Каждый десятый - Юлий Дунский

ЮЛИЙ ТЕОДОРОВИЧ ДУНСКИЙ и ВАЛЕРИИ СЕМЕНОВИЧ ФРИД работают вместе со школьной скамьи. Оба родились в 1922 году, учились в одной и той же школе, затем одновременно закончили сценарный факультет ВГИКа. Кинематографический дебют Ю. Дунского и В. Фрида состоялся на «Мосфильме» в 1957 году — по их сценарию «Случай на шахте восемью поставлен фильм режиссером В. Басовым. Перу авторов принадлежат сценарии художественных фильмов «Жили-были старик со старухой», «Красная площадь». «Служили два товарища», «Гори, гори, моя звезда», «Старая, старая сказка», «Вдовы», «Экипаж», а также телевизионных фильмов «Шерлок Холмс и доктор Ватсон» (первые две серии), «Человек меняет кожу» и др.

Фильм по литературному сценарию Ю. Дунского и В. Фрида «Каждый десятый» ставит на киностудии «Ленфильм» режиссер Наум Бирман.

Шли своей небесной дорогой белые пуховые облака, а под ними кружил, кружил коршун. Он словно прислушивался к доносившемуся снизу, с земли, голосу:

— Ведь подумать страшно: не две недели, не два месяца — два года тянется братоубийственная эта война! Два года льется зазря русская кровушка!..

Покачивались верхушки сосен, шелестели, перешептываясь друг с дружкой. А голос — хрипловатый, уверенный — продолжал:

— Но, слава богу, большевистскому разгулу приходит конец… Мы вышибли красных за Тобол, на северо-западном фронте наступает генерал Юденич, на южном генерал Деникин гонит большевиков и в хвост и в гриву… Все, кому дорога Россия, объединились под знаменем Верховного правителя адмирала Колчака! Вот оно, это знамя — зеленое, как леса нашей Сибири, и белое, как сибирские снега!

Бело-зеленое знамя было укреплено над крыльцом крестьянского дома. А на крыльце стоял и держал речь усатый и кривоногий, как полагается коннику, сотник:

— Про нас говорят всякую глупость: будто мы в плен не берем, рубим всех в капусту… Но вот вы стоите тут передо мной, и никто вас не обидел, пальцем не тронул. Так или не так?

Те, к кому он обращался — человек пятьдесят пленных красноармейцев, — стояли, сбившись в кучу, окруженные конной охраной. Никто не ответил сотнику на его вопрос.

Поодаль собрались немногочисленные жители починка — маленькой, на шесть домов, лесной деревеньки, возле которой колчаковцы разбили красный отряд. Жители — один старик да бабы с детишками — боязливо молчали, глядя на рослых веселых казаков и на их разномастно одетых, плохо обутых пленников.

— Командование Сибирской казачьей дивизии простит ваши преступления, ежели вы добровольно перейдете на нашу сторону… Кто согласен, отходи к колодцу.

Толпа пленных зашевелилась, по ней словно рябь прошла. Но к колодцу не двинулся ни один человек. Сотник нахмурился, сошел с крыльца поближе к пленным красноармейцам.

— Казаки среди вас есть? — спросил он, вглядываясь в испуганные и враждебные лица. — По мордам вижу, что есть. Так послушайте меня, братцы. Казачество спокон веку было одной семьей. С Советами казаку не по пути… А если кто из казачков оказался на красной стороне, так это по трусости или по глупости. За глупость не судят, а трусость можно искупить кровью!.. Еще раз говорю вам: каждый казак получит коня и шашку, а каждый пехотинец — винтовку. И все вместе, с богом, на красную сволочь!.. Ну? Кто согласен?

Пленные по-прежнему молчали, глядя в землю. Только один — длинный, худой, со злым прищуром — нахально смотрел прямо в глаза сотнику. Тот подергал себя за рыжий ус, помотал головой:

— Да, ошибся я, ошибся… Тут, похоже, заядлые собрались, по-человечески с вами не договоришься. Ну, не пошло добром, надо топором… В одну шеренгу стр-р-р-ойсь! — приказал он командирским тенором.

И пленники, люди военные, подчинились привычной команде — выстроились в длинную шеренгу. Сотник пошел вдоль нее, отсчитывая про себя: «Первый, второй, третий…» Дойдя до десятого, офицер приказал:

— Три шага вперед!

Пленный попятился назад:

— А що таке? Почему?

— А потому, товарищ хохол, что каждого десятого повесим вон на тех воротах! Остальные пускай маленько подумают… Ну? Кому сказано? Три шага вперед!

Пленный — он, действительно, был украинец, черноглазый и черноусый, — оглянулся на товарищей, растерянно улыбнулся и шагнул вперед. А сотник пошел дальше, начав счет сначала: «Первый, второй, третий… шестой» седьмой… десятый!».

Десятым был совсем молоденький боец с нежным, почти детским личиком. Его била дрожь, но он изо всех сил старался не показать испуга. Помолчав секунду, офицер приказал:

— Выходи.

Молоденький боец хотел шагнуть вперед и не смог: ноги не слушались его, не хотели вести на смерть.

— Давай, давай. — поторопил сотник. — Седых, кольни его в задницу!

Один из конвойных с готовностью наклонил штык карабина. Тогда красноармеец, который стоял рядом с молоденьким и был, на свое счастье, девятым номером, сказал вдруг:

— Разрешите, я за него. Ведь совсем мальчишка.

Сотник с удивлением поглядел на девятого, на его бледное городское лицо, на потертую кожанку:

— Комиссар?

— Да нет. Моторист.

— Ну, иди, моторист, раз тебе легкой смерти захотелось… А ты, волчонок, становись с конце шеренги.

Моторист сделал три шага вперед, а десятый понуро и неохотно пошел вдоль шеренги, в самый конец.

Офицер уже отсчитал следующий десяток. Десятым оказался тот самый боец, худой и длинный, который так нахально мерился с ним глазами. Колчаковец даже улыбнулся этому маленькому подарку судьбы:

— А, вот кто у нас десятый.

Не дожидаясь команды, длинный сделал три четких шага вперед. А сотник пошел дальше.

Четвертый десяток замыкал красноармеец лет пятидесяти — самый старый из всех, кто стоял в строю. На нем был стеганый солдатский ватник (по-тогдашнему, кацавейка), а на голове беличий треух — несмотря па то, что сентябрь в девятнадцатом году выдался теплый.

— Три шага вперед! — привычно скомандовал сотник.

Но боец в кацавейке команду выполнять не стал, а бухнулся на колени:

— Ваше благородие, не надо! Ваше благородие, пожалей старика!

Сотник с неудовольствием глядел на трясущуюся непочтенную бороденку, на плешивый треух.

— Я, поди, не кобель, чтоб меня на воротах вешать! Я православный человек! — продолжал вопить пленный, не вставая с колен. — Отпустите меня, на кой ляд я вам сдался… Отпустите, бога буду за вас молить!

Двое конвойных подошли к нему сзади, тряханули хорошенько и поставили впереди строя. Сотник тем временем считал дальше: «Восьмой, девятый… десятый». На десятом шеренга пленных кончалась, и десятым был тот молоденький боец, которого сотник отослал в конец строя.

Колчаковец поглядел на него даже с некоторым сочувствием:

— Опять ты?.. Такая уж у тебя, значит, доля… Три шага вперед!..

В крестьянском доме сидел за столом казачий офицер, есаул, и ел яичницу из большой сковороды. Вошел сотник, присел к столу и тоже принялся за яичницу. Ели они по-крестьянски, ложками, и каждый со своей стороны сковородки.

— Ни один сукин кот не согласился, — сказал сотник есаулу. — Застращали их, что ли, комиссары. Или в самом деле такие идейные. Я их пугану маленько, повешу каждого десятого.

— Как это повесишь? — Есаул сразу, забыл про яичницу. — Всерьез?

— А то понарошке… Есть инструкция: привлекать на свою сторону. Наши-то к ним полками переходят, чуть только в плен попадутся. Вот и они пускай!

Хотя сотник разговаривал со старшим по чину, в голосе его не чувствовалось никакой почтительности — наоборот, даже вызов. Есаул с грохотом отодвинул табуретку и встал. Пришлось встать и сотнику,

— Нет уж, дудки! — сказал есаул звенящим от злобы голосом. — Я этого живодерства не допущу!

— Тогда иди сам уговаривай!

— Не буду. Не мое это дело.

— А, не можешь!.. А я должен мочь?!.. — Сотник не выдержал, сорвался на крик. — Запихнули нас в контрразведку, чтобы за вами дерьмо убирать, а вы будете чистенькие?

Есаул усмехнулся с неприкрытой издевкой:

— Именно. Кому же охота в дерьме копаться? Но что тебя в контрразведку запихнули, это уж врешь. Такие, как ты, сами туда лезут. — И вдруг заорал, стукнув кулаком но столу: — Короче, пока я здесь, никто никого не повесит!

— А тебе завтра в штаб, — с удовольствием напомнил сотник. — С завтрашнего дня я за старшего.

И есаул сразу сник.

— Уеду — делай, что хочешь. Черт с тобой.

— Сделаю. Повешу в самом лучшем виде!

Самый богатый из жителей починка в мирное время поторговывал с таежными охотниками. Поэтому одна из комнат в его доме была приспособлена под магазин. Теперь, конечно, никакого товара на полках не было, но крепкие решетки в окнах и замок-серьга па двери остались. Сюда и поместили на ночь приговоренных к повешению.