Смертельный выстрел - Томас Рид

Рид Томас Майн

Смертельный выстрел

Томас Майн Рид

Смертельный выстрел

ПРОЛОГ

Перед вами гладкая, как спящее море, равнина. Нет на ней ни кустов, ни деревьев, одна только трава и притом такая короткая, что самое крошечное четвероногое не может пробежать по ней, не будучи замеченным, и даже змея, ползущая по земле, не спрячется в ней. Все предметы на ней видны на довольно значительном расстоянии, но все это вряд ли удостоится взгляда проезжающего мимо путника. Единственное, пожалуй, что обратит на себя его внимание, это небольшая кучка луговых волков, да и то не ради желания поохотиться за ними, а главным образом из-за стаи ястребов, парящих над ними. Путник знает, что присутствие в одном и том же месте гнусных птиц и гнусных четвероногих служит доказательством близости какой-нибудь падали: оленя, антилопы или мустанга, павших, вероятно, жертвою собственного безрассудства.

Придя к такому убеждению, путник натянет поводья и пустится в дальнейший путь, предоставив птицам и четвероногим наслаждаться пиршеством.

Но на равнине, о которой мы говорим, не было никакого путника... Ничего живого, кроме койотов, сгруппированных в одном месте, и парящих над ними птиц. Но нет! Здесь были человеческие глаза, которые смотрели на них... глаза, которые пугали их. По нетерпеливым, возбужденным движениям животных глаза эти видели, что они с нетерпением ждут предстоящего пиршества и только не решаются начать его.

Да, здесь было то, к чему они пытались приблизиться, - птицы стремглав сверху, а койоты ползком по земле. И те, и другие, находясь уже на таком расстоянии, что почти прикасались к нему, мгновенно отскакивали прочь, как бы под влиянием внезапного страха. Правда, они возвращались, но лишь для того, чтобы снова удалиться.

Что же так привлекало и в то же время так пугало их?

Неужели это была обыкновенная дичь, что-то вроде оленя, антилопы или мустанга? Издали этот предмет походит на человеческую голову... ближе он еще больше напоминает ее... совсем близко сходство полное. Да, сомнения не может быть! Это человеческая голова... голова мужчины!

Что может быть удивительного в том, что человеческая голова лежит на равнине Техаса! Здесь мог проезжать какой-нибудь несчастный путник, а может, охотник за дикими зверями или за мустангами, на которого напали команчи, обезглавили и скальпировали. Но голова эта... не была скальпирована. На ней были волосы... мягкие, пышные и вьющиеся. К тому же она не валялась на земле, как если бы ее отрубили и бросили. Напротив, она стояла прямо, как бы на плечах; подбородок почти касался земли. Будь лицо бледное или окровавленное, глаза сомкнутые или стеклянные, в этом не было бы ничего удивительного, но в том-то и дело, что здесь не было ни бледности, ни кровавых пятен, глаза не были ни сомкнуты, ни неподвижны, а напротив - горели... сверкали... вращались в своих орбитах. Да, сомнения быть не могло, - человека закопали живьем, оставив на поверхности земли голову!

Удивительно то, что волки отскакивали от нее, ястребы, спустившись вниз, начинали нервно взмахивать крыльями и снова подымались вверх. Странный предмет приводил в недоумение и птиц, и четвероногих, обманывал их, держал настороже. Они знали или догадывались, что здесь плоть и кровь... Чутье не могло обмануть их. Так неужели же это живое тело? Время от времени несчастный издавал крики, пугавшие и прогонявшие хищников прочь.

Странное зрелище! Человеческая голова без туловища, с блестящими и зрячими глазами, с открытым ртом и белыми зубами, с горлом, издающим звуки человеческого голоса, а кругом нее стая волков и птиц!

Приближающиеся сумерки залили равнину пурпуровым светом, но не изменили положения ни осажденного, ни осаждающих. Было еще достаточно светло, и последние ясно видели блеск глаз, гневные взоры которых умеряли их плотоядный инстинкт и держали в отдалении. На равнинах Техаса, где нет ни гор, ни холмов, не успеет золотой диск солнца спуститься за горизонт, как короткие сумерки сразу сменяются полной темнотой, как бы от опущенной внезапно черной завесы над землей.

Наступившая ночь принесла кое-какое изменение в описанной нами картине. Птицы, повинуясь своему инстинкту, улетели на ночлег. Не так поступили койоты - они остались. Ночь - наилучшее время для удовлетворения их хищнических инстинктов. Темнота давала им возможность легче атаковать предмет, который своими криками и гневными взорами держал их на почтительном расстоянии. Сумерки сменились чудным лунным сиянием, при серебристом свете которого на равнине было почти так же светло, как и днем. Голова стояла по-прежнему прямо, глаза ее горели гневом, а крик ее, вырывавшийся из открытого рта, пугал их еще больше среди ночной тишины. Ночью это зрелище казалось еще более жутким, меньше походило на действительность и приняло призрачный вид. При свете луны, лучи которой проходили сквозь легкую, прозрачную дымку, стлавшуюся над равниной, голова увеличивалась до размеров сфинкса, а койоты до размеров канадских оленей.

I

Рабовладельческий период истории Соединенных Штатов изобилует множеством мрачных и грустных фактов: с одной стороны мы видим жестокий гнет, с другой безмолвное страдание. Правда, большинство рабовладельцев были люди человечные, а некоторые из них преследовали даже до известной степени филантропические цели и старались придать беззаконию по возможности более патриархальный характер. В то же время нельзя отрицать и того факта, что среди американских плантаторов встречались люди не просто жестокие, но даже бесчеловечные.

Недалеко от города Натчеза, в штате Миссисипи, жили два плантатора, которые были характерными представителями этих двух противоположных типов. Полковник Арчибальд Армстронг, истый южанин, потомок древней аристократии Виргинии, был образцом доброго рабовладельца, тогда как Эфраим Дерк, уроженец Массачусетса, являлся представителем жестокого типа, и мы нисколько не преувеличим, если прямо обвиним его в бесчеловечности. Нигде, во всей долине Миссисипи, нельзя было встретить более бессердечного обращения с черными илотами, злой судьбой отданными ему в руки. С утра и до вечера раздавались в его дворах и на хлопковых полях удары бичей, ремни которых врезались в тела несчастных жертв. У него был сын, относившийся к рабам с такой же жестокостью. Оба они, а также надсмотрщик, никогда не выходили из дому без этой эмблемы дьявольской жестокости и никогда не возвращались домой, не испробовав ее на теле несчастных "черномазых".

Как резко отличался от них полковник Армстронг, рабы которого редко ложились спать, не закончив свою молитву словами: "Да хранит Бог нашего доброго массу!", тогда как рабы его соседа, спины которых болели от полученных ими ударов бича, не всегда могли заснуть и всю ночь изрыгали проклятия, связывая имя дьявола с именем Эфраима Дерка.

Известное всем правило, что одинаковые причины вызывают одинаковые последствия, оказалось здесь, увы, устаревшим. Человек-дьявол шел в гору, а Божий человек под гору. Армстронг, чистосердечный, щедрый, снисходительный, жил широко и тратил больше, чем получал с обработки своих хлопковых полей, так что в конце концов стал должником Дерка, который жил, не превышая своих доходов.

Несмотря на близкое соседство, между этими двумя людьми не существовало не только дружбы, но даже более или менее близкого знакомства. Виргинец, потомок древней шотландской фамилии, чувствовал нечто вроде презрения к соседу, предки которого были далеки от знатного происхождения. Но не это являлось основной причиной неприязненного отношения к нему Армстронга, были более веские - это жестокость и грубость Дерка, прославившегося по всему околотку этими качествами и, благодаря им, нажившего себе множество врагов. При таких обстоятельствах трудно было ожидать, чтобы между этими людьми завязались какие-либо сношения, а между тем они завязались: один из них стал должником, другой кредитором - сношения, исключающие, как известно, всякую дружбу. Несмотря на свое отвращение к Дерку, гордый южанин вынужден был сделать у него заем, на который тот не замедлил согласиться. Массачусетец давно уже втайне точил зубы на смежное с ним имение, на которое он смотрел, как на зрелую грушу, готовую упасть с дерева. С тайным чувством удовольствия следил он за безрассудной расточительностью соседа, а потому, с трудом скрывая свою радость, немедленно согласился на просьбу полковника Армстронга дать ему взаймы 20000 долларов.

Но если он радовался, давая деньги взаймы, то еще более радовался, рассматривая полученную им взамен денег закладную на имение. Он знал, что это лишь начало конца, и что в надлежащее время поместье перейдет к нему, ибо главным условием этого документа было обязательство: "без срока, по первому требованию уплатить". Собираясь спрятать документ в свой письменный стол, Дерк еще раз просмотрел его; глаза его сверкнули злобным торжеством, и он сказал: