Дом ангелов - Паскаль Брюкнер

Паскаль Брюкнер

ДОМ АНГЕЛОВ

Рианне, моей любимой Тутси

Да, ночью верить в свет — вот жажда идеала.

С самого утра Антонен ехал по идиллическим местам: изумрудные озера меж горных вершин, пенящиеся водопады, черный мех елей, деревушки, прикорнувшие вокруг колоколен с острыми шпилями, пестреющие цветами луга. Он выехал из Инсбрука, долго петлял и немного заблудился. В сумерках, сытый красотами по горло, он решил поскорее добраться к друзьям в Клагенфурт. Там ему предстояло учиться на языковых курсах по программе «Эразмус». Но, не доезжая перевала Фидерпасс, взятая напрокат «ауди» застряла на повороте. Мотор чихнул, вроде бы завелся, но тут же окончательно заглох. Из-под капота струился дымок. Половина десятого вечера, начало июля, юг Австрии.

Акселератор не отзывался. Стрелка показывала, что бак еще наполовину полон. Антонен открыл капот, попытался проверить карбюратор, приводные ремни — но его познания в механике были нулевыми. Он не смог бы даже поменять колесо. Темнело, он был на высоте 1500 метров, от прохладного ветерка слегка знобило. О том, чтобы добраться автостопом, в такой час в этих краях нечего было и думать. Местные жители славились недоверчивостью. В свете фар он заметил в нескольких метрах тропинку, уходившую вправо в лес. Не хватало только на кого-нибудь наехать. Он подтолкнул машину левой рукой, открыв водительскую дверцу и крутя руль. Машина поддалась, он завел ее в лес и остановил на обочине. Потом надел свитер, запер дверцы и отправился искать подмогу. В довершение всех бед, несмотря на семь лет учебы, по-немецки он говорил еле-еле. Пройдя немного, он увидел деревянный дом, криво примостившийся на вершине холма; табличка над дверью гласила «Gasthaus Frau Rufhe» — то ли гостиница, то ли семейный пансион. Окна не светились, на приколотой к двери бумажке было написано «Geschlossen», закрыто. На всякий случай он постучал.

Тихонько.

Потом все громче и громче.

Он уже колотил изо всех сил в дверь, в ставни, раня руки о деревянные доски, уверенный, что никто его не слышит. Он сопровождал стук градом ругательств, орал «Scheisse» (дерьмо), грозил поджечь дом, швырял камни и комья земли в окна верхнего этажа, топал ногами.

И вдруг заметил ее.

Темная фигура отодвинула занавеску в чердачном окне. Это была женщина маленького роста, в чепце на макушке.

Она смотрела на него.

Невозмутимая.

Он содрогнулся.

Она, похоже, ничуть не боялась незнакомца, ломившегося в ее дом среди ночи. Может быть, она уже позвонила в полицию? Горы, казалось, притихли, наблюдая за этим поединком незваного гостя и хозяйки. Устыдившись своей истерики, он поднял правую руку в знак приветствия.

— Halli, ich bin da (Алло, я здесь).

Женщина в окне не шевельнулась.

Бесконечно медленно ползли минуты.

Всматриваясь в темноту, он вдруг понял, что она исчезла. Куда она могла деваться?

— Алло, алло, — повторил он, — есть здесь кто-нибудь?

Говорить по-французски в этих местах было нелепо. Дом необитаем, ему померещилось. Поднялся ветер, заколыхал низкие ветви елей, суровых стражей вершин. Он вздрогнул и решил, что пора вернуться. Он проведет ночь в «ауди», завтра утром, в лучшем случае, кого-нибудь разыщет. И вдруг женщина показалась снова, на этот раз в приоткрытом окне над крыльцом.

Он не слышал, как она спустилась, как открыла ставни. По воздуху, что ли, перелетела со второго этажа на первый?

— Entschuldigung (Извините меня).

Она словно оцепенела и не произносила ни слова. Он попытался объясниться на ломаном языке.

— Auto kaput, ich franzose, все закрыто, sehr kalt, haben sie Telephon, ich möchte ein Garage anrufen (Машина сломалась, я француз, все закрыто, очень холодно, у вас есть телефон, мне надо позвонить в гараж).

Он различал женщину плохо, но она явно была не первой молодости. И вдруг низкая, на диво мощная нота взмыла от порога. Незнакомка заговорила зычным голосом с густым акцентом, раскатывая «р».

— Wirr sind geschlossen… es tut mirr leid (Мы закрыты, сожалею).

Казалось, барабанные палочки застучали в голове. Тон не допускал возражений, это был приказ немедленно убираться.

— Ok, einverstanden, goodbye, Fräulein…

Он уже повернулся, чтобы уйти, но тот же зычный голос вдруг окликнул его:

— Ein Moment, bitte…

Он остановился.

— Коттеп sie mal zurück (Вернитесь).

Лязгнул тяжелый замок, скрипнули петли, и дверь приоткрылась. В слабом трепещущем свете то ли свечи, то ли лампы стояла крошечная сгорбленная женщина в чепце и ночной сорочке. Крестьянка из старинных сказок. Жестом она пригласила его войти. Она что-то бормотала себе под нос, и он прислушался: в потоке ее речи редкие внятные слова мелькали золотыми самородками. Насколько он понял, пансион закрыт на лето и откроется только в конце ноября, к лыжному сезону. Она тут просто сторожиха. Это слово она повторила трижды. Если он хочет, она может приютить его на ночь. Тощим пальцем, высовывавшимся из митенки, она указала наверх. Этот палец — кожа да кости — испугал его.

Она шагнула навстречу. Недолго думая, он пустился наутек, добежал до машины, заперся в ней и включил фары, рискуя разрядить аккумулятор. Он всматривался в темноту, боясь, как бы старуха силой не затащила его к себе. Сердце отчаянно колотилось в груди. Наконец он погасил фары, опустил спинку водительского сиденья и свернулся калачиком. Минут через десять, не в состоянии уснуть, он одумался. Он просто смешон. Женщина пожалела его, а он повел себя по-хамски. Собравшись с духом, он открыл дверцу, достал из чемодана туалетные принадлежности и вернулся к дому.

Старуха все еще стояла неподвижно на пороге, поджидая его. Она знала наверняка, что он вернется. Он снова пробормотал «Entschuldigung», извиняться стало уже привычкой, попытался что-то объяснить на смеси французского с немецким. Она не сочла нужным ответить. Он поднялся по ступенькам крыльца, она посторонилась, впуская его, буркнула:

— Bitte sehr…

Он был выше ее по крайней мере на две головы. Она показала ему лестницу, жестом пригласив наверх. Света не было, электричество отключено. Он не только оказался далеко от дома — он словно перенесся на столетие назад. Старуха бормотала без умолку, выговариваясь за месяцы вынужденного молчания: она перекатывала слова на зубах, точно камешки. Он не понимал ее говора, да она еще и пыхтела, останавливаясь на каждой ступеньке, чтобы отдышаться. Он боялся, как бы ей не стало плохо. Она показала ему каморку под крышей, без удобств: «Надеюсь, вас устроит», — повторила она не меньше трех раз. Карманный фонарик в ее руке отбрасывал на стены огромные тени. В доме было сыро и пахло плесенью с легкой примесью запаха душистых букетов, которые расставляют в гостиницах средней руки. Антонену подумалось, что надо остаться совсем уж без гроша, чтобы проводить зимние каникулы в этой халупе. В комнате стояла железная кровать без простыней, с матрасом в подозрительных пятнах, расшатанный стул и умывальник без ковшика и мыла. Стены вздулись и местами облупились.

— Es geht mir gut, vielen Dank (Меня вполне устраивает, спасибо), — повторил он.

Старуха с тревогой ждала его одобрения. Косичка редких седых волос, бородавка на подбородке, обломки зубов во рту — и представить невозможно, что она была когда-то веселой и резвой девушкой. Даже ее чепец казался изъеденным молью. Ее тело со временем усохло, почти исчезло: она утопала в обтрепанном зеленоватом халате. Она, однако, была не из боязливых, ее невозмутимость впечатляла.

Он предложил ей немного денег, она отказалась:

— Morgen, mit Frühstück, wir kümmem uns am Morgen (Утром, за завтраком, рассчитаемся).

Она оставила ему огарок свечи, коробку спичек, пожелала доброй ночи и затворила дверь. Ключа не было. В этом бардаке Антонен никак не мог заснуть. Ему хотелось есть, но на ужин рассчитывать не приходилось, оставалось прибраться. Для начала он умылся холодной водой, потом, закрыв туалетный несессер, немного навел порядок. В треснувшем зеркале отразился молодой человек с тонкими чертами и встревоженным выражением лица. Он провел пальцем по плинтусу, и толстый слой пыли привел его в отчаяние. Он поискал тряпку, чтобы пометить эту незнакомую территорию: уборка успокоила бы его. Завтра на рассвете только его здесь и видели. Деньги в уплату он оставит на кровати, пойдет за помощью в ближайшую деревню и выпьет хорошего кофе по-австрийски с Schlagsahne (сбитыми сливками), чтобы взбодриться. В животе у него урчало. Старуха могла бы предложить ему перекусить. Вот скряга-то!

Вообще-то она пугала его. Она не отличалась добродушием пожилых людей, чью агрессивность притупило время. Старуха сверлила его любопытными глазками и, казалось, знала о нем такое, чего не знал он. Он лег на кровать одетый, сняв только ботинки. Пружины жалобно скрипнули, он укрылся траченным молью одеялом, стараясь не касаться его лицом. Он морщился при мысли, что придется спать в незнакомом месте, топографию которого он не успел освоить. Свечу он задул: бояться в чужой стране — значит бояться вдвойне, если ты лишен языка.