Агент Низа - Марчин Вольский

Марчин ВОЛЬСКИЙ

АГЕНТ НИЗА

…Я ведь взял все на себя

Не из выгод, не из блажи:

Сделал так, людей любя…

Мог другой быть – хуже даже…

I

Местность выглядела не так, чтобы очень. Собственно, даже совсем нормально, если считать нормой лесистые взгорья с проплешинами прогалин, чирьями убогих построек, да лишаями дорог, покрытые то ли туманом, то ли испарениями, о которых невозможно сказать опустились ли они с неба, просочились ли сквозь землю, либо вообще породили себя сами.

Паровоз посвистывал, вероятно, чтобы придать самому себе духу, потому что в такую пору жаль на трассу собаку выпустить, не то, что железнодорожный состав, пусть даже и из одного вагона. Последние пассажиры высадились на заплеванных, забитых досками станцийках, названия которых не в состоянии выговорить ни горло джентльмена, ни какая-либо иная часть тела чревовещателя. Мефф сидел и курил последнюю сигарету из пачки, купленной еще в автомате на аэродроме в Орли. Предпоследнюю у него выклянчила баба, и даже не баба, а нечто почерневшее и смятое, словно одряхлевший тюлень.

– До конца? – спросила она на местном языке, который Мефф, хоть и был полиглотом, с трудом отделил от воя ветра, стука колес и пыхтения паровоза.

Он кивнул. Женщина перекрестилась. Вернее, полуперекрестилась: ее рука застыла на середине ритуального жеста, так как в купе на какое-то мгновение заглянула физиономия кондуктора. «Язвенник», – поставил диагноз Мефф. Женщина вышла на очередной станции, прихватив с собой аромат здешней земли, травы, недоваренного супа и березового сока.

Пассажир остался один. Даже кондуктор исчез. Возможно, тоже вышел. Лишь то и дело повторяющийся свист впереди доказывал, что машинист нашел в себе силы не последовать примеру товарища. Мефф в тысячный раз принялся разглядывать картинки на противоположной стене купе – желтопузик обыкновенный, столичная Опера с черного хода и берег моря. Потом погасил сигарету и на всякий случай нащупал под мышкой пистолет, приятная тяжесть которого придавала ощущение безопасности.

Если б неделю назад ему сказали, что он бросит свое возлюбленное бюро, домик, автомобиль ради того, чтобы трястись в развалюхе, более древней, чем большинство телевизионных анекдотов, через горы, не значащиеся ни в одном уважающем себя географическом атласе, он расхохотался бы трепачу в лицо. Однако сегодня ему было не до смеха.

Как должен вести себя тридцатипятилетний мужчина, холостяк с умеренными недостатками, работающий в Секции рекламы крупного международного консорциума по торговле различными материалами, при виде чека на свое имя, выписанного на миллион долларов? Впустую искать рецепты на страничках «Советов домашней хозяйке» или в средневековых кодексах чести.

– Вы уверены, что это мне? – Мефф, несколько обескураженный, обратился к курьеру, судя по физиономии пуэрториканцу, улыбка которого прилепилась к лицу несколько наоборот, то есть уголками губ вниз.

– Вы – кто надо, адрес – какой надо, время – соответствует, чаевые, полагаю, тоже будут достойными, – сказал латиноамериканец с акцентом, свойственным известным районам Карибского бассейна, и вышел. Рядом с чеком лежал листок. На нем стояла дата и адрес того удивительного места в стране, которое, как сообщили в отделе телефонных справок, лежит то ли в Европе, то ли в Азии, и к тому же неизвестно наверняка. Богемия ли это. Сарматия или же вообще Трансильвания.

Бюро путешествий обеспечило перелет и необходимые пересадки, но предупредило, что последний этап Меффу придется проделать на свой страх и риск, поскольку так далеко щупальца Кука и «Панамерикен» не дотягиваются. Эксперт подтвердил подлинность чека, выписанного, кстати, анонимно через посредничество одного из швейцарских банков.

– Я боюсь! – сказала Мэрион. – Зачем тебе это? (Мэрион была девушкой Меффа. Девушкой с принципами, которая никогда бы не посетила дома одинокого мужчину. Поэтому общались они обычно на письменном столе новоявленного сотрудника Секции рекламы в течение тех недолгих пятнадцати минут, когда все бюро наперегонки мчалось на обеденный перерыв).

– Зачем? Вот те раз! – ахнул получатель чека. – Я же наконец встану на ноги!

– И сколько же тебе еще надобно ног? Пять, шесть? Собираешься стать сороконожкой? Заканчивай быстрее! Слышишь, лифт звякнул!

Мефф не сказал Мэрион всей правды. Собственно, он вообще не сказал правды, ибо, как утверждают авторитеты, правда может быть либо всей, либо никакой. Вообще говоря, дело начинало его интересовать, возбуждать, словно случайно выхваченная из толпы девушка, самый лучший объект для традиционного испытания несомненности своего мужского начала. И, ей богу, не имело значения, что девушка в конечном итоге оказывалась глупой гусыней, либо начинающей, но уже жаждущей приключений юной супругой, или же попросту требовала гонорара, который Мефф вручал ей всегда с едва заметным со стороны отвращением.

Дрожь эмоции зародилась в нем уже при первом взгляде на чернявого курьера. О, курьер еще находился за дверью, а уже в звуке звонка слышалось нечто волнующее.

Мефф обожал риск, хотя везение не часто посещало его. Из своего шестого боя на ринге он вышел с перебитым носом и полным зубов носовым платочком, и это помогло ему понять, что бокс – спорт совершенно грубый и непривлекательный. От охотничьих тягот его излечил некий буйвол в Кении, за которым сначала он шел полдня, а потом бежал от него полночи.

Войну (а как же – патриотический долг добровольца!) он просидел в туалете, поскольку с первого до последнего дня пребывания в Азии его донимал понос, случавшийся столь же регулярно, как и наступления желтокожих.

Недолгая работа в роли зазывалы в игорном доме было вылечила его от рискованных занятий, закончившись катастрофическим мордобитием, потерей полугодовых сбережений и необходимостью бегства на другой край континента. Не оставалось ничего иного, как стать интеллигентом. У Меффа были способности к рисованию, фотографировать он научился в армии, поэтому, выделившись смелым проектом упаковки для упаковок, он быстро и удачно зацепился в рекламе.

Сейчас же в ту удаленную местность, кроме всего прочего, его гнала абсолютная необходимость. В конверте, несмотря на тщательный осмотр, не удалось обнаружить второй половинки разорванного миллионного чека.

Из задумчивости его вывел решительный писк тормозов, однозначно указывавший на конец поездки. Мефф встал и потянулся за дорожным саквояжем. Некоторое время рука блуждала по запыленным полкам, однако не отыскала ничего, кроме огрызка яблока десятидневной давности. Он выругался. Саквояж исчез. Он осмотрел все купе, заглянул под скамейки – пустота и вонь. Всю дорогу было холодно, а теперь начали топить.

«Если останусь, они завялят меня», – подумал он. Проверил портмоне. На месте. Чек тоже. Хорошо и это. Тем не менее отсутствие сорочки и набора дезодорантов Мефф воспринял болезненно. Похоже, поблизости вряд ли можно хоть что-нибудь достать, даже за свободно конвертируемую валюту.

В вокзал, вернее, сарай-развалюху, казалось, веками не ступала нога человека. Машинист поспешно гонял локомотив взад-вперед, вручную переставляя стрелки, словно хотел как можно скорее вернуться на главный путь. В зале ожидания, точнее, в его останках буйствовали вконец одичавшие кошки. А может, крысы? Они так быстро прыснули из-под ног путешественника, что тот не успел припомнить сведений из зоологии. На кассовом окошечке висела табличка: «Вернусь в четверг». Начальника не было, туалета тоже. Нигде ни следа живой души, спинки скамеек поросли мхом.

Машинист покончил с маневрированием и, довольный тем, что все кончилось благополучно, мыл руки в луже.

– Что-то маловато пассажиров? – дружелюбно начал Мефф.

Ответствовало молчание.

– Когда отходите?

Из жеста машиниста, старика с лицом влажным как высыхающий сыр, следовало, что вот-вот. Только теперь путешественник заметил, что рельсы, заросшие травой, покрыты толстым слоем ржавчины.

– Редковато сюда приезжаете?

Опять жест, однозначно говорящий, что не приезжает вообще.

– Тогда зачем приехали сегодня?

– Велели, вот и приехал, – проговорил бывший немой, забираясь в будку, – а вам советовал бы…

Дальнейшие слова заглушил свист пара. Состав тронулся, и единственный вагончик, поспешающий за архаичным паровозом, быстро скрылся из глаз.

Время установить было сложно. Окружающая Меффа серость равно могла быть дождливым утром, тоскливым полуднем либо мерзостным вечером.

Куда не глянь – стены леса, ни одного человека, у которого можно было бы спросить о дороге или хотя бы о времени. Часы путешественника – новейший японский «Сейко» с калькулятором, радиоприемником и малюсеньким телевизором, гарантия 250 лет – несколько часов назад остановились и не подавали признаков жизни, несмотря ни на какие увещевания и удары по краю скамьи.