Эратийские хроники. Темный гном (СИ) - Денис Лукашевич

Эратийские хроники. Темный гном

Часть 1. Шмиттельварденгроу.1-4

1.

Гном замедлился, а потом и вовсе остановился. Он уже и забыл, как это тяжело - бегать.

Старый кузнечный молот оттянул руки с широкими волосатыми запястьями, и ржавый оголовок с гулким стуком коснулся твердого — слежавшийся песок пополам с щебнем — пола. Дыхание с шумом вырвалось из приоткрытого рта — и осело мутными каплями на густой, спутанной бороде, спускавшейся по выпуклой груди почти до самого пояса. Влага мгновенно впиталась в волосы и смешалась с едким потом, обильно увлажнившим виски под курчавыми плотными бакенбардами.

Нет, не для этого рождены цверги. Для неторопливой, грохочущей поступи в плотном строю на поле боя — это да, но не для бессовестного, иссушающего глотку бега. А ведь здесь, в низкой, земляной пещере стоял, попытавшись отдышаться, настоящий, чистокровный — высшей пробы — цверг.

Борода — непролазная черная поросль, тщательно выпестованная за долгие годы — вместе с густыми спутанными волосами, ниспадавшими на широкий лоб, скрывала почти всю физиономию цверга. Из смоляных зарослей лишь гневно сверкали глубоко посаженные глаза, торчал большой пористый нос, красный, в багровых прожилках, жадно всасывающий воздух расширившимися ноздрями, а по бокам от него белели высокие выступающие скулы, грубые, шершавые, словно наждачный камень.

- Мерзкие воры! – громоподобный рык разнесся по пещере, гулко отразился от сводов, густо усеянных сталактитами, и эхом вернулся обратно. – Ну, попадитесь мне только! Я надеру ваши тощие зеленые задницы! Я вам такое сделаю, что вас даже ваши зеленозадые матери-потаскухи не узнают! А если узнают — ужаснутся и удавят, как увечных котят. Вы будете плясать на раскаленных углях до тех пор, пока ваши ноги не сгорят по самые яйца! Тогда мы и посмотрим, какие вы шустрые!

Гоблины лишь на мгновение обернулись и затрусили дальше, закинув за спины тяжелые мешки. Один даже завел похабную песенку, в которой перечислил разнообразные подробности интимной жизни матери неугомонного цверга. Отчего тот разошелся еще больше, правда, поток брани, несшийся вслед ушастым проходимцем, начал постепенно иссякать.

- Засранцы!.. Ых... Вы от меня не уйдете!... Уф... Я вас поймаю хоть на краю земли, или не бывать мне цвергом по имени Шмиттельварденгроу!..

С ловкостью, выдававших в них умельцев особого рода, они обходили ловушки, которыми была забита пещера, и споро продвигались к выходу. Только длинные уши покачивались в такт шагам.

Не смотря на всю серьезность заявлений, цверг все же постепенно отставал от шайки гоблинов, подчистую обобравших его пещеру. Тяжело сопя и отдуваясь, гном топал огромными сапожищами, яростно вращал глазами и топорщил всклокоченную бороду. В руках его плясал молот, но единственное, с чем он сталкивался, - это воздух. Уж очень грозно он рассекал его, однако, от этого гном только больше уставал, потому что тяжелое оголовье то и дело инерцией заносило его в стороны.

Шмиттельварденгроу люто ненавидел воров, хотя сам не брезговал брать «лишнее» у окрестных селян. И до сегодняшнего дня кладовые его пещеры были забиты золотыми и серебряными монетами, изысканными украшениями и дорогим оружием, собранными еще на войне, а также старыми инструментами, битой посудой, рваной обувью и прочим барахлом, то есть всем тем, что в течение более чем тридцати лет послевоенной жизни собирал цверг. Такова была природа его народа: гном мог жить впроголодь, носить в течение десятков лет одни и те же сапоги, рядиться в грязные лохмотья, но ни одна монетка не могла покинуть пределов пещеры.

Уж лучше отвести глаза туповатым крестьянам и стащить свиной окорок.

И вот в один совсем не прекрасной день дело всей его жизни пошло насмарку. Каким-то образом гоблины пронюхали про его богатства и успешно обобрали, оставив только полусгнившую одежду и особую заколдованную секиру. Шмиттельварденгроу как раз успел к этому времени основательно набраться добротным гоблинским алкоголем и проснулся лишь тогда, когда длинноухие воры подбирали то, что пропустили при первоначальном просмотре.

Единственное, что успел заметить цверг спросонья, так это огромный мешок, а под ним тонкие зеленые ноги с непропорционально большими босыми ступнями. Еще несколько мгновений потребовалось, чтобы до затуманенного разума дошла вся странность происходящего. Чуть больше мгновений ушло на то, чтобы высказать весомое мнение о происхождении зеленокожих грабителей, а также предсказать их будущую судьбу. В итоге драгоценное время было упущено, и оставалось только размахивать в бессильной злобе старым молотом. Но Шмиттельварденгроу был не из тех, кто быстро сдавался.

- Ну же, давай, Шмительварденгроу! Они не должны далеко уйти! – подбадривал себя цверг, тяжело отдуваясь. – Еще немножко! Эту ногу вперед, теперь вторую! Двигай ты, старая развалюха!

Но ноги передвигались все медленнее и медленнее, молот неподъемным грузом оттягивал до земли руки, а из прокуренных легких доносились подозрительные хрипы. Глаза заливал едкий пот, и взлохмаченные волосы, свисающие на лицо, заслоняли взор. Цверг так и не заметил, как задел тонкую шелковистую нить, растянутую поперек прохода. Тяжелый камень со свистом пронесся по пещере и окончил свой полет, звонко соприкоснувшись с головой Шмиттельварденгроу. Он успел сделать еще пару шагов, когда тело его наконец поняло, что мозг на данный момент находится в непродолжительной отключке и им никто не управляет, и немедленно приняло горизонтальное положение. При этом опять пострадал высокий выпуклый лоб, который мог принадлежать лишь чистокровному представителю почтенного народа гномов.

Последний гоблин, самый хлипкий из всех, на выходе из пещеры обернулся, оскалился в улыбке всеми своими шестьюдесятью четырьмя зубами, перекинул поудобнее мешок и зарысил дальше, подгоняемый чириканьем собратьев.

2.

Очнувшись, Шмиттельварденгроу (для друзей можно просто — Шмитт, хотя таковых у злонравного цверга водилось не слишком много, да и тех он последний раз видел еще во время службы в горгонадской армии) перевернулся на спину и раскинул руки, чувствуя удивительную легкость во всем теле и звенящую пустоту в голове. Он еще долго лежал, соображая, что это такое бугристое, грязное и темное он видит над собой. Потом до него дошло, что это свод пешеры, а также то, что у него дико болит голова, и то, что его зовут Шмиттельварденгроу, и никак иначе.

Цверг поднялся, сжимая голову так, как будто она могла рассыпаться при любом неверном движении. Рядом на полу валялся расколовшийся надвое булыжник. Внутри него поблескивала открытая тонкая, словно ниточка, золотая жила, застывшая в камне.