Избранное - Борис Бурмистров

Борис Бурмистров

Сквозь сумерки времен. Стихотворения

Автор благодарит губернатора Кемеровской области Амана Гумировича Тулеева за помощь в издании этой книги.

Авторы проекта «Библиотека российской поэзии» Ильдар Маматов, Александр Кердан.

© Б. В. Бурмистров, 2010

© Издательство «Маматов», 2010

«Но мы любовью жили…»

Я издавна знаю и высоко ценю творчество поэтов Кемеровской земли. Двадцать лет назад, посетив этот край, я познакомился сразу с целым поэтическим созвездием Западной Сибири – с Любой Никоновой, Николаем Колмогоровым, Александром Ибрагимовым, Виталием Крековым, Сергеем Донбаем, Борисом Бурмистровым. Все они стали моими младшими друзьями и авторами журнала «Наш Современник». К поэтическим сборникам Колмогорова и Донбая мне довелось написать предисловие. А теперь вот и Борис Бурмистров попросил меня быть редактором и составителем его книги…

Когда я прочитал его рукопись, то сразу же в памяти всплыла одна из любимых моих русских пословиц: «Жизнь прожить – не поле перейти». И эту дорогу по бескрайнему полю поэт не прошел бы, если бы не нащупал кровные связи с вечными обликами и явлениями жизни, и в первую очередь с прошедшим, настоящим и будущим поколением родных людей:

В моем лице – морщинки прапрадеда,В моем лице – улыбки праправнука,В моем лице – крупинки прапрасвета,В моем лице – полоски прапразвука.

С чем сталкивается человек, вступивший на край этого поля? В первую очередь, конечно же, с роковой неизбежностью работы, с библейским повелением: «В поте лица своего будешь добывать хлеб свой»…

Что-то оплачено кровью и потом,Что-то свалилось, как манна с небес.И в одиночку, и с целым народомНес я безропотно тяжкий свой крест.Кто-то роптал, изнывая от тяжести,Кто-то проклятья швырял в пустоту.Тихие, тихие горести-радостиСледом плелись, подгоняя толпу.

Картинами вечной народной трудовой страды заполнена рукопись Бориса Бурмистрова. Он не «соглядатай праздный», не свидетель, а такой же, как все, соучастник земной, материальной, исторической мистерии, с достоинством несущий «бремя страстей человеческих».

Жил. И не просто ведь жил —Завтрашний день предугадывал,Я ли траву не косил,Я ли стога не укладывал.Я ли колодцы не рылИ за работу в наградуВоды подземные пил,Жадно впивая прохладу.

Самым сильным, чтобы «в поте лица своего» одолевать поле жизни – нужны более высокие цели, нежели кусок хлеба и глоток воды. Только в молодости можно рыть колодцы, метать стога, мыть золото в реках и ручьях Колымского края, одолевать просторы русских бездорожий без истерики и без проклятий, с терпением, без которого русские люди не построили бы страны.

Распутица. Тащу сапог из глины,Сезон осенних проливных дождей,Заезженные русские равнины —Храп лошадей и взмыленных людей.

Как это все знакомо нам, русским людям, из простонародья, истинным поэтом которого я считаю Бориса Бурмистрова.

И каково ж было всем нам, детям этой стихии понять то, что понял поэт в 90-е годы прошлого века и выразил в стихотворении «Нищета», написанном рукой, до сих пор дрожащей «от тяжелой колымской работы».

Пойдем, подруга-нищета,И дальше в поисках позора.Кому предъявим мы счетаВ дни всенародного разора?

Не часто поэт бросает свой взгляд в мир социальных страстей, но все его строки, написанные на злобу дня, правдивы и убедительны. Если наши семьи, родные, «родова» для какого-нибудь умного немца всего лишь приметы «дурной бесконечности», то для нашего русского поэта – передача вечного тепла из ладони в ладонь, из губ в губы, из очей в очи. Это тепло связует обрывки времен, заполняет провалы памяти, наполняет жизнь шумом родословного древа.

Это дерево вечно растет.Его корни в глубинах пространства.В кроне, в листике каждом течетКровь язычества и христианства.Я листочек на ветке любви,Все мы в мире и вечны, и тленны.Дай-то Бог, чтобы в нашей кровиНе пропали великие гены.

В эту кровную связь, в ее пульсирующий круговорот естественно вплетены и живые картины и вздохи родной природы.

И холмы, и равнины,И глухая тайга,Скрип продрогшей осины,И стога, и снега…Это все мне с началаИ до смертного дня,И кусты краснотала,И речушка Иня,Тихий шепот ковыльный,Звон колосьев литых,И далекий былинныйГолос предков моих.

Это не «публицистическое разгильдяйство» (говоря словами Блока), чем частенько грешит патриотическая лирика, а таинственная сокровенная «скрытая теплота патриотизма», о которой вспоминал Лев Толстой в «Войне и мире». Эту скрытую теплоту поэт научился ценить и ощущать, потеряв многих своих родных и близких.

Мы бы могли жить совсем по другому…Лодка печали причалила к дому.Мы же не звали ее, не просили,Сел в эту лодку отец наш Василий,Дочка Светлана, сынок – Василечек,Бабушка Дуня и сын ее – летчик,Брат Анатолий и друг его странник —Лодка отчалила, скрылась в тумане,Лишь перевозчик махнул на прощаньеИ, оглянувшись, сказал: «До свиданья».

Стихотворение так и называется «Поминальное». Сразу вспоминается «перевозчик-водогребщик» Александра Твардовского и великая человеческая мудрость, выраженная в словах «для Бога мертвых нет». Поэтому, наверное, и печаль поэта светла, а его стихи об ушедших похожи на глубокие вдохи и выдохи.

В этот день я с вами, вы со мной —Двери потаенные открыты.Здесь какой-то шепот неземнойИ цвета закатные разлиты.

Отцовство, материнство, братство – вот чувства, которые помогают нам не впадать в отчаянье «перейти поле» жизни. А если еще на свет пробился новый росточек, взамен сломанных житейской бурей, то и силы человеческие возрождаются вновь.

Новый день теплом согреетЛасковое солнышко.Вырастай, сынок, скорее,Маковое зернышко.Поделюсь я всем с тобою,Род наш крепкий, злаковый.От ветров тебя укрою,Стебелек мой маковый.

Перелистываю рукопись и везде нащупываю эти кровные связи – вены, артерии, сухожилия:

Три женщины любимых на земле,Три мотылька, светящихся во мгле.За них готов молиться день и ночь —Храни их, Боже: мать, жену и дочь.

Жизнь, словно кинолента, сматывается в прошлое и волшебное воспоминание всплывает в памяти седого мужчины:

Из прошлого высвечен сердцемНетленный родительский дом,В нем зыбка с кудрявым младенцемКачалась под звездным окном.

И даже трагический образ родины, умытой кровью в октябре 1993 года, в жизни поэта совмещается с униженной женщиной-матерью:

Родина – женщина русоволосая,Милая, милая – нету милей…Что же ты нынче нагая и босаяКровь источаешь на груды камней.

А когда исчерпаны все земные возможности, которые человек обретает в работе и в кровной связи, истрачены силы, данные нам природой для «перехода через поле», то у каждого из нас остается золотой запас веры, наш последний, говоря словами Евгения Баратынского, «якорь надежды – символ. Вера, надежда, любовь – последние средства от смертного греха, который называется «отчаянием».

Я снова загнан в угол…Где тьма, где белый свет?Но нет во мне испугаИ страха тоже нет.Бывало и похуже,Вы помните, друзья,Как в наши души стужаВползала, как змея.Но мы любовью жили,Молитвою ТворцаИ в стужу не остылиНи души, ни сердца.

«Бог есть любовь» – писал Лев Николаевич Толстой. И любовь, как воздух, разлитая по страницам лирической книги Бориса Бурмистрова, связывает, скрепляет все частицы постоянно разрушаемого временем нашего внутреннего и внешнего мира. Любовь к жизни, любовь к родине, любовь к женщине, любовь к истине, любовь к поэзии. Я знаю, что одним из самых любимых поэтов Бориса Бурмистрова является Николай Рубцов, знаменитые слова которого мне хочется вспомнить в заключение:

С каждой избою и тучею,С громом, готовым упасть,Чувствую самую жгучую,Самую смертную связь.

У Бориса Бурмистрова – это связь поэта с прошлым, настоящим и будущим родной земли, это его родова с корнями, ветвями и листьями, это бесконечная любовь ко всему сущему.

Поэт

За все, что выдумал, простите –Поэт на выдумки горазд,Он столько в этой жизни видел,Не выставляясь напоказ.

Он столько верст земных отмерил,Прошел сквозь сумерки временИ он один, наивный, верил,Что мир добром не обделен.

Сменялись дни, сменялись ночи,Храм воздвигался на крови,А он любил и жаждал оченьВ ответ, хоть капельку, любви.

Слова придумывал такие,Каких еще не слышал светИ утихали все стихии,И умолкал безумный бред.

Начало