Испанские и португальские поэты - жертвы инквизиции - Валентин Парнах

ИСПАНСКИЕ И ПОРТУГАЛЬСКИЕ ПОЭТЫ, ЖЕРТВЫ ИНКВИЗИЦИИ

Собрал, перевел, снабдил статьями, биографиями и примечаниями Валентин Парнах

Ф. Гойя. Канричос, № 24. «ТУТ НИЧЕГО НЕЛЬЗЯ БЫЛО ПОДЕЛАТЬ»

ПРЕДИСЛОВИЕ ИЗДАТЕЛЬСТВА «ACADEMIA» К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ

Книга Валентина Парнаха не представляет собой полного сборника испанской и португальской поэзии, созданной жертвами инквизиции, так же как вводная статья составителя не дает сколько-нибудь исчерпывающего анализа ни эпохи инквизиции, ни ее социальной природы и политической роли.

Но эта книга впервые знакомит русского читателя с рядом поэтов, ему до сих пор совершенно не известных и чья поэзия и биография отразили один из самых трагических моментов в борьбе средневекового варварства против освободительных попыток человеческого ума. Поэты-евреи, пользовавшиеся испанским и португальским языком для того, чтобы рассказать о мучениях, которым подвергала их христианнейшая инквизиция, или чтобы выразить протест против нее, не вошли в большую литературу, в ту литературу, о которой повествуется в учебниках словесности и в профессорских обзорах. Преследуемые инквизицией эмигранты, принужденные издавать свои книги в Голландии, Франции и Германии, остались мало известными, и составителю книги принадлежит честь воскресить их память и едва ли не первому за целые столетия раскрыть пожелтевшие листы их книг, которые уцелели в единичных экземплярах только в отдельных европейских книгохранилищах. Это, следовательно, как раз та линия литературы, воскресить которую является одной из задач нашего издательства. Поэтому мы и даем этой книге место в серии наших изданий, несмотря на отрывочность подобранных и переведенных составителем образцов и комментариев книг, не претендующих, конечно, на восстановление подлинного социального облика ни инквизиции, ни ее жертв. Те из читателей, которые заинтересуются этим последним, найдут пояснительные материалы в появившейся недавно на русском языке книге Шпренгера и Инститора «Молот ведьм», со статьями М. П. Баскина и С. Г. Лозинского, а также в подготовляемом нами к изданию труде секретаря инквизиционного трибунала Льоренте: «История испанской инквизиции».

Academia

ИНКВИЗИЦИЯ И ПОЭЗИЯ

Нередко понятие инквизиции[1] ошибочно связывается с понятием средневековья. Между тем, зародившись в средние века (на юге Франции), инквизиция охватила всю эпоху Возрождения, прошла через век просвещения и удержалась (в Испании) вплоть до середины XIX века. На юге Франции в XII веке она боролась с «ересью» альбигойцев, но довольно скоро была упразднена. Ее установлению и успеху в Испании в XV веке способствовали многолетние войны между испанцами и маврами, еще занимавшими часть нынешней Андалузии. Стремясь уничтожить иудейство и мусульманство, в своем дальнейшем развитии она препятствовала также проникновению с Севера идей протестантства и Реформации.

Итак, официальной целью испанской инквизиции являлось повсеместное установление единой «святой» католической веры, подавление каких бы то ни было попыток нарушить это единство, объединение католических королевств и живших в них крещеных «инородцев» в одну «единую и неделимую» Испанию. Вот почему апологеты инквизиции считают, что она сыграла выдающуюся роль в деле создания испанской государственности.

Когда после многих кровопролитий иудеи и мусульмане были изгнаны за пределы их родины, из владений их католических величеств, это не значило, что в Испании не осталось ни следа евреев и мавров. Нет, задолго до установления инквизиции было уже немало этих крещеных «инородцев», занимавших высокое положение в христианском феодальном обществе. А после изгнания «нехристей» из Испании, а потом из Португалии, в этих странах остались евреи и мавры, давшие себя окрестить. первые под именем марранов[2], вторые под именем морисков[3] прошли через века испанской и португальской истории. В то время как мусульмане бежали в Марокко, а иудеи — в то же Марокко, в Италию, в турецкие владения и в другие страны, — марраны и мориски, по большей части представители культурной буржуазии, зажили двойственной жизнью: под вечным надзором инквизиции, они тайно соблюдали свои обряды и обычаи; надев маску католического благочестия, исправно ходили в католические церкви, выставляли в окнах окорока (чтобы показать, что едят свинину) и старались вести себя, как подобало добрым католикам. И все же инквизиция не доверяла им, и в XVI—XVII веках живым мясом для костров священного трибунала служили именно марраны.

Экономическая сущность инквизиции обнаруживается в некоторых переведенных мною протоколах процессов.

В деле Педро де Эспиноса, маррана, осужденного мексиканской инквизицией за иудейство, указывается, что «в разговорах с евреями он язвительно называл священный трибунал жадным, утверждая, что инквизиция не любит бедных евреев, а любит богатых, и что все евреи, заточенные и наказуемые инквизицией, — люди крайне бедные и жалкие».

Пострадали от инквизиции главным образом неимущие «еретики»; большинство изгнанных из Испании и Португалии евреев и мавров принадлежало к небогатому классу. Но, «любя» богатых «еретиков», инквизиция стремилась выжать из них побольше денег. Поэтому и состоятельные «еретики» в немалом количестве подверглись преследованиям инквизиции, спешившей конфисковать их имущество и объявить неправоспособными их родных и потомков.

Инквизиция оказывалась сильнее даже пап и королей. Тем более беззащитны были простые смертные, неимущие католики, не говоря уже об «еретиках».

Экономические условия рабочих в испанских колониях эпохи Возрождения сказываются в переведенном мною изложении деда мулата Франсиско Родригеса, который, «чтобы избавиться от нестерпимых работ и страданий, претерпеваемых им на фабрике от одного метиса, надсмотрщика его», донес сам на себя через двух приходских священников, возведя на себя поклеп: он намеренно обвинил себя в сношениях с «диаволом». Этот рабочий надеялся облегчить свою участь. «Что угодно, — думал он, — но только не рабство на мексиканской фабрике!» Однако он попал из огня в полымя: «за ложное показание против самого себя» инквизиция приговорила его к настоящей каторге.

В хитросплетениях противоречий испанский империализм делал свое дело, извлекая выгоды из чужих выгод. Правда, передовая знать, в союзе с высокопоставленными марранами пробовала восставать против инквизиции. В XV веке был убит инквизитор Педро де Арбуэс[4]. В XVI и XVII веках произошли восстания морисков[5]. Но священный трибунал и армия подавляли попытки освобождения. Под знаком инквизиции Испания достигла расцвета и упадка.

За несколько веков процветания Испании и Португалии испанские и португальские евреи, марраны, отчасти и мориски стали испанцами и португальцами по языку.[6] Потомки некоторых марранов живут на Пиренейском полуострове[7] и в наше время.

Жившие в Испании до установления инквизиции мастера древнееврейского языка Ибн-Габироль[8], Ибн-Эзра, Иегуда Галеви известны, по крайней мере, по имени. Но даже читатели, знакомые с их произведениями, не знают, что до и после установления инквизиции существовали поэты еврейского происхождения, писавшие по-испански и по-португальски.

Облекая свою мысль в эти мощные языки, они пользовались их прекрасным строением и звучанием.

Судьба поэтов, которые по языку были испанцами и португальцами, а по событиям жизни — евреями, большей частью жившими в эпоху инквизиции, конечно, сложнее судьбы их собратьев, писавших по-древнееврейски и огражденных этим языком от христиан.

Поэзия этих «еретиков» была бы слишком узкой, если бы ограничивалась темами религиозной борьбы и тюрьмы. К счастью, она выходит за эти пределы.

Древняя тема жизни и смерти — жизни, пребывающей в смерти, и смерти, живущей в жизни, — упорно проходит чрез все века испанской и португальской литературы. Эта жизнь и эта смерть соединяются, разумеется, в любви, во славу которой испанские и португальские поэты вырабатывают изощренную диалектику и лирическую казуистику.

Не останавливаясь на «Нравоучительных изречениях» (Proverbios morales) или «Советах (Consejos) королю Педро I»[9] раввина Сантоба де Карриона[10], представляющих в XIV веке только слабый образец философической поэзии, мы вступаем в мир, где жизнь, смерть и любовь выражены в самой их сущности.

В одном из своих любовных сонетов маркиз де Сантийяна[11], знакомый с произведениями Сантоба, уже горько жалуется как человек, затерянный между жизнью и смертью: