Уотсоны - Джейн Остин

Джейн Остин

Уотсоны

Первая из зимних ассамблей в Доркинге[1], назначенная на вторник, тринадцатое октября, внушала всем самые приятные ожидания; знатоками зачитывался длиннейший список семейств, кои почтут ее своим непременным присутствием, высказывались даже радужные надежды, что будут сами Осборны. В урочный день Эдвардсы, по заведенному обычаю, отослали приглашение Уотсонам. Эдвардсы были люди городские и вполне состоятельные, имевшие свою карету; Уотсоны проживали в деревне милях в трех от Доркинга и по недостатку средств не могли себе позволить даже крытого экипажа. Посему, с самого начала проведения в городе зимних балов, Эдвардсы, раз в месяц в продолжение всего сезона, приглашали Уотсонов обедать, готовиться к балу и ночевать в их городском доме.

Сейчас почти все дети мистера Уотсона оказались в разъездах, кроме двух дочерей. Но одной из них следовало неотлучно находиться при отце — он был болен и вдов, — и, стало быть, воспользоваться любезностью друзей могла лишь другая. Перед цветом суррейского общества впервые собиралась предстать мисс Эмма Уотсон, выросшая на попечении своей тетушки и только- только воротившаяся под родительский кров. Старшей из сестер — хоть за десять лет она и сама отнюдь не утратила интереса к Доркингским ассамблеям — приходилось на сей раз довольствоваться ролью возницы: утром назначенного дня она вызвалась доставить Эмму вместе с бальным ее нарядом в город.

Пока старенькая коляска тащилась по размытой осенней дороге, мисс Уотсон так наставляла неопытную свою сестру:

— Уверена, что бал нынче будет хорош. Всегда съезжается много офицеров, так что не беспокойся, без кавалера не останешься. Служанка миссис Эдвардс охотно поможет тебе одеться; а коли покажется что не так — спроси совета у Мэри Эдвардс, у нее есть вкус. На бале вы сможете оставаться сколько душе угодно — разве что мистер Эдвардс сразу проиграется в карты: тогда он, пожалуй, скоро заторопит вас домой. Но как бы там ни обернулось, по возвращении вас еще будет ждать ужин. Надеюсь, ты всем сегодня понравишься; возможно, тебя даже сочтут одной из первых красавиц в зале — в новизне всегда есть своя прелесть. Не исключено, что и Том Мазгрейв удостоит тебя вниманием; однако не советую особенно его поощрять. Он не пропускает ни одной хорошенькой девушки, но знай: он большой ветреник, вовсе без серьезных намерений.

— Я как будто уже слышала от тебя это имя, — заметила Эмма. — Кто такой, этот Том Мазгрейв?

— Молодой человек с весьма солидным состоянием и отменными манерами. Куда ни явится — везде ему рады. Почти все наши девушки либо влюблены в него, либо уже были влюблены. Кажется, одной только мне не стоил он.

разбитого сердца; хотя по своем приезде в Суррей шесть лет назад меня первую удостоил он вниманием — да еще каким пристальным! Мне говорили потом, что ни одну девушку с тех пор не отмечал он так, как меня. Впрочем, у него всегда имеется какая-нибудь избранница, коей он оказывает особенные знаки внимания.

— Как же вышло, что одно только твое сердце избежало общей участи? — спросила Эмма с улыбкою.

— Тому была причина, — отвечала мисс Уотсон, слегка изменившись в лице. — А вообще все остальные оказались в жизни удачливее меня. Надеюсь, что и тебе посчастливится более моего.

— Милая Элизабет, прости, если я нечаянно причинила тебе боль!

— Когда Том Мазгрейв только появился в наших краях, — продолжала мисс Уотсон, словно не слыша ее, — сердце мое принадлежало молодому человеку по имени Первис. Он был близким другом Роберта и немало времени проводил у нас. Все находили, что мы с ним прекрасная пара. — За этими словами последовал вздох, встреченный почтительным молчанием меньшей сестры; однако Элизабет вскоре сама возобновила рассказ: — Ты, конечно, желаешь знать, отчего наш союз так и не сложился и отчего он теперь женат на другой, я же до сей поры не замужем. Однако спрашивать об этом следует не меня, а его самого; а еще вернее — нашу Пенелопу. Да, да, Эмма! Не кто иной, как Пенелопа, явилась виновницей нашего с ним разлада. Ради устроения собственной судьбы она готова жертвовать всем — и всеми. Я доверилась ей; она же настраивала его против меня, делая все, чтобы отбить у меня возлюбленного. Кончилось тем, что он вовсе перестал у нас бывать и вскоре женился на другой. Пенелопа не видит в тогдашнем

 своем поведении ничего зазорного; я же полагаю его предательством — худшим из предательств. Она разрушила мое счастье, и я никогда уже не смогу полюбить другого, как Первиса. Что же до Тома Мазгрейва, то ему, на мой взгляд, ни за что не выдержать сравнения с Первисом.

— То, что ты говоришь о Пенелопе, поражает меня, — взволнованно проговорила Эмма. — Предательство, соперничество меж сестрами — возможно ли такое? Я уже страшусь встречи с нею... И все же надеюсь, что ты заблуждаешься; надеюсь, это просто внешнее впечатление.

— Ты не знаешь Пенелопы! Ради замужества она пойдет на все; да она, пожалуй, и сама тебе это подтвердит. Послушайся меня: не доверяй ей своих секретов, не открывайся ей! В ней, разумеется, найдется много хорошего, но, когда надо блюсти свою выгоду, она готова забыть и честь и совесть. Я всем сердцем желаю ей сделать хорошую партию; да, ей я желаю этого даже более, чем себе.

— Да, да, я понимаю! Испытав такую боль, твое сердце вряд ли станет стремиться к замужеству.

— Оно и не стремится; однако же замужество требуется нам всем. Сама я куда охотнее провела бы свою жизнь в одиночестве; сегодня приятная компания, завтра бал — мне этого было бы вполне достаточно. Но мы не можем вечно быть молоды, а отец не в состоянии обеспечить нас всех. Стариться же среди бедности и насмешек — участь незавидная. Увы! Первис потерян для меня безвозвратно; но разве многие в обществе связаны браком с предметом своей первой любви? Я сознаю, что не должна отвергать другого за то лишь, что он не Первис. И все же — вполне простить Пенелопу я вряд ли сумею. — Эмма задумчиво качнула головой. — У Пенелопы, впрочем, тоже не все в жизни идет гладко, — продолжала старшая мисс

Уотсон. — Вскоре Том Мазгрейв перенес знаки своего внимания с меня на нее, и она также очень увлеклась им; однако ее ждало жестокое разочарование. Он, как всегда, не имел серьезных намерений; поволочившись за ней в свое удовольствие, он бросил ее и занялся Маргарет, так что отвергнутая наша Пенелопа оказалась в жалком положении. С тех пор она неустанно пытается устроить свою судьбу; и хотя не называет нам предмета своих вожделений, я все же догадываюсь, что это доктор Хардинг — богатый старик, дядя подруги, у которой она гостит в Чичестере; она уже потратила на него немало усилий и еще более времени, но увы! — пока что безрезультатно. Прощаясь с нами перед самым твоим приездом, она обещала, что едет в последний раз. Ты, верно, и не догадывалась, что за дело держит ее в Чичестере, что вынудило ее покинуть Стэнтон как раз тогда, когда ее сестра, после стольких лет, возвращается домой?

— Да, признаться, это мне в голову не приходило. То, что она именно теперь приглашена к миссис Шоу, я полагала досадным совпадением; я надеялась застать дома всех своих сестер и подружиться со всеми.

— Сдается мне, что у доктора случился приступ астмы — вот она и заторопилась. Все семейство Шоу на ее стороне, — во всяком случае, у меня сложилось такое впечатление: сама она не очень-то откровенничает. Просить совета у сестер не в ее привычках. «От многих советчиц, — говорит она, — многое зло». Что ж, пожалуй, ей виднее.

— Да, участь ее и впрямь незавидна, и мне очень жаль ее, — сказала Эмма, — но все же я не могу принять таких суждений и буду ее остерегаться. Подобная напористость свойственна скорее мужчинам, нежели женщинам. Как можно, забыв все на свете, думать об одном только замужестве  и преследовать мужчину единственно ради этого? Не могу этого понять. Бедность, без сомнения, великое зло, но для женщины, тонко чувствующей и просвещенной, все же не наихудшее. Я скорее соглашусь быть школьной учительницей — а уж хуже некуда, — чем выйти за человека, к которому не питаю никаких чувств.

— А по-моему, как бы оно там ни вышло, все лучше, чем быть учительницей, — возразила ей сестра. — Видишь ли, Эмма, я ходила в школу и хорошо понимаю, что это такое; ты же знаешь о школьной жизни только понаслышке. Я не более твоего хочу иметь мужа, который бы внушал мне неприязнь. Думаю, однако, что мужчин, способных внушить уж очень сильную неприязнь, в действительности не так и много. По мне, лишь бы человек имел незлобивый нрав да сносный доход — этого вполне довольно. А тебя, верно, наша тетушка воспитывала этакой изнеженной барышней?

— Право, не знаю. Как я воспитана — о том судить не мне, а всем вам по моим поступкам. Я же не могу сравнивать тетушкины подходы к воспитанию с другими, коль скоро они мне неизвестны.