Отраженье багровых линз (СИ) - Буров Илья

Илья Буров

Отраженье багровых линз

Глава I

Как много боли в слове «правда».

Некоторые люди, скрывая правду, считают себя защитниками. “Ложь во благо” — как они думают. Эта группа лиц даёт возможность забыть старые невзгоды, проблемы и эмоции ради беспроблемного движения вперёд. Но есть и другие, что считают своим долгом рассказать правду во что бы то не стало, ибо благодаря этому человек не совершит ошибки прошлого. Правда может доставить боль, неприятности и несчастье, но двигаться дальше будет без необходимости оглядываться назад. В неизвестность.

Мой отец относился к первым. Сыпал меня расплывчатыми формулировками и многозадачными взглядами, а на вопрос ребёнка: “Что изменило этот мир?”, отвечал: “Человеческое невежество.”. Я в силу возраста не понимал, о чём он говорит, и тогда то, донимая уже других переживших, заимел на руках ужасные слова. Конкретный способ уничтожения человечества как культуры и песчинки в космосе: “Термоядерный конфликт”.

С годами взросления я всё больше понимал человеческое невежество этих слов и всё больше интересовался миром, на кладбище которого теперь блуждают тени прошлого. Густые рощи зелени, мягкая трава и нескончаемое пение птиц — мечтательные иллюстрации старых открыток и книжек. Иллюстрации, породившие внутри бесхозного парня зависть к покинувшим его родителям. К их прошлой жизнь, заставшей расцвет природы и затерянное ныне чувство безопасности.

Я рассуждал об этом, стоя в полусгнившей квартире и выглядывая в разбитом окне ноябрьские колья осины. Её колышущиеся полуголые ветви с пыльной листвой — радиоактивных частиц тут предостаточно, не смотря на огромное расстояние от Омска, оказавшегося под ударом ядерных боеголовок, и ежегодного спада уровня пыли. Вздохнув, я поправил потрёпанный временем гражданский противогаз, сглаживающий мучительную участь легких во время вылазок, и покинул помещения двухэтажки.

Ступив на одну из многочисленных улиц Нижневартовска, мои старые берцы быстро обрели серовато фонящий камуфляж, схожий с опрокинутым через растрескавшуюся дорогу разбитым вандалами киоском, в котором я пробыл не менее получаса, надеясь отыскать какую макулатуру. Время убито не зря — кое-что уже в предвкушении долгожданного внимания на дне вещмешка.

Во время вылазок в город я не раз задумывался об истории этого места. Неделями пытался выйти на муниципалитет, поднимал документацию краеведческих музеев и школ, немало времени провёл в библиотеках — всё безуспешно. Кроме всемирной истории, съеденной мной ещё в детстве, я находил лишь крупицы немалой картины. Например, что на 1970-ый год, ставший началом конца, население Нижневартовска составляло не более нескольких десятков тысяч человек, что в тысячи раз меньше того, что я видел за последние два года. И ещё меньше за последние недели.

Уже был глубокий вечер, когда из спальных районов выплыло здание школы. Такое же, как и остальные в городе, но одновременно и единственное. Здесь, в сентябре того злосчастного года, под разрывающую перепонки воздушную тревогу моя семья с годовалым и постоянно сопливым ребёнком укрылась в бункере именно этой школы. Я там вырос. Наблюдал за течением смерти, последствиями голода, ожидания и страха неизвестности. Это ломало одних. Других это учило и закаляло.

Здесь ведь и дом моих родителей где-то?

— Опять задумался о прошлом… — Послышался голос за спиной.

Я спокойно кивнул, всё так же глядя на школу.

— Ты что-то долго сегодня с такими мелочами. — Продолжил он. — Чего урвал то, негодник? — Добавил с доброй ухмылкой в голосе.

Из развязанного мешка выглянули потрёпанный журнал и жалкого вида книжка, тут же заслужившие внимание собеседника. Это был мужчина моего роста в тёмно-коричневом плаще, каждый раз неожиданно выступающий из тени так же умело, как и исчезал, оставляя меня с неимоверным желанием взглянуть ему в глаза, что было невозможно — за матово-бурыми линзами старого противогаза разглядеть чего не выходило.

— Журнал «Ровесник» и «Страна багровых туч»? — Вглядывался товарищ. — Занятно. Правда, я ни с чем из этого не знаком и не смогу сказать, понравится ли тебе.

«В любом случае это скоротает время до следующего выхода» — Вписал я в раскрытый дневник из того же мешка и показал собеседнику.

— Наверное, ты прав. — Покачал он головой. — Но пора бы и честь знать.

Я сразу понял его намёк: ночь не за горами. Окрестности города, конечно, более безопасны, чем сам Нижневартовск под луной, но лучше это время провести в пристанище. Дикие псы, волки или ещё какое оголодавшее зверьё могут выйти на меня в любой момент. Ночь — не моя стихия.

Оставшийся путь мы шли молча, и я твёрдо ощущал чьё-то присутствие за спиной. Только на момент выхода к пустырю пред рощей, где стояло пару пустующих домов, было ясно, что спутник отстал. Или свернул куда к себе, не будет же он провожать до порога? — Ему ведь тоже надо успеть скрыться до ночи.

Но я всё же обернулся удостовериться. Стянул противогаз, ибо радиационный фон здесь уже не выходил за норму, втянул прохладный воздух полной грудью и, как и товарищ, исчез в темноте одной из дверных рам.

Дом, как и любое здание, оставленное без присмотра, был в плачевном состоянии: всё покорёженное, кавардак с раскуроченной мебелью, жухлые ростки, пробившиеся чрез оборону сгнившего пола, издающего характерные звуки при малейшем давлении. “А прошло ведь всего полтора года…” — Вздохнул я внутри и начал разгребать хлам под лестницей на чердак, пока не показался навесной замок, защищающий погреб. Небольшую комнатку под землёй, обитую поверх стекловаты досками, где ютилась среди стеллажа и самопальной буржуйки с уходящей на вверх трубой скромная койка. Здесь, у подвешенной за балку сверху керосинки, я проводил каждый свой вечер. Читал, отмечал размышления в дневнике и изредка разжигал печь — больше для поддержки температуры, чем для готовки, коей занимался в основном наверху. Это помогало отвлечься от действительности.

Несколько раз в неделю я покидал своё пристанище и по плану выходил в город. Занимался поисками прошлого, в Нижневартовске искать что-то иное бесполезно — провизия бралась из лесу: ловушки на мелкую живность, редкая рыбалка и ягоды да травы. Целью же следующей запланированной через две ночи вылазки был милицейский участок. «Снова» — Поправил я план в дневнике. В тот раз, месяц назад провалилась попытка взломать дверь архива — отец утверждал, что там находятся карты города и близлежащих окрестностей, что сильно упростило б задачу ориентирования — у меня попросту не было инструмента и сил под конец дня, из-за чего и было решение повременить.

***

Облачно. Мёртвая тишина, наверняка вводящая в беспокойство доконфликтного человека, развеялась чавкающим звуком — берцы ступили в взмокшую из-за ночного ливня грязь. Во дворе было умиротворённо: ни пения птиц, ни шума бодрствующей листвы или речки.

Этому здесь попросту не место.

Оглядев пустырь, я остановился на незаметном вечерами придорожном колодце, что заострял моё внимание не раз — рядом покоятся дорогие мне люди. Две небольшие от усевшего грунта могилки, охраняемые сколоченными крестами. Присев у них пред дорогой, я поднял из грязи сбитую ветром фуражку и вернул, отряхнув одному из перекрестья досок. На втором было пожелтевшее со временем фото молодой женщины: собранные в пучок каштановые волосы, белая аккуратная рубашка и застывшая доконфликтная улыбка.

— Матушка? — Жестяной сзади голос. — Ты принял от неё многое…

По щеке скользнула скупая слеза. “Лишь бы надеть противогаз!” — Взревело внутри. — “Лишь бы этому поганому миру не видеть моих воспоминаний!”.

— Извини. — Продолжало за спиной. — Мне не стоило вскрывать старых ран.

На плечо легла тяжёлая рука, до пят пробравшая приятным теплом — таков был жест моего отца в последнюю нашу встречу.

— Встань горой за нашу мать. — Говорил он твёрдо. — И слушайся дядю Мишу, хорошо?