Подвиг отряда - Михаил Прохорович Бодров

Подвиг отряда

ШЕЛ МОРЯК В ЧАСТЬ…

«Бойцы поминают минувшие дни

И битвы, где вместе рубились они».

А. Пушкин.

Желтой извилистой лентой тянется дорога по холмистой местности, выжженной за лето солнцем, уходит вдаль, к морю, и там, в зарослях кустарника, теряется из виду. Кругом, куда ни кинь взор, видны воронки от разорвавшихся бомб и снарядов, уже заросшие бурьяном, обломки разбитых танков, орудий, стреляные гильзы — следы жестоких боев за Севастополь. Всюду видна страшная картина разгрома врага.

Вздымая едкую пыль, мчится тяжелый грузовик. На повороте, где дорога разветвляется, машина сбавляет ход, останавливается, и один из моряков, сидевших в кузове, прыгает на землю. Ему подают его вещевой мешок и чемодан.

— Так, значит, к котановцам вот по этой дороге итти? — спрашивает он у матросов.

— По этой, товарищ старшина первой статьи. Они разместились вон в тех домиках, что левее памятника. У меня там друг…

Последние слова заглушаются шумом машины, свернувшей в сторону. А моряк, подхватив вещи, идет прямо — туда, где его часть. Уезжал он в отпуск из одной базы, а возвращается в окрестности другой, куда недавно перебазировался его батальон морской пехоты.

Надо спешить: вечереет. С моря, раскинувшегося за обрывом высокого берега, тянет прохладой. Золотится кромка далекого горизонта: ее коснулся огромный диск солнца; пылает на небе одинокое облако. Море почернело, желтизна берега ещё более сгустилась, и воронки, бугорки, отлогие склоны холмов — все, что возвышалось над землей, казалось теперь освещенным угасающим пожаром.

Обширная панорама глубоких следов сражения становилась все выразительнее. Она уносила мысли моряка к тем боевым дням, трудным, изнурительным, но полным надежд на победу над врагом и насыщенным героическими подвигами наших воинов. Где бы черноморцы ни находились тогда — на кораблях или на суше, на Кавказе или Кубани, — думали только об одном: как бы поскорее очистить море, побережье, родной Севастополь от немецких захватчиков. Каждый рвался в бой с мыслью о Севастополе. И он, старшина первой статьи Николай Щербаков, ныне Герой Советского Союза, как все, уходя в боевые операции, всегда сознавал, что идет сражаться за свой любимый город, за эту вот суглинистую, каменистую землю, обильно политую кровью…

Герой Советского Союза Н. Щербаков.

Думка героя вдруг обрывается: впереди, среди незнакомых зданий, до которых не оставалось и полкилометра, зазвенела приятная знакомая песня о кочегаре. И звуки голосов, такие родные и близкие сердцу! Котановцы! Сначала послышался тенор запевалы, потом песню подхватывает несколько голосов, и она, широкая и привольная, вскипает, как волна, и плывет над местностью, окутанной сумерками. Захватывающий мотив ее и ласкает душу, и щемит ее, и будит тоску. Кто-то обрывает песню, прислушивается, как поют другие, и вновь включает свой голос в могучую волну звуков.

«…Огни в моих топках совсем прогорят;

В котлах не сдержать мне уж пару».

Так же проникновенно звучала песня и в жаркие дни войны. И мысли моряка снова перенеслись в блиндажи и окопы. С песней, штыком и автоматом котановцы прошли от Таганрога до Николаева и в марте 1944 года завязали тяжелые бои на левом берегу Бугского лимана. Врагу не давали передышки. Колотили его беспощадно.

Живо вспомнилась одна схватка за село Богоявленск. Утром после упорного боя оно было освобождено от немцев, а вечером на улице уже звенела родная флотская песня. «Кочегара» пели Дитяткин, Очаленко, Семистрок, Вансецкий, Дермановский, Нейшлотов и другие моряки, собравшиеся у домика с верандой, где временно поселился с товарищами любимец всего батальона, старший лейтенант Константин Ольшанский — хороший массовик, незаурядный организатор, прекрасный товарищ и отважный командир. Он запевал сам. Голос у него был не сильный, но мягкий и нежный, брал за сердце, воодушевлял.

Песня победителей лилась ровно и бурно, как поток многоводной реки, как льется она вот сейчас. А когда она стихла, Ольшанский поднялся и исчез за дверью коридора. Вскоре он явился с гитарой, без кителя, в тельняшке, перевязанный через плечо полотенцем, обозначавшим пулеметную ленту, увешанный пистолетами и гранатами, притворно серьезный, со сдвинутой набекрень фуражкой. Очень забавный вид имел Константин. Таким его, обычно подтянутого, дисциплинированного, еще не видели, хотя знали жизнерадостным, веселым, не любившим унывать и грустить. Его появление оживило людей, рассмешило. «Что это он надумал сегодня?» — терялись в догадках бойцы. А надумал он то, что сразу понравилось, запомнилось и впоследствии не раз исполнялось.

— Сейчас вашему вниманию предлагается марш «Автоматчики», — объявил Ольшанский. — Сочинил его автоматчик, исполнят автоматчики, слушать будут тоже автоматчики.

Снова оживление и смех. Хорош командир роты автоматчиков! И впервые небольшой струнный оркестр под руководством автора исполнил первое и последнее его музыкальное произведение, рожденное в боях. С тех пор оно навсегда вошло в репертуар самодеятельного струнного оркестра как память о любимом офицере.

Николай Щербаков приблизился к дому с верандой (какое совпадение!) в тот самый момент, когда закончилась песня и сержант Василий Дитяткин объявил собравшимся о том, что будут исполнены «Автоматчики».

«Этому не удалось передать автора марша: в словах нет чувства», — с досадой подумал старшина и, поднявшись на веранду, усталый, но бодрый, деловито заметил:

— У Ольшанского, помнится, простоты больше было, выдумки и юмора.

Внезапное, появление старшины так удивило и озадачило всех, что наступившее вслед за этим молчание вынужден был прервать он сам:

— Что ж притихли? Иль мотив позабыли?

Тут только послышались теплые, приветливые слова:

— Так это ж наш отпускник! Щербаков Николай! Сколько лет!..

Кто начинает спрашивать, как он отдохнул, кто интересуется его здоровьем…

Кто-то принес стул на веранду.

— Присядьте, товарищ старшина! Поди, устали с дороги.

Польщенный вниманием друзей, он благодарит и садится. Поближе к нему садятся и другие.

Здесь любят бывалых, особенно тех, кто своими подвигами возвеличил славу батальона. А Щербаков — участник николаевского десанта, совершивший не один подвиг во имя Родины.

— Из-за меня прервался концерт? — шутит Николай. — Ну, марш все же надо сыграть: он напоминает нам многое.

— Это верно, — соглашается рядом стоящий матрос и бойко бьет по струнам балалайки. Заговорила гитара, запела мандолина, и воздух наполнился плавными звуками. Матросы так хорошо сыгрались, что, кажется, сам Ольшанский исполняет здесь своих «Автоматчиков». Музыкант он был способный, на каких только ни играл инструментах…

И каждый, кто помнил его, теперь думал о нем,