Здравствуй, Артем! - Федор Камалов

Федор Ахкямович Камалов

Здравствуй, Артем!

Глава первая, о себе

Много ли человек знает про себя? Много ли может написать о себе? «Я, Артем Остролуцкий, учусь в 7 «Е» классе». Все.

Другое дело попробовать рассказать о себе… Можно каждую строчку в биографии вытянуть до Москвы. Допустим, первое слово из биографии: «Родился…» В избушке посреди леса я родился. Отец работал лесником. Ближайший сосед жил в двенадцати километрах от нас на другом кордоне. Его звали Серафимом. Зимой он приходил к нам на лыжах и приносил на спине самовар, а в блестящем самоваре гремела ледяная клюква с промерзших болот. Я доставал ягодки из самовара и делал маме красные бусы.

Серафим подсказал родителям мое имя: «Все орем?», «Все растем?» — Артем.

До семи лет я видел чужих людей несколько раз. Потом родилась горластая Ленка, и мы переехали жить в подмосковный город. И в памяти о той лесной жизни осталось немногое.

Перед нашим домиком лежало плоское озерцо, похожее на блин. Рыбы в озере сроду не водилось. Озеро хранило серую мертвую воду. Но по утрам, когда вставало солнце и просыпался лес, наш домик наполнялся чудо-розовым дрожащим светом и пением птиц.

Однажды отец принес мне с ночного обхода хромого лисенка. Потом выяснилось, что лисенок только притворялся несчастным и вообще оказался большим хитрецом. Первые дни он жил под кроватью и шипел на ноги проходивших мимо. Но вскоре обжился. Бегал по комнате, совал нос в кринки, в кастрюли. Когда мама шлепала его за проказы, лисенок прятался за печку и вздыхал там. Стоило мне его шлепнуть, он хватал меня за штанину и пытался утащить в темный угол, чтобы расправиться.

Вечером он с визгом бросался навстречу отцу, и, когда подбегал я, руки у отца уже были заняты. Я мучился черной ревностью. В пору спелой малины я тайком утащил лисенка за озеро. И все.

Пролились осенние дожди. Потом пришли снега, укрыли землю. И вдруг я стал ждать, что озябший лисенок однажды попросится в наш дом, к теплой печке.

Нет — ни голоса, ни следа у дома. Может, он ушел от обиды в другие леса, к другим людям? А может, совсем ушел от людей.

До сих пор, а мы уже давно живем в городе, я слышу внутри себя некий укоризненный голос: «Эх ты, а еще человек!» «Я же дикого зверя отпустил на волю!», — отвечаю я. А этот «некий голос» все бормочет. «Мне, что ли, надо было уйти?» — говорю сердито. А он снова бубнит… «Да ты кто такой?» — спрашиваю зло. Молчит.

По какому праву этот внутренний голос пристает ко мне, постоянно смущает меня?

Кто он? Что это за голос? Может, совесть?

Чем я взрослее, тем чаще слышу в себе внутренние голоса.

Человек, по-моему, как матрешка, состоит из нескольких человек, мал мала меньше.

Я иногда представляю, что состою из нескольких Артемов.

Если бы вдруг ко мне приехали представители народов Земли и сказали:

— Артем, до сих пор на нашей Земле существуют голод, болезни, убийства, войны, людские страдания. Если ты согласишься, чтобы тебя замучили самыми страшными муками, настанет счастливая эра — люди будут жить, не страдая. Если согласишься на самые страшные муки, Артем!

— Ну, конечно, я согласен! — выпятив грудь, отвечу я.

А второй Артем, поменьше, захнычет:

— Самые страшные муки!.. А почему именно я!.. Почему не сосед или кто-нибудь другой?!

Третий Артем воскликнет:

— Гей-гей! Я стану вечным героем Земли!

Четвертый задумается:

— Неужели нельзя переделать мир по-другому, без страшных мук?!

И, наконец, пятый вымолвит:

— Эх! Зато на несчастную, настрадавшуюся мою планету придет жизнь без зла!

Шестой… молчит. Да живет ли, есть ли он во мне — шестой? Кто он — трус, герой или мудрец? Может, его еще нет, может, он появится позже, с годами?

А потом еще и седьмой?..

Наверное, никто не знает себя до конца, до донышка, до всех тайников.

Самая маленькая матрешка по законам красоты должна быть самой красивой.

Если бы знать, что в глубинах души каждого человека таится прекрасное!..

«Хорошо учись, читай больше книг, воспитывай в себе честность, благородство, смелость!» — часто слышу я наставления взрослых. И в то же время вижу в жизни немало примеров, когда сами взрослые своими поступками сеют в нас сорное. Мне однажды открылось, что воспитывает меня не наставлениями, а своей жизнью — тот, кто сам честен, смел и благороден.

Глава вторая, о друзьях и недругах

Наши матери не устают удивляться:

— Как это вы, такая равная публика, дружите?

Дружим вот с первого класса: Мишка Сивец, мы его зовем Отшельником, Сережка Мельников и я. И не жалуемся на свою дружбу.

Когда мы учились в третьем классе, я увидел из окна дома, как Сережку уводят за собой цыганки. Я подумал, они его околдовали. Ну, может, не околдовали, а как-то приворожили. Белобрысый Сережка развесил уши, идет с ними. Я выскочил из дома, заметался: кинуться за Сережкой — вдруг цыганки и меня заговорят и уведут? В милицию звонить — пока трень-брень, Сережка может оказаться в таких краях, что самая гениальная собака не разыщет.

Тогда я погнался за цыганками на велосипеде с сумасшедшим криком:

— Серы-ый! Ваш дом горит!

Вот цыганки удивились: был Сережка, нет Сережки! Я на велосипеде еле догнал его.

— Где горит?..

— Серый, я про «горит» придумал, чтобы тебя выручить! Они же тебя утащат!

Он посмотрел на меня так, будто я на велосипеде вниз головой сижу.

— Не даст магазин показать людям! — И побежал снова за цыганками.

Сережку можно водить за нос, пока самому не надоест.

— Серый, — говорю ему, — позавчера из Академии наук улетела говорящая сова. Сейчас по ночам вокруг Москвы самолеты с неводами летают. Сову пока не нашли, зато две молодые бабы-яги попались. По-русски ничего не смыслят, на каком-то древнем бабоягском языке лопочут.

— А как же с ними объясняются?

— По азбуке глухонемых.

Вот на такие детали Сережка и ловится, как пескарь: «Вот это да!» К седьмому классу он, правда, научился произносить две недоверчивые фразы: «Ну да-а!» и «Иди ты!», но все равно верил. Иногда мне кажется, что я со своими сомнениями старше Сережки на сто лет. Сережка живет быстрой, летучей жизнью, а я медленной, тяжелой.

По-моему, Отшельник — Мишка Сивец — начал говорить пословицами и даже афоризмами с раннего детства.

Я отношусь к Отшельнику примерно так же, как француз к своей Эйфелевой башне: сам давно не удивляется этому чуду, привык, но ревниво смотрит, чтобы удивлялись другие.

Отшельник, едва научился читать, стал выискивать в книгах умные мысли, высказывания мудрецов. Потом завел толстую тетрадь, которую назвал «Жемчужины».

В начальных классах дружится просто: с кем рядом сидишь, с кем по пути домой, с кем одинакового роста, кто марку дал…

Говорят: «Хороший человек тот, с кем мне хорошо». Мне хорошо со многими. А друзей двое.

— Отшельник, почему мы с тобой дружим?

И я увидел, как чуть не впервые в жизни Отшельник растерялся.

— Как это почему? Люди мы близкие… вот и дружим.

— И все?

— Послушай, Артем, — сказал он, — если ты хочешь услышать от меня формулу дружбы, так я не знаю ее! Я даже не знаю, есть такая формула или нет!..

— Сережка, почему мы дружим?

— Потому что для нас это хорошо, — беззаботно сказал Сережка.

Папин брат иногда разговаривает с маленькой фотографией солдата. И это мне казалось непонятным.

— Это мой лучший фронтовой друг, — сказал папин брат.

— Но ведь вы же рассказывали, что он на фронте… его же нет!

— Это для тебя нет! Для тебя его не было и нет сейчас. Для меня он был, есть и будет, пока я живу!

Зимним вечером на скамейке у нашего дома мы отдыхали после катка. Вокруг скамейки, как секундная стрелка, ходила по утоптанному кругу тихонькая Жанна, Сережкина соседка.

— Мать, наверное, пироги дома печет, а ты здесь нос морозишь, — сказал ей Сережка.

— Не-е, мама на работе, — простуженно ответила Жанна.

— Телевизор включи, как раз шикарные передачи идут.

— А нету у нас.

— Ну просто иди домой! — подосадовал я. — Чего на морозе-то!

— Я ключи потеряла, — трагическим шепотом сообщила она.

Тогда я забежал к себе домой и сказал Ленке:

— У тебя полный дом родных, и все о тебе заботятся! А у Жанны даже отца нет! Она одна на улице! Быстро одевайся!

Ленка человек исполнительный. Прикажи ей: «Четыре дня дружи с Жанной» — добросовестно исполнит приказ. Она увела Жанну к нам в гости.

— У большого человека большое горе, у маленького — маленькое, — стал философствовать Отшельник.

— Ничего себе маленькое — отца нет! — не согласился Сережка.