Рассказы и сказки для взрослых - Наталья Абрамцева

Наталья Абрамцева

Рассказы и сказки для взрослых

ТИШЕ, ПОЖАЛУЙСТА…

Где-то в лесу жила-была речка. Чистая-чистая, прозрачная-прозрачная. Весь свой лес поила прохладной водой. Каждому позволяла смотреться в себя, как в зеркало. Ни с кем не ссорилась, со всеми болтала. Веселая, добрая речка.

Так было долго. Но однажды утром проснулась она в плохом настроении. То ли сон грустный увидела, то ли еще что случилось. Вздохнула речка печально, потянулась и зацепилась волной за корягу, поцарапалась. Совсем расстроилась речка, чуть помутнела ее вода. Заметило это солнце. Решило развеселить речку. Пощекотало ее своим длинным лучиком, да как-то неудачно: сломался луч, уколол и без того поцарапанную волну. Вскрикнула речка испуганно. «Что за глупые шутки?» — подумала она обиженно. А тут еще неприятность: кто-то больно толкнул речку копытцем. Оказывается, совсем маленький лосенок, покачиваясь на своих тоненьких ножках, пришел попить. Запутался в речной траве и упал в воду, еле выбрался. Эта мелочь окончательно вывела речку из себя.

Да, расстроенная, испуганная, обиженная речка рассердилась, разозлилась, фыркнула и… вышла из себя. Из берегов своих… Сначала осторожно, на прибрежную траву. Дальше — до первых кустов. Потом закружилась вокруг стволов деревьев. Во все стороны, дальше, дальше, дальше растекается речка… И понимает, что не то делает, а вернуться не может. И коряга не хотела царапаться, и солнечный луч нечаянно уколол, и лосенок, конечно же, не нарочно упал в воду. Все понимает речка, а теперь — бесформенная мелкая огромная лужа. Все понимает, а вернуться не может… Сорвалась… Вышла из себя. И вперед бежать не может, сил больше нет… Качается почти стоячая вода меж кустов и деревьев. Гниют ветки, листья, трава в стоячей воде. Никто не пьет из бывшей речки, никто в нее не смотрится. Мутной, грязной, вязкой трясиной стала чистая, светлая речная вода.

Болото… Неверные кочки… Ползучие стебли… Страшные черные оконца… Болото…

А была речка. Была… Добрая, веселая лесная речка. Только вот из себя вышла… Выйти каждый может. Всегда может. Выйти легко… Очень-Слишком даже…

…Не надо кричать… И дверью хлопать не стоит… Спокойно… Зачем бить посуду?! Тише, пожалуйста… Тише…

ГЛАВНОЕ — ВОВРЕМЯ

Я написала строчку и зачеркнула. И еще одну — и снова зачеркнула. Я не могу писать.

Уже несколько дней в голове странная неразбериха: мои сказочные персонажи запутались в моих жизненных проблемах, я тоже завязла в них, жизненных, и потому, видимо, ничего не получалось. Тихонько, прижав ушки, сидят сказочные зайчата, как неприкаянный бродит рыжий лисенок, волшебницы от нечего делать занялись вышиванием: не могу придумать для них сказку.

Что-то случилось. Но сказку написать нужно. Нужно выйти из простоя! Нужно! Нужно сбросить ненужную, бесполезную тревогу, изнурительное, мучительное напряжение! Нужно!

Так твердила я себе, убеждала. И тогда случилось вот что.

Зашевелилась висящая на стене картина. Зашевелилась, снялась с гвоздиков и осторожно сползла на пол. Выдвинулась часть стены и отползла. В стене образовался проем. А дальше произошла совсем странная вещь: в стенном проеме показалась голова Лошади. Лошадь заглянула, вежливо поклонилась и сказала: «Добрый день» Вошла, не дожидаясь пока я приду в себя. Постукивая копытами, подошла к креслу напротив меня и села. Интеллигентно, не разваливаясь. Смотрит на меня, потом на зачеркнутые строчки, качает головой. Вздохнула сочувственно.

— Не получается?

Разглядываю Лошадь, высматривая хоть какие-нибудь признаки крыльев.

— Нет, нет, что вы, — отвечает Лошадь моим мыслям. Я совсем не Пегас. Помолчали.

— Так, значит, не получается? — спросила лошадь снова.

— Нет, — отвечаю, уже почему-то привыкнув к странной гостье. Она посмотрела на меня внимательно.

— И вообще ничего не получается?

— Да, — отвечаю.

— И все не так, все не хорошо?

— Да, да.

— Так, — Лошадь разглядывает свои передние копыта, потом смотрит на меня и безапелляционно заявляет — депрессия.

Это уже слишком, это мое больное место.

— Знаю! — мгновенно вскакиваю.

— К тому же реактивная, — спокойно замечает лошадь.

— Именно! — Я так резко киваю головой, что она чуть не отскакивает.

— Спокойнее, — в голосе Лошади проскальзывают нагловатые нотки. — Это вполне излечимо.

Мне стало обидно, что какая-то Лошадь суется в мои дела.

— А откуда вы, собственно, знаете, и вообще, кто вы такая?

— Я? — Лошадь пожала плечами и ответила очень миролюбиво: Я — Лошадь, а лошади много всего знают. Нагловатые нотки исчезли.

— Я пришла, — она кивнула на проем в стене, — чтобы помочь вам.

Я так и стояла перед Лошадью, словно не решаясь сесть. Почему? Когда она заговорила, меня опять поразила смена интонации: злая насмешка.

— Итак, — Лошадь сосредоточенно соединила передние копыта, как задумавшийся человек соединяет пальцы рук. — Итак, что мы можем сделать…

Я робко присела на краешек кресла. Прикинув «наши» возможности. Лошадь, наконец, заявила:

— Да, конечно, я понимаю, месяца полтора в Неаполе или круиз по Средиземному морю вам не по силам. Это одно из лучших средств, но есть и другие.

— Не по силам, — ответила я, — давайте другие.

— Пожалуйста, — Лошадь развалилась в кресле и держалась совсем уже нахально, — пожалуйста! Лопата и грабли у вас есть?

— Есть, наверное.

— Так вот, — Лошадь говорила таким тоном, как будто излагала теорию относительности, — возьмите грабли и хорошенько очистите газон возле дома, затем тщательно окопайте деревья в сквере, затем подметите двор. Уверяю вас, это также очень не плохой способ борьбы с нервными расстройствами.

В ответ на это предложение я вскочила как бешеная, швырнула в стенку стаканчик с ручками, об пол пишущую машинку, а в Лошадь веером полетела пачка чистой бумаги. На нее мои действия не произвели ни малейшего впечатления. Она смотрела на меня вполне миролюбиво и снисходительно, как на глупого ребенка.

— Понимаю, понимаю, — кивнула Лошадь, — вы не можете! Вы не в силах, у вас депрессия! Понимаю.

— Издевается, стерва, — подумала я почти вслух. Лошадь сделала вид, что не расслышала этого мысленного отзыва о ней. После паузы она заговорила снова, ничуть не рассерженно.

— Ну, хорошо, еще одна рекомендация: прыгалки у вас есть?

— Прыгалки?

— Да. Обычные детские прыгалки. Так вот, по сто пятьдесят прыжков каждые два часа. Через неделю вы себя не узнаете.

Кидаться было больше нечем, поэтому я просто в изнеможении опустилась на спинку кресла, безжизненно свесив голову.

— И это не нравится? — искренне удивилась Лошадь. — Вам не угодишь.

Снова помолчали. Тогда Лошадь хитро усмехнулась и, наклонившись вперед, заговорщически сказала:

— Ну, хорошо, давай начистоту. Вот, что советую лично я. Брось (Лошадь неожиданно перешла на «ты»)! Брось все ко всем чертям! Ну, чем ты занимаешься (сморщилась Лошадь презрительно): зайчики, ежики, феи — чушь какая-то! — разоржалась Лошадь. — Детские сказочки с претензией на мораль взрослых! Смех какой-то! — опять разоржалась Лошадь.

— Стыд! Взрослый человек, ты же понимать должна (Лошадь говорила со мной, как с равной), а ты — сказочки, белочки, лягушечки, кошечки… Да кому нужна твоя разношерстная фауна? Брось! Подушку под голову, подушку на голову, одеяло и… А ты? Тряпка ты: зайчики, белочки…

Оторопело молчу.

— Ну, что ж, — Лошадь снова заговорила вежливо, как на приеме, — мне было очень приятно побеседовать с вами. К сожалению, я должна идти…

Она встала, поклонилась, ушла в проем, на секунду выглянула, еще раз кивнула, сказала «Чао» и скрылась. Стена тут же встала на место, картина тоже взлетела на свои гвоздики.

Сначала я молча смотрела ей вслед. В шоке. В совершенно естественном шоке. Потом кинулась к тому месту, где был проем. Разбила кулаками стекло акварели.

— Мерзкая тварь, — орала я, — стерва, а не лошадь! Я не успокоилась, пока не изрезала руки о стекло картины.

— Чертова кобыла, идиотка! Ну, хорошо же! Понимала бы что-нибудь!

.. И тут я взяла и принципиально успокоилась. Села за стол, созвала своих насмерть перепуганных зверят, оскорбленных фей, почти одичавших кошек и сказала:

— Ну, вот что, милые мои, давайте-ка работать. И мы стали писать сказку про…

С КЕМ РАЗГОВАРИВАЮТ СОБАКИ

Виталий Григорьевич больше не мог, устал. А сапожок химички стал последней каплей. Виталий Григорьевич — завуч, преподаватель истории, «опора» школы. Двадцать два года на нем педсоветы, открытые уроки, постоянное справедливое недовольство учителей.

Он устал. Он тоже человек. Хорошо, он постарается убрать «окна» математика, перенесет педсовет с субботы, освободит англичанку от классного руководства. Он, как это ни странно… любит свою сумасшедшую работу. Но устал он. И вынести пропажу химичкиного финского 'сапожка был не в силах.