, спасающие свою собственность, дело и государство…

Автор обрушивает на нас весь этот водопад жизни, совершенно не заботясь о нашей реакции. Лилия Ким не намерена «повествовать», «живописать», «рассказывать». Самим стилем своего письма, избранной формой изложения она словно говорит нам:

«Если вы думаете, что держите в руках книгу о семейном деле водочного короля Петра Арсеньевича Смирнова, забудьте! Если вы полагаете, что читаете книгу о покушении на великого князя Сергея Александровича, закройте ее! Она не о том! Если же вам на миг показалось, что это рассказ о любовном треугольнике студентов-бомбистов, вы ошиблись! Книга о нашей с вами личной роли в истории. И все!».

Мы привыкли думать, что человек — это букашка, маленькое зернышко в гигантских жерновах мировой истории. И лишь в самых редких, частных случаях эта букашка случайным стечением обстоятельств способна влиять на ход «исторического процесса». Сегодня бабочка взмахнула крыльями в Пекине, а через месяц это вызовет ураган в Нью-Йорке. Эффект бабочки… А в остальном — история на марше. Холодная, великая, неприступная. А человека нет.

Мы привыкли так думать. Но автор «Смирнова» переворачивает это наше представление о самих себе! Не одна, даже не две, а миллионы, миллиарды бабочек каждую секунду сотрясают мирозданье трепетанием своих слабых крыльев. История — не холодная глыба. История — вечно бодрствующий вулкан, готовый в любую секунду обрушиться на зыбкий мир обывателя и хрупкий порядок государственного устройства.

И этот вулкан, эта клокочущая огненная лава — не кто-нибудь, а мы. Мы с вами. Людская масса. Индивиды, мучимые желаниями и страстями, терзаемые физиологическими потребностями и идеологическими конструкциями, искушаемые, мечтающие, жаждущие, слабые и величественные одновременно. Мы делаем историю, каждый из нас. Мы — ее движение, ее грандиозность и ее пафос. Мы и то, что в нас. Мы ее делаем!

И в тот самый момент, когда мы, читая «Смирнова», убеждаемся в этом, когда мы понимаем, что история созидается именно так, нами… Лилия Ким, вдруг, останавливается. Пауза. Тишина. Вы видите эту историю?.. Эту Россию? Видите?.. Хорошо. Нравится она вам или нет? Нет?.. Но это же ваше лицо…

Главный герой романа до самой последней страницы не проронит ни единого слова. Для того чтобы делать историю, даже не нужно говорить… Когда пекинская бабочка не машет крыльями, это тоже может привести к урагану в Нью-Йорке.

ВАРВАР ОБ ИСТОРИИ

(предисловие автора)

Действие этого романа разворачивается в течение суток. У меня не было цели представить на суд читателя что-то мало-мальски эпическое. Как раз наоборот. Мне хотелось передать ощущение бессмысленности, искусственности и пустоты, возникшее у меня от близкого и подробного знакомства со множеством биографического материала, характеризующего то время. Вопреки обычному благородному пафосу, в который обряжают романы о предреволюционном времени, превращая их в «репортаж с Титаника», я намерена погрязнуть в обыденности. Вы не найдете в этой книге ни единого пафосного монолога, ни мизансцен с трагедией на Ходынском поле, никаких многозначительных намеков и мрачных предзнаменований. Это 24 часа броуновского движения, не очень продуманных, спонтанных действий различных лиц самого разного ранга, которые не имели никакой особенной цели. Они влюблялись, спонтанно увлекались модными, свежими идеями, произносили громкие, красивые фразы, мечтали «оставить след», принимали позы, искали смысл жизни и текущую выгоду. А вобщем плыли по течению, по-своему, в силу желания и умения, разбираясь с рутиной и решая собственные проблемы. На мой варварский взгляд — это и есть история.

ПРОЛОГ

«Я много думал над твоими словами, и вот что решил: 25 %-й динамит Нобеля дорог, маломощен и требует отдельно изготовленного детонатора. Для России он не годится. Надо наладить изготовление собственного.

Сначала нитроглицерин. Одну часть очищенного прозрачного глицерина обработать тремя частями азотной кислоты в присутствии шести частей серной. Серная кислота оттянет избыток воды и поможет выделить готовый глицерин. Делать все это следует в чугунном толстостенном сосуде, помещенном на холод. Подходит машинка для мороженого, заполненная крепким льдом. В сосуд следует влить кислоты, а затем понемногу, тщательно, но осторожно размешивая каждую часть, добавлять к ним чистый глицерин через тонкую свинцовую трубку. Работай в очках, толстых кожаных перчатках, а нос и рот завяжи плотной тканью, чтобы защититься от ядовитых паров. Должна получиться желтая студенистая масса без запаха, которая, тем не менее, ужасно ядовита. Вдыхание ее паров или случайное попадание на кожу губительны. Это и есть нитроглицерин, или „гремучий студень“. Он способен взорваться от малейшего толчка или нагрева. Держите его во льду. Если заметите, что нитроглицерин начал темнеть — бросайте все и бегите как можно дальше. Взрыв может произойти сей же миг.

Динамит же можно изготовить следующими способами.

Первый. Возьми три части нитроглицерина и одну часть толченого мела (углекислого магния). Осторожно, на холоде, введи мел в гремучий студень и очень медленно, с большой аккуратностью размешай. Вместо мела хорошо также использовать пережаренную ржаную муку. Такой динамит, именуемый „русским“, обладает чудовищной взрывной силой, но неустойчив, может подорваться внезапно, уничтожив метателя бомбы раньше, чем тот успеет занять свою позицию.

Второй. Возьми три части нитроглицерина и смешай с одной частью любого инертного измельченного пористого вещества. Подходят дубовые опилки, древесный уголь, хлопковое волокно, войлок, кизельгур (удобрение — смесь ила и измельченных бурых водорослей). Выложи деревянный ящик изнутри свинцовыми плитами. На них насыпь разрыхленного сухого вещества и начинай медленно пропитывать его нитроглицерином. Получившуюся пластичную массу осторожно перекладывай в патроны из промасленной слоновьей бумаги либо в стеклянные трубки. Такой динамит хорошо перевозится и мало чувствителен к детонации. Для его подрыва требуется промежуточный заряд, взрыв которого повлечет за собой большую реакцию. Промежуточный заряд может быть из капсюля с запалом, начиненного простым порохом, но лучше химический — из бертолетовой соли и серной кислоты. Помести их в раздельные трубки из тонкого стекла, которые разобьются от удара. Будет небольшой по силе взрыв, неопасный, едва заметный, но он подорвет динамитный патрон.

Как видишь, оба вида имеют свои недостатки. Есть вероятность, что бомба, начиненная динамитными патронами, не взорвется даже после детонации. Причин тому может быть много, холод — первейшая из них.

Двух фунтов динамита, изготовленного любым способом, хватит, чтобы взорвать все в радиусе десяти метров от падения бомбы.

Свобода или смерть.

Искренне твой,

Р. Червинский».

Письмо было отправлено Ивану Кольцову из Базеля.

Молодой человек, высокий, худой, небритый, со впалыми щеками, острыми скулами, длинными спутанными волосами и блестящими серо-голубыми глазами, в длинной серой военного покроя шинели, стоя в темном тамбуре вагона третьего класса, дочитал письмо, прикурил папиросу, затем поднес спичку к уголку желтой почтовой бумаги. Листок вспыхнул так быстро, что молодой человек отдернул руку. Подождав, пока от листка останется лишь пепел, растоптал его сапогом. Точно так же он поступил и с конвертом. Черные буквы и почтовый штемпель на миг стали огненными, а затем навсегда исчезли.

До самой Москвы этот человек просидел на своем месте с закрытыми глазами. Может, спал, может, думал. У него был странный, чуть кривой подбородок с глубокой ямочкой. Через тонкие губы тянулся едва заметный белый шрам. Нос был чуть длинноват, с заметной горбинкой, возможно, оставшейся от перелома.