В диком рейсе - Курт Кламан

Курт Кламан

В дикоом рейсе

Мы должны были сниматься с якоря назавтра в полдень. Но прежде чем это произошло, «Артемизию» ожидала маленькая сенсация: на судно явился Мак-Интайр…

Нам позарез нужен был еще один кочегар. Место у котла левого борта пустовало. Парень, что прежде шуровал топки, не вернулся в Дурбане с берега. Обязанности его вынуждены были разделить остальные, и эта дополнительная каторжная работа в адской жаре кочегарки была у ребят просто как кость в горле.

Я как раз сменился с вахты и стоял рядом с Жоржем у релингов, когда прибыл новый кочегар.

— Эй ты, ублюдок! — раздался на пирсе зычный голос. — Дорогу королю ирландскому! Или ты не рад его прибытию?

Это был Мак-Интайр. Рикша остановился в нескольких шагах от трапа. Подъехать ближе ему мешали тюки с товаром. Портовый инспектор, португалец, приказал рикше, мускулистому негру банту, высадить своего пассажира. Тот отстегнул лямку и опустил оглобли коляски на землю. Однако седок и не подумал сойти, а остался гордо сидеть на потертом бархатном кресле, словно король на своем троне. Наверное, инспектору и впрямь следовало немного усомниться: вдруг рикша на самом деле привез сюда короля ирландского? По крайней мере, у парня были и корона, и мантия: поношенная шестипенсовая кепочка и застиранная кочегарская блуза с оторванным правым рукавом. Старые широкие парусиновые штаны свисали складками, а довершали наряд веревочные туфли, которые моряки повсюду плетут от скуки из старой каболки.

Впрочем, инспектор, самонадеянный толстяк, уже и думать забыл об этом «чокнутом» морячке и всецело погрузился в свои товарные махинации. Ирландец сидел, прямой как столб, и — необыкновенное дело! — его костистое лицо прямо-таки светилось. Даже здесь, в Африке, на нем не было ни малейшего следа загара. Трудно сказать, что же, собственно, в этом лице сразу бросалось в глаза. Черты его были мелкие и острые, кожа — тугая, гладкая; блестящие белые зубы прикрыты узкими губами. Да плюс ко всему — маленький острый носик и неглубокие глазные впадины, в которых сидели водянистые глазки. Крохотные уши плотно прижимались к черепу, и поначалу мне показалось, что их и вовсе нет.

Мы перевесились через релинги в предвкушении спектакля, ощущая, что основные события еще впереди и что на судно явился необычный бичкомер1, непростой «истребитель рома». Тех-то мы прекрасно знали — взвинченных, обидчивых, отличающихся большой нелюбовью ко всякого рода работе. «Король ирландский» был совсем не такой. Он продолжал сидеть в коляске и требовал, чтобы его довезли до самого тра па. Вокруг собрались люди. Работа приостановилась. Словно бледный монумент, восседал ирландский кочегар на выцветшем бархате своего трона-кресла. Не стесняясь в выражениях, он поносил инспектора и докеров, которые не освобождали ему дорогу. От столь ярого упрямства люди растерялись.

— Не дай бог, увидят это «дед» или чиф2, — сказал я, — они ведь мигом наладят его с судна.

— Ну нет, этого парня им на четыре кости не поставить, — отозвался Жорж.

На шум выглянули из кают-компании офицеры и тоже стали наблюдать за представлением с палубы. Инспектор между тем закусил удила. Он закричал на ирландца и попытался даже вытащить его из коляски. Однако тот по-прежнему глыбой восседал в воем кресле. Инспектор кликнул а помощь десятника-метиса.

— Сейчас ты увидишь потрясающий аттракцион, — сказал мне Хайни. — Король ирландский совершит перелет со своего трона прямиком в воду. Взгляни на ручищи этого метиса. Он же сделает из парня отбивную!

Однако к тяжелой руке, опустившейся на его плечо, ирландец отнесся не с большим трепетом, чем к обыкновенной докучливой мухе. Он небрежно смахнул ее в сторону и тут же с молниеносной быстротой (мы едва успели уловить это движение) выдвинул вперед нечто бледное, вроде шатуна паровой машины. «Шатун» ухватил жирного инспектора за запястье и раскрутил в воздухе. Тянул же тот, ей-ей, не меньше чем на два центнера. Неистовый ирландец без всяких видимых усилий вертел орущего благим матом толстяка над головой — совсем как ковбой, собирающийся метнуть лассо. И вдруг, прочертив в воздухе четкую траекторию, пухлое тело перемахнуло через наши швартовы и метрах в пяти от пирса шлепнулось в воду.

У Хайни выпала изо рта сигарета. Не проронив ни слова, глазели мы на происходящее. Нет, там, внизу, сидел не человек. Это была хорошо смазанная машина! Стоило «машине» сделать несколько шагов к воде, как зрители тотчас попрятались за во очами и грудами ящиков.

Ирландец вытащил из кармана окурок и, чиркнув спичкой, с удовольствием затянулся. Затем разоренным шагом подошел к ящикам, заслонявшим ему дорогу к трапу. Не обращая ни малейшего внимания на безбилетных зрителей, он нагнулся и с легкостью опрокинул весь штабель в воду, словно тяжелые ящики были не более чем картонками из-под обуви. Полный достоинства, вернулся он к коляске, уселся на «трон» и снова отдал приказ рикше подъехать к самому трапу. Здесь он вышел, заплатил (мы поняли это по довольной мине банту) королевские чаевые и гордо прошествовал на наше судно.

Мы стремглав кинулись на левый борт. Ящики колыхались в воде. Мокрого насквозь инспектора выудили грузчики. Полицию звать он не стал. Позора и без того было достаточно. Срывая злость, он гонял своих людей, требуя поскорее извлечь ящики из воды. Сойдет ли это «королю» с рук? Едва ли: ведь офицеры видели все с палубы.

Ирландец поднялся по трапу на бак и спросил меня:

— Как называется коробка?

Словно считая, что и так сказал слишком много, он остановился и выжидательно полуобернулся к нам, впрочем, не удостаивая никого взглядом. Вопрос был задан тоном, не терпящим отсрочки.

— «Артемизия», Гамбург, — сказал я, в мыслях видя себя уже летящим по воздуху.

— Откуда? — спросил он.

— Из Занзибара, — поспешил ответить Хайни. Всем нам вдруг стало как-то очень неуютно, едва этот человек глянул на нас своими бледными рыбьими глазами. На его правом предплечье я разглядел татуировку: большая рыба-молот и рядом цифры, вероятно, даты.

Он перехватил мой взгляд и спросил:

— Куда идете?

— В Дурбан, — тотчас ответил я.

— Рыбу-молот видел?

— Нет, но других больших рыб…

— Я тебя о чем спрашиваю, о других или о рыбе-молоте?

— Никакого молота… — пролепетал я. Все остальные слова застряли у меня в горле. «Придержи язык, — скомандовал я мысленно сам себе. — Что тебе за дело до этой проклятой рыбы?» Мы и верно не видели ни одной из них. Может, в этом углу земли их всего-то и было — раз—два, да обчелся. И вообще, что надо этому парню, который обрезает у другого слова возле самого рта, словно эскимос, жующий тюленье сало? А эта идиотская манера знакомиться подобным образом со своей же братвой — кочегарами и триммерами3. И после всего мы должны стоять вместе с ним у котлов, сидеть за столом, спать в одном кубрике? Нет, похоже, этот малый не из наших…