Проклятие бронзовой лампы - Джон Карр

Джон Диксон Карр (под псевдонимом Картер Диксон)

«Проклятие бронзовой лампы»

Посвящается Эллери Квину[1]

«Мой дорогой Эллери!

Эту книгу я посвящаю Вам по двум причинам. Во-первых, в память о тех временах, когда мы далеко за полночь дискутировали о детективной литературе и о том, какой ей следует быть (к счастью, обнаружив, что эта тема неисчерпаема). Во-вторых, потому, что мы согласились, что особая форма «чуда», представленная в этом романе, — предупреждаю, что речь идет не о «запертой комнате», — является, пожалуй, самой очаровательной завязкой детективного сюжета. Помимо этого, я ограничусь загадочной ссылкой на мистера Джеймса Филлимора и его зонтик.[2] Вы предупреждены.

Всегда Ваш Картер Диксон.[3]

Лондон, январь 1945 г.».

Глава 1

В гостиной апартаментов отеля «Континенталь-Савой» в Каире девушка и молодой человек дожидались телефонного звонка.

Не будучи началом истории, эта сцена явилась началом ужаса.

Говорят, в наши дни Каир сильно изменился. Однако в описываемое время — теплым и солнечным апрельским днем десятилетней давности — жизнь текла там с доброй старой безмятежностью.

Белый отель ярко выделялся на фоне голубизны египетского неба. Ставни, железные балкончики и разноцветные навесы придавали его облику нечто французское. Трамваи ехали по Шари-Камил к оперному театру; внизу толпа туристов осаждала американское транспортное агентство; солнце поблескивало на крышах автомобилей, подъезжающих к парадному входу отеля среди розовых кустов и карликовых пальм. Однако доносились и звуки (а также запахи) старого Каира — города мечетей и минаретов.

Впрочем, на третьем этаже «Континенталь-Савоя» они едва ощущались. Ставни были закрыты, поэтому свет проникал в гостиную только сквозь узкие щели.

— Ради бога, Хелен, сядь! — взмолился молодой человек.

Девушка перестала бродить по комнате и неуверенно посмотрела на телефон.

— Твой отец, — рассудительно добавил молодой человек, — позвонит, как только будут какие-то новости. Да в любом случае беспокоиться не о чем!

— Сомневаюсь, — отозвалась девушка.

— Подумаешь, укус скорпиона! — продолжал ее компаньон, чей тон свидетельствовал, что он не считает данное событие слишком серьезным (и с медицинской точки зрения был абсолютно прав).

Девушка приоткрыла один ставень, впустив в комнату больше света, и посмотрела в окно, стоя к нему в профиль.

Вряд ли ее можно было назвать красавицей. Тем не менее она обладала качествами, заставлявшими многих мужчин — включая Сэнди Робертсона, задумчиво наблюдавшего за ней, — спотыкаться и болтать чепуху всего лишь после двух порций виски.

Сексуальная привлекательность? Да, конечно, как и у большинства здоровых хорошеньких девушек на третьем десятке лет. Смышленость? Воображение? Таящаяся под мягким улыбчивым обликом энергия, готовая выплеснуться в момент опасности? Тут, возможно, мы ближе к истине.

Девушка была блондинкой. Светлые золотистые волосы контрастировали с загорелой кожей, на которой поблескивали белки темно-карих глаз. В изгибе широкого рта ощущалась неуверенность, как и в жестах, а также в появляющейся и сразу исчезающей улыбке.

Слишком много воображения! Слишком много энергии!

Впрочем, Сэнди Робертсон отнюдь не стремился их уменьшить. Хелен могла орудовать лопатой на раскопках не менее усердно, чем любой из наемных рабочих-арабов, а обсуждать красный железняк и канопы[4] с не меньшим знанием дела, чем сам профессор Гилрей. При этом ее маленькая гибкая фигурка в блузке и джинсах не теряла ни капли женственности.

Должно быть, вы помните, как в 1934–1935 годах внимание всего мира было привлечено к долине на западном берегу Нила, именуемой Бибан-эль-Мулук — Гробницами Царей. Маленькая группа британских археологов, возглавляемая профессором Гилреем и лордом Северном, обнаружила в песках гробницу.

Работая два сезона — с октября по май с его удушающей жарой, — они проникли сквозь гранитные преграды в переднюю и боковую комнаты и в саму гробницу. Среди сокровищ, удививших даже египетское правительство, они нашли саркофаг из желтоватого кристаллического песчаника, откуда не без труда извлекли мумию Херихора — верховного жреца Амона, бывшего фараоном Египта в конце Двадцатой династии.[5]

Пресса всех стран подробно освещала это событие.

Толпы туристов хлынули в лагерь. Его осаждали корреспонденты. Газеты пестрели фотографиями профессора Гил рея из Кембриджа, лорда Северна, доктора Баджа — знаменитого анатома, Сэнди Робертсона, а более всего дочери лорда Северна — леди Хелен Лоринг, чье присутствие придавало экспедиции необходимый романтический колорит. Но самое волнующее произошло потом.

Профессор Гилрей был первым человеком, вошедшим в гробницу. И к концу второго года работ его укусил скорпион…

Достаточно для суеверных перешептываний.

Стоя у окна душной гостиной «Континенталь-Савоя», Хелен Лоринг резко обернулась. На ней было белое платье без рукавов и шелковый шарф в красно-белую полоску; солнце окружало ее голову золотистым мерцающим ореолом.

— Сэнди, ты… видел газеты?

— Все это чушь, дорогая моя, — твердо заявил мистер Робертсон.

— Конечно, чушь. Только…

— Только — что?

— Я думаю, не отказаться ли мне от билета.

— Почему?

— По-твоему, Сэнди, я должна возвращаться в Англию, когда профессор Гилрей в больнице?

— А какая от тебя польза здесь?

— Очевидно, никакой. Но по крайней мере…

Сидя верхом на стуле лицом к спинке, Сэнди Робертсон наблюдал за Хелен из полумрака. Его руки покоились на спинке, а подбородок опирался на кисти.

Маленький, худой и жилистый — даже чуть ниже ростом, чем Хелен, — Сэнди казался старше своих лет, но, возможно, выглядел бы точно так же в пятидесятилетнем возрасте. Волосы, цвету которых он был обязан своим прозвищем,[6] торчали надо лбом с едва заметными морщинами. Некрасивое лицо с темными умными глазами и насмешливой складкой рта многие женщины находили весьма привлекательным.

— Твой отец, — сказал он, — хочет, чтобы ты вернулась в Англию и открыла дом. Мы последуем за тобой… — Сэнди сделал небольшую паузу, — как только уладим дела с правительством Египта. Повторяю, дорогая: какая от тебя здесь польза?

Хелен опустилась на стул у окна. Каждый раз, когда Сэнди Робертсон смотрел на нее, его лицо (он знал, что оно находится в тени) приобретало выражение, напоминающее физическую боль. Однако поведение оставалось обычным.

— Но прежде чем ты вернешься в Англию…

— Да, Сэнди?

— Ты думала о том, что я тебе сказал вчера вечером?

Хелен отвела взгляд, точно стремясь избежать этой темы, но не зная, как это сделать.

— Конечно, — продолжал Сэнди, — я ничего не стою. Если бы ты оказала мне честь стать моей женой, тебе, безусловно, пришлось бы меня содержать.

— Не говори так!

— Почему? Ведь это правда. — После паузы он продолжал тем же невозмутимым тоном: — При обычных обстоятельствах я мог бы воспользоваться своими успехами в обществе. Я первоклассно играю в гольф и бридж, танцую, обладаю поверхностными знаниями египтологии…

— Не такими уж и поверхностными, Сэнди, если сказать по справедливости.

— Допустим. Потому что египтологией ты интересуешься, а гольфом, бриджем и танцами — не особенно. Ты очень серьезная девушка, Хелен.

В глубине души ни одной девушке не нравится, когда ее называют очень серьезной. Хелен Лоринг устремила на Сэнди беспомощный взгляд. В ее сердце боролись сомнение, смущение, привязанность к старине Сэнди и надежда, что его слова не вполне соответствуют мыслям.

— В этих областях, — продолжал Сэнди, — я не уступлю тебе и готов добиться успеха в любых науках — от владения эсперанто до изучения тропических рыб. Я… — Он оборвал фразу, а когда снова заговорил, его тон резко изменился. — Какого черта я произношу монологи, точно из пьесы Ноэла Кауарда?[7]

— Пожалуйста, Сэнди!..

— Я люблю тебя — и этим все сказано. Только не говори, что я тебе нравлюсь, это я и так знаю. Вопрос в том, как ты относишься еще кое к кому. — Помолчав, он добавил: — Например, к Киту Фэрреллу?

Хелен попыталась посмотреть ему в глаза — и не смогла.

— Не знаю, — выдавила она.

— Полагаю, ты увидишься с Китом, когда вернешься в Лондон?

— Думаю, да.

Сэнди снова опустил подбородок на руки.

— Некоторые люди, — заметил он, — считают мистера Фэррелла обычным трепачом. Я-то — нет, я знаю ему цену. Но все это чертовски неправильно!

— В каком смысле неправильно?