Повесть о верной Аниске - Ольга Марковна Гурьян

Ольга Гурьян

Повесть о верной Аниске

Глава первая

КИЕВ

Это был не какой-нибудь старый, замшелый замок, а совсем новый, незадолго до того построенный. Уж так он был хорош, что великий князь киевский, Ярослав Владимирович, не удержался, похвалился перед своей княгиней:

— А что, Ингегерда, небось у твоего отца, короля Олафа, в вашей стране Норвегии, нету таких хором?

Княгиня на это ответила:

— Может, ещё получше есть!

Нет, — сказал Ярослав, — лучше не бывает!

Замок был нарядный, весь полосатый: розовая полоса, красная полоса — кирпич и камень. По второму этажу опоясывала его крытая галерея — сени, а над сенями-то златоверхий терем. С того высокого терема можно было обозреть весь город, как стлался он по склонам горы.

Замок был твёрдо покрыт крышей: уж дождевым каплям его не пронзить. В окнах, в деревянных резных оконницах, вставлены круглые прозрачные стёкла — сквозь них всё видать, а ветер не дует. И было в замке сухо, тепло и светло. А внутри-то все стены разукрашены росписью, а полы-то из поливных плиток, зелёных и жёлтых, и поверх ещё коврами устлано. Уж так-то всё одно к одному пышно устроено, вовек не налюбуешься.

Вокруг хором было множество служб — погреба, и медуши, и скотницы, и бани, а позади хором сад, и в нём плодовые деревья и ягодные кусты. И всё вместе было огорожено высокой стеной с крепкими воротами.

Перед замком была площадь, а на ней построенный по княжьему Ярославову велению соборный храм — София — с тринадцатью главами. А дальше каменные и деревянные боярские хоромы, с садами и службами и всё за высокими заборами, крепкими запорами — неповадно бы было чёрному люду, взбунтовавшись, ворота поломать, сени посечь, опорные столбы подрубить. А кругом всё церкви и монастыри — четыреста церквей, — золотые маковки ярче солнца сияют. Весь город окружён валом, а в нём четверо ворот с каменными воротными башнями смотрят на четыре стороны света.

За валом спускался с горы к Подолу, к днепровскому берегу, внешний город со многими своими концами. Здесь люди селились по своему ремеслу. За кузнечными воротами — подальше от жилья, не быть бы пожару, — кузнецы поставили свои кузницы и домницы. На берегу ручья в Кожемяках жили кожемяки. В Гончарах у оврага с глинистыми берегами поселились гончары.

Здесь тесно толпились жилища, по пояс вырытые в земле, так что сверху только и видно было крытые дёрном крыши Здесь печи топились по-чёрному, и дым очага стлался низко, осаждался сажей на стенах, а дождь, проникая сквозь ела бую кровлю, расписывал по стенам узоры. Оконца тут были величиною с ладонь. Да и то оконце в холод и непогоду за двигалось деревянной дощечкой.

Здесь спали не на кроватях, резанных из тисового дерева и слоновой кости, а на вырубленных в земле нарах. Постели стлали не на шёлковых перинах, а на соломе. Не свечами освещались, а лучиной.

Здесь давным-давно, без малого тысячу лет назад, жили были две девочки. Одна в прекрасном замке на Горе, другая в сырой землянке на Подоле. Об этих девочках теперь начинается повесть.

Глава вторая

БЕГСТВО

Только за ним захлопнулась дверь, Амальфея Никитишна вскочила и побежала следом подслушивать. И все няньки-мамки наперегонки за ней. А Анна Ярославна схватила лоскут пергамена, на котором выводила корявые буквы, захотела его в клочья изорвать. Да пергамен кожаный, не рвётся. Она его на пол кинула и ногами потоптала.

Тут Амальфея Никитишна с няньками-мамками возвратились, и, всплёскивая руками, перебивая друг друга, стали они рассказывать, что им удалось подслушать:

— Ох, ясынька наша, золотая наша жемчужинка, до чего эти печерские монахи зазнались и изнахалились! На самого князя-батюшку осмелился кричать. А кричит, что кто-де своё дитя любит, тот его наказует, а ты-де, румяное наше яблочко, чернобровая наша ласточка, ты-де ленива и невнимательна, на уроках ртом мух ловишь, целый год не научилась своё имя писать. Что не желаешь ты на восковых дощечках писать костяной палочкой, как все прилежные дети делают, а потребовала себе пергамену и чернила и гусиное перо. Да где это видано, чтобы детям пергамен — драгоценный и редкий — в руки давать. Однако ж достал он небольшой лоскут, ножичком выскоблил, что на нём раньше написано было, принёс тебе своё сокровище, а ты на нём кляксу посадила, а из кляксы рожицу нарисовала. Так расстроился монах, чуть не плачет, пристал к князю как банный лист. Князь-батюшка от него руками отмахивается, а монах пуще горланит. Князь грозится: «Выкину тебя из сеней прямо на улицу», а монах не отстаёт. Уж так донял князя, что махнул твой батюшка рукой, обещался наказать тебя, если не выкажешь прилежания к учению.

— Так я и испугалась монаха! — гордо сказала Анна Ярославна. — Если он ещё будет грозиться, я ему на голову чернильницу вместо камилавки опрокину.

Вчерашний-то день Анна Ярославна похорохорилась, а сегодня душа в пятки ушла. Вот идёт монах по двору, а за ним тень, будто тараканище по плитам ползёт. Сверху смотреть, так и хочется ему на макушку плюнуть. Вон уж скрыл в сенях. Сейчас галереей пройдёт, по лестнице поднимется Ой, куда бежать, куда спрятаться?

Анна Ярославна оглянулась. Сидят мамки-няньки рядыш ком на скамье, друг к другу всем туловом качнутся, откачнутся — платья-то на