Избранная и беглец - Штерн Оливия

Оливия Штерн

ИЗБРАННАЯ И БЕГЛЕЦ

ПРОЛОГ

Она не может шевельнуться. Тело налито каменной тяжестью, ни руки поднять, ни обернуться. И все, что остается, — с ощущением полного бессилия чувствовать затылком горячее дыхание.

Мужчина, стоящий за спиной, ничего не говорит, и оттого ей делается еще страшнее. Сердце заходится в бешеном беге, перед глазами пляшут надоедливые серые мошки. Во рту сухо. Становится душно, как летом перед грозой. Кто он? Зачем? Кто-то чужой, кого она никогда раньше не видела. И совершенно непонятно, чем все это закончится.

Ее окружает липкая, вязкая темнота, ни одного лучика света. И чужое дыхание щекочет затылок, а потом шею. Она зажмуривается, закусывает губу, чтобы не закричать от ужаса, который горячими игольчатыми когтями щекочет где-то под ребрами. Кричать нельзя. Почему? Ах да. Потому что муж услышит. Тот, кто купил ее, а теперь живет страхом и болью нелюбимой жены. Мужу точно не понравится, что она в темноте наедине с неизвестным мужчиной.

Но вместе с ужасом очень медленно по всему телу разливается предвкушение чего-то нового. Запретного и желанного… В груди становится мучительно-сладко, натягивается незримая струна, и в этот момент теплые губы касаются обнаженного плеча, дорожкой легких поцелуев перебираясь выше. Зубы легко прикусывают мочку уха. Она понимает, что пропала окончательно, из горла рвется стон. Немая мольба — еще, пожалуйста, не останавливайся. Никто и никогда так себя с ней не вел. Она понимает, что все это неправильно, нехорошо и что наверняка позже последует наказание, но уже не может противиться. Сухие жесткие ладони ложатся на спину, пробегаются играючи вниз, вдоль позвоночника, затем завораживающе медленно перемещаются вперед, скользят по животу, решительно накрывают грудь. Дыхание делается рваным, она хватает ртом внезапно раскалившийся воздух, хочет просить, умолять… и не может произнести ни звука. Снова ощущение острых зубов на шее, легкий игривый укус — словно приглашение на роскошное пиршество. Раствориться бы в этой медовой сладости, потеряться в безвременье и мраке.

И совершенно неожиданно способность двигаться возвращается.

Она резко оборачивается в надежде увидеть того, кто заставил трепетать в запретной неге все тело. Из тьмы резко надвигается длинная морда чудовища. Жесткая чешуя, сверкающие зеленью глаза, два ряда зубов, на которых даже в такой темноте катаются мокрые блики. Она словно падает в ледяную воду и кричит, кричит… от ужаса, от понимания, что вот она, смерть, уже ничего до изменить. И последнее, что вспыхивает перед глазами, — сверкающая корона среди костяных шипов.

Айрис проснулась, задыхаясь, комкая простыни. Дракон! Да еще в короне. Спаси Двуединый, это был дракон в ее сне. С драконом она предавалась преступной страсти.

И жутко так, что кровь в жилах стынет, и одновременно сладко. Так, как никогда не было раньше…

Она зажмурилась, повернулась на бок, все еще переживая невыносимо нежные прикосновения. Надо срочно помолиться Двуединому. Если приснился дракон, считай, случится какая-нибудь неприятность.

Глава 1

БЕГЛЕЦ

Его тюрьма была идеальной. Круглая площадка, метров двести в диаметре, накрытая сверху куполом силового поля. В центре круга стоял одноэтажный дом, прочее пространство разделялось на секторы: тропические заросли, пруд, заросший нежно-розовыми лотосами, выстроенные рядком тренажеры. Идеальное место, чтобы провести здесь всю жизнь. Идеальное место, чтобы научиться ждать.

Оллин бежал. Покрытие дорожки пружинило под ногами. Сердце размеренно билось, и датчик, закрепленный на запястье, послушно анализировал кардиограмму, выводя на черном глянцевом экране ядовито-зеленые цифры и графики. С сердцем у Оллина был полный порядок. С прочими органами тоже. Кто-то очень заботился о том, чтобы пленник пребывал в прекрасной физической форме. Кому-то было нужно, чтобы Оллин не умер и оставался в здравом рассудке. Несколько лет назад он по дурости вскрыл вены, но уйти ему не дали. Ассистент конечно же постарался: в ванную пустили усыпляющий газ, а, когда Оллин снова открыл глаза, на предплечьях остались тонкие, словно нити, шрамы.

Завершив последний, десятый круг по периметру своей тюрьмы, Оллин остановился у пруда. Зеркало воды то и дело подергивалось легкой рябью, но то был не ветер — под куполом его вообще не бывало. Просто где-то глубоко под площадкой работали генераторы антигравитационных нолей, и вода ловила эту дрожь. Тюрьма плыла высоко в небе над поверхностью неведомой планеты.

Стоя босиком на мягкой траве, Оллин стянул через голову майку, затем штаны, оставшись при этом полностью обнаженным. За спиной недовольно пискнул Ассистент, Оллин покосился на него через плечо.

— Что тебе, Аси?

За долгие годы одиночества он дал ему имя. Сейчас даже смешно, когда был совсем маленький, искренне верил в то, что эта медуза с шестью мягкими щупальцами — единственное живое существо во вселенной за исключением его самого. Рассматривал свои руки и ноги, недоумевал, почему его тело не такое, как у Аси. Прижимался щекой к мягкому и теплому, словно живому, силикону, и Аси гладил его по голове щупальцем. И только потом, вместе с образовательными программами, пришло понимание того, что Аси — обычный когнитивный ассистент, а Оллин — человек, и что есть другие люди, но почему-то Оллин заперт в этом месте и не может выйти. Тогда Оллину исполнилось десять лет. Как раз тот самый возраст, чтобы осознать себя, а заодно и всю несправедливость и безнадежность ситуации, в которой оказался по чьей-то злой воле.

Мягкое тело Аси пошло волнами. Он отключил ангравы, опустился на траву, опираясь на все шесть конечностей. Овальный дисплей, который Оллин когда-то считал лицом, осветился. На черном фоне появились две окружности и дуга под ними, что должно было означать улыбку.

— Оллин не должен перекидываться, — прозвучал из динамиков совершенно бесполый голос.

— Кому я не должен, а?

Аси на миг задумался, потом изрек:

— Информация закрыта.

— Ну вот и молчи, — обрубил Оллин, снимая датчик с запястья, — если не нравится, можешь отвернуться.

— Я не могу испытывать эмоцию, которую ты называешь «нравится», — прошелестел ассистент и, как показалось Оллину, вздохнул.

Что за чушь. Ассистенты не вздыхают. Они просто выполняют возложенные на них задачи, такие, например, как вырастить младенца.

Оллин посмотрел на пруд. Лотосы едва заметно колыхались. Неподалеку плеснула рыба. Он усмехнулся. Ему, пожалуй, осталось одно удовольствие: перекидываться в свой драконий аватар, как и положено модификанту.

И да, о том, кто такие модификанты, Оллин тоже смог узнать, только взломав шлюз доступа к сети, да и то весьма поверхностно, без подробностей. Те образовательные программы, которыми его пичкал ассистент, никакой информации о модификантах не содержали.

Подмигнув Аси, он потянулся, с удовольствием чувствуя каждую мышцу. Мир дрогнул, словно оборачиваясь вокруг своей оси, тело скрутило болезненной судорогой, заставляя сжаться в позу эмбриона, поджимая к груди колени и локти. Кости, мышцы, сухожилия, кожа — все стремительно менялось, аватар рвался наружу, раздирая хрупкое человеческое тело — и когда наконец все закончилось, Оллин с удовольствием посмотрел на когтистые конечности с перепонками между пальцами и зевнул, щелкнув зубами.

— Тебе не надо нырять, — пробубнил за спиной ассистент.

Оллин не ответил. Оттолкнулся всеми четырьмя лапами, а затем шумно, с брызгами плюхнулся в пруд.

Здесь все было другим, не так, как на суше, но все равно очень приятно. Свет зеленоватый. Холодный. Внизу темно. Толща воды пронизана сочными стеблями. Наверху колышутся черными пятнами тарелочки лотосов.

Загребая лапами, Оллин поднырнул глубже. Кислорода в крови с лихвой хватало, так что можно было не торопиться и поплавать. Должны же у него остаться хоть какие-то удовольствия? Чистая вода приятно холодила большое и нечеловечески сильное тело. Молниеносное движение — и в зубах забился серебристый карп. Ощущение мягкой плоти, перемалываемой челюстями. На зубах хрустнули позвонки. Эйфория, накатывающая волной… Иногда Оллин думал, что, если бы встретил того, кто его здесь запер, тоже загрыз бы. И сожрал. Откусывал бы по куску, отрывая плоть от костей, и слушал бы вопли боли и ужаса — потому что сам он был обречен на боль и ужас с самого начала. Оллин никогда не знал иных существ, кроме мягкотелого ассистента, и это наводило на мысль, что его заключили в тюрьму с самого рождения.