Уход - Гарри Терлдав

Гарри Тертлдав

Уход

Разговаривать без нужды у монахов Ир–Рухайи было не принято. Нет, отшельниками они не были — те, кто хотели сидеть на башнях подобно святому Симеону Столпнику, шли в сирийскую пустыню, а не в монастырские общины. И все же правило святого Василия предписывало хранить молчание чуть ли не весь день напролет.

Тем не менее по монастырю разносился шепот — несмотря как на правило каппадокийского Отца, так и на время суток:

— Персы. На Ир–Рухайю идут персы.

Этот слух дошел и до настоятеля Исаака, хотя до него монахам пришлось бы не дошептываться, а докрикиваться. Исааку было уже за семьдесят, и его седая борода почти доходила ему до пояса. Но он занимал свою должность уже более двадцати лет, а до этого тридцать лет был простым монахом. Он узнавал о мыслях своих подчиненных еще до того, как они приходили в голову им самим.

Исаак повернулся к своему эконому, в котором видел возможного преемника:

— На этот раз, Иоанн, будет очень плохо. Я это чувствую.

Эконом пожал плечами:

— Будет так, отец настоятель, как велит Бог. — Он был вдвое моложе настоятеля, круглолиц, и всегда улыбался. Слова, которые в других устах были бы пророчеством ужаса, прозвучали как предвестие удачи.

Однако бодрее Исаак не стал:

— Уж не решил ли Бог с нами, христианами, покончить?

— Персы приходили в Ир–Рухайю и раньше, — уверенно сказал Иоанн. — Приходили, разбойничали, и снова уходили. Когда их поход кончался, они возвращались к себе домой, и жизнь снова возобновлялась.

— Я был здесь и все это видел, — согласился с ним Исаак. — Они приходили в правление молодого Юстина, и Тиберия, и Маврикия. Как ты верно заметил, они скоро уходили сами, или же их прогоняли. Но с тех пор, как этот нелюдь Фока проложил себе убийствами дорогу к трону Римской империи…

— Ш–ш-ш. — Иоанн оглянулся по сторонам. Поблизости находился лишь один монах, копающийся на четвереньках в монастырском саду. — Никогда не известно, кто может тебя услышать.

— Я уже слишком стар, Иоанн, чтобы бояться шпионов, — усмехаясь, сказал настоятель. Как раз в это мгновение монах в саду присел на корточки, чтобы вытереть рукавом рясы пот со своего выразительного смуглого лица. Исаак усмехнулся снова: — И разве можно себе представить всерьез, что нас предаст он?

Засмеялся и Иоанн:

— Вот этот? Нет, тут мне возразить нечего. С тех пор, как он к нам пришел, так только и думает, что о своих гимнах.

— И мне не в чем его упрекнуть, ибо они есть дар Божий, — сказал Исаак. — Воистину умение так прекрасно воспевать хвалу Господу снизошло на него свыше. Ведь он не знал по–гречески ни слова, когда оставил свое жуткое язычество, чтобы стать христианином и монахом. Говорят, Роман Сладкопевец тоже был новообращенным — урожденным евреем.

— Я думаю, некоторые из гимнов нашего брата не хуже, чем у Сладкопевца, — сказал Иоанн. — Может быть, познав Христа уже в зрелом возрасте, они любят Его еще больше.

— Возможно, это так, — задумчиво сказал Исаак. Монах в саду вернулся к своей работе, а настоятель — к своим переживаниям: — Когда я был моложе, всем было известно, что персы — налетчики, а не завоеватели. Рано или поздно наши воины прогоняли их назад. А вот на этот раз, думаю, они пришли, чтобы остаться.

Улыбчивое лицо Иоанна мало подходило для выражения тревоги, но сейчас она на нем проступила:

— Может быть, ты и прав, отец настоятель. После того, как против Фоки востал полководец Нерсес, а на Нерсеса напал Герман, а Германа и Леонтия разбили персы…

--…А Фока нарушил обещание отпустить Нерсеса, которое дал собственный брат императора, и сжег Нерсеса живьем, а Германа за поражение от персов постригли в монахи… — продолжил Исаак невеселый список римских несчастий. — В итоге наши войска представляют собой жалкий сброд. Это я о тех, которые еще не разбежались. И кто же теперь в силах прогнать воинов царя Хосрова из империи?

Иоанн посмотрел по сторонам и понизил голос так, что Исааку пришлось наклониться к нему очень близко:

— Может, оно и к лучшему, если они останутся. Я вот думаю, — продолжил он грустно и вместе с тем мечтательно, — а вдруг этот молодой человек, который с ними — и впрямь сын Маврикия Феодосий? Пусть за ним и стоят персы, а все же он будет лучше Фоки.

— Нет, Иоанн. — Настоятель покачал головой с мрачной уверенностью. — Я уверен, что Феодосий мертв. Он был вместе с отцом, когда Фока их одолел. И хотя недостатков у нового императора не перечесть, но никто не сомневается в том, что уж мясник‑то он превосходный.

— Это верно, — вздохнул Иоанн. — Но в таком случае, отец настоятель, почему бы не встретить персов с радостью, как освободителей от тирана?

— Потому что я кое‑что узнал от путешественника с востока, который нашел у нас приют вчера вечером. Он из деревни близ Дары, где персы наконец решили, как они будут управлять отобранными у империи землями. Он сказал мне, что они начинают обращать тамошних христиан в несторианство.

— Я об этом не знал, отец настоятель, — сказал Иоанн, добавив мгновение спустя: — Мерзкая ересь!

— Персы так не думают. Персы благоволят к несторианам больше, чем ко всем другим христианам. Персы им доверяют, потому что мы, православные, довели несториан своими преследованиями до того, что они не могли больше оставаться в империи. — Исаак грустно покачал головой. — И они нередко это доверие оправдывают.

— Что же нам тогда делать? — спросил Иоанн. — Я веры не оставлю, но, по правде говоря, я предпочел бы послужить Господу в качестве живого монаха, а не мученика. Хотя, конечно, все в руках Его. — Он перекрестился.

То же сделал и Исаак. Его глаза блеснули:

— Я не виню тебя, сын мой. Моя жизнь уже прожита, и я готов предстать перед Богом и Сыном Его, как только Он пожелает, но я понимаю возможное замешательство тех, кто помоложе. Некоторые для спасения жизни могут даже принять ересь и потерять душу. Поэтому я думаю, что нам следует оставить Ир–Рухайю, дабы никому не пришлось делать сей горький выбор.

Иоанн тихо присвистнул:

— Все настолько плохо? — Он рассеянно посмотрел на работающего в саду монаха, который как раз на мгновение прервался — но тут же под взглядом эконома вернулся к прополке.

— Все настолько плохо, — эхом откликнулся Исаак. — Мне нужно, чтобы ты начал приготовления к нашему уходу. Я хочу, чтобы мы ушли отсюда не позже, чем через неделю.

— Так скоро, отец настоятель? Как тебе будет угодно, конечно — ты ведь знаешь, что всегда можешь рассчитывать на мое повиновение. Куда же мы отправимся — на запад, в Антиохию, или на юг, в Дамаск? Я полагаю, ты хочешь, чтобы мы оказались в безопасности за городскими стенами.

— Это так, но ни об одном из этих двух городов речь не идет, — сказал настоятель. Иоанн удивленно на него уставился. Исаак продолжил: — Я сомневаюсь, что Дамаск достаточно силен, чтобы выдержать надвигающуюся бурю. А Антиохия… Антиохия охвачена смутой с тех самых пор, как восстали евреи и убили патриарха, да одарит его Бог улыбкой своею. Кроме того, персы наверняка до нее дойдут, и она может пасть. Когда она пала последний раз, я был еще маленьким мальчиком — последовавшая за этим резня, я слышал, была ужасной. Я бы не хотел, чтобы мы подверглись чему‑либо подобному.

— Что же тогда остается, отец настоятель? — непонимающе спросил Иоанн.

— Начни приготовления к путешествию в Константинополь, Иоанн. А уж если персы возьмут и Константинополь… ну, значит, пришел Антихрист и настал конец света. И такое возможно. Похоже, что я состарился не вовремя.

— Константинополь. Всем городам город. — В голосе Иоанна слышались трепет и предвкушение. От Геркулесовых столпов до Месопотамии, от Дуная до Нубии, во всей Римской империи не было городов, равных Константинополю. Каждый мечтал увидеть его хоть раз в жизни. Иоанн запустил пальцы себе в бороду. Его глаза устремились куда‑то вдаль — он задумался о том, что именно монахам потребуется сделать, дабы прибыть к месту назначения. Он так и не заметил, как Исаак удалился.

Он вернулся от своих мыслей к действительности лишь тогда, когда монах, работавший в саду, стал уходить. Пройди он мимо эконома просто так, Иоанн бы его и не заметил. Но монах на ходу что‑то напевал, и поэтому размышления Иоанна оказались прерваны.

— Молчание, брат мой, — укоризненно сказал Иоанн.

Монах опустил голову, тем самым прося прощения. Но не отошел он и на дюжину шагов, как принялся напевать снова. Иоанн в отчаяньи закатил глаза. Отобрать у этого монаха его музыку было практически невозможно, ибо он был ею так одержим, что не замечал того и сам.

Не будь его гимны столь прекрасны, подумал Иоанн, слово «одержим» в устах окружающих могло бы приобрести и иной оттенок. Но никакой демон не мог послужить источником вдохновения для такого блистательного восславления Троицы и архангела Гавриила, это уж точно.