Там, вдали - Василий Шукшин

Шукшин Василий

Там, вдали

Василий Шукшин

Там, вдали...

Петр Ивлев рано узнал, почем фунт лиха. Осиротел в один год сразу, когда не исполнилось и четырех лет. Отец от воспаления легких, мать спустя три месяца -- не разродилась девочкой.

Мальчика взяла сперва бабушка, потом, когда бабушка умерла, приютила вдовая тетка.

Петр с грехом пополам дотянул до пяти классов и пошел работать в колхоз.

Шла война. В колхозе работали глубокие старики, бабы и молодняк-подростки. Трудное было время.

Поедет, бывало, Петька на мельницу зимой... А мешки, каждый -пятьдесят-шестьдесят килограммов. Навалят на спину такую матушку и неси. А нести надо вверх по сходне: ноги трясутся, в глазах -- оранжевые круги. Сходня -- три-четыре сшитых тесины, поперек -- рейки набиты. Обледене-ет эта сходня, замызгают, загладят ее ногами, поскольз-нешься -- мешок так и припечатает тебя к ней. Лицо -- в кровь. И не занюнишь -- товарищи рядом и старик-мельник большой насмешник. Петька сплевывал солоновато-вязкую красную слюну и матерился. Материться он был мастер: дружки хохотали, а мельник одобрял:

-- Так, Петька, легше будет.

Или за горючим в город ездили. Тулупишко драный, пи-мы третью зиму одни -- подшитые-переподшитые, никако-го тепла в них. А мороз -- под сорок -сорок пять, дышать больно.

И ехать не двадцать, не тридцать километров, а шесть-десят с гаком. Окоченеет Петька, спрыгнет с саней и бежит километр-полтора, пока не упреет. Так до самого города: половину едет, половину бежит. И не простывали как-то!

Был он парень не бойкий, но и не робкий. Если дело доходило до драки, -- что частенько случалось среди ребят в те годы, -- спуску не давал, стоял до конца. И был очень упрямый: что задумает -- сделает. Будет ходить, думать... Изведется весь, а своего добьется. Захотел купить черный шерстяной костюм -- увидел в городе, в ларьке. Ночами снился проклятый костюм. А денег нет. Думал-думал -- на-думал: повез зерно молоть и один куль свалил бабке Акулине (бабка самогоном промышляла). Попались. Бабке -- год "принудиловки", Петьку простили по молодости и за то, что безотказный работник. Придумал другую штуку: в сво-бодные вечера (а то и ночи прихватит) стал вырубать корыт-ца. Едет с сеном или порожнем откуда, выберет березку поровней, срубит, завезет домой. Обсочит ее, напилит чур-бачков и вырубает корытца. Наделает -- и на базар. Так раз пять съездил в город, купил костюм. Выпал свободный день, Петька надел костюм, слегка напустил брюки на хро-мовые сапоги (весна была), сдвинул фуражку на бочок -- из-под козырька горсть мягких русых волос -- и так прошел-ся по селу. И все. Больше ничего не требовалось -- разок пройтись таким образом.

С девками не хороводился -- не знал, о чем с ними гово-рить. Попробовал проводить одну с вечерки -- всю дорогу молчал. Измучился. Проклял себя и зарекся провожать. А девки между тем заглядывались на него: был он не по годам рослый, с крепким, сильным, всегда обветренным лицом; взгляд хоть несколько угрюмый, но прямой и твердый. Внимательный.

С парнями тоже не любил много колготиться. Любил бы-вать один. А в основном -- работал, работал, работал. В страд-ную пору день-деньской, от зари до зари, на жнейке. Приезжал на стан весь серый от горячей пыли, в голове еще зве-нит и стрекочет машина... Поужинает со всеми вместе и уйдет спать куда-нибудь к ближайшей скирде. Перед сном сидел иногда, привалившись к теплой соломенной стене, слушал поздних перепелов, шорох мышей в соломе, глухо-ватый поскок спутанных коней. О чем думалось?.. Неясно как-то. Смутно. Хотелось попасть в какой-то большой свет-лый город -- не в тот, куда он ездил за горючим, а в большой, красивый, который далеко... И чтоб сам он -наряд-ный, веселый -- шел рядом с городской девушкой и расска-зывал ей что-нибудь, а она бы смеялась. И была бы она образованная... Чтоб руки у нее были мягкие, и чтоб не ругала она судьбу. Где он такую видел?..

Кончилась война. Тетка вышла замуж за фронтовика-ин-валида, а Петр уехал в тот город, куда ездил за горючим, поступил в "ремеслуху".

Окончив училище, столярничал. Потом -- армия. Отслу-жил и остался работать, где служил, -- в большом городе. В деревню не поехал.

Жил на квартире у одной пожилой женщины, вечерами ходил в кино, случалось -- на танцы, но не танцевал, а сто-ял в сторонке или пил с ребятами пиво в буфете. Вот тут-то -- на танцах, на улице -- встречались такие, какие мере-щились давно в деревне: нарядные, нежные, беспечные. Рядом с ними были молодые люди, вежливые и веселые. Петр с удовольствием смотрел на них. Купил шикарный костюм, шляпу, зачастил в театр. Однажды в антракте, в буфете, подошел к одной такой. Она стояла в сторонке, ела мороженое.

-- Не простудитесь? -- спросил Петр участливо. И через силу улыбнулся.

Девушка удивленно посмотрела на него и отошла. Петр ушел в курилку и одну за другой подряд высадил три "беломорины".

"Как же подходить-то к ним?" -- думал. Было стыдно за свою улыбку и за дурацкий вопрос. Девушка не нравилась ему, но захотелось попробовать познакомиться. И вот -- не вышло. Не большая беда, что сейчас не вышло, стыдно только. А если бы сильно захотелось? Ведь может так слу-читься.

Случилось иначе.

Кончилось лето. Осенью Ивлева вместе с другими рабо-чими послали в деревню помогать колхозникам убирать кар-тошку.

Деревня, куда приехали, большая. Помощников пона-ехало больше, чем надо, -- рабочие, студенты, служащие... Многие откровенно лоботрясничали, жгли на полях кост-ры, дурачились.

Вечерами в деревне стало шумно. Возле клуба выставля-ли оглушительную радиолу и до глубокой ночи танцевали.

А вечера стояли хорошие -- теплые, темные. С неба сры-вались звезды и, прожив маленькую, яркую жизнь, уми-рали.

Ивлев сидел на крыльце (он жил возле самого клуба, у колхозного бригадира), курил, слушал радиолу, женский смех... Один раз, в субботу засиделся до утра. Накурился до тошноты, пошел на край деревни, к озеру. Сел на берегу и стал смотреть, как в лучах восходящего солнца занимается огнем ветхая заброшенная церквушка. Оттого ли, что цер-ковка отражалась в синей воде особенно чисто -- как в сказ-ке, оттого ли, что горела она в то утро каким-то особен-ным -- горячим рубиновым светом и было удивительно тихо вокруг, -- вдруг защемило сердце. Петр лег на землю, лицом вниз, вцепился пальцами в траву, заскрипел зубами... И -- церковь, что ли, навеяла такую мысль -- подумалось о бо-ге, но странным образом: что женщина лучше бога. Тот где-то далеко, а эти рядом ходят, и есть ведь среди них та-кая, с которой легко станет.

На другой день опять пошел к озеру -- смотреть, как го-рит церквушка на закате. И встретил на улице Ольгу Фонякину. И остолбенел: такой женщины ему не доводилось ви-деть. Пошел за ней... Пошел, ни о чем не думая, не подумал даже, что потом опять будет стыдно. Ольга оглянулась.

-- Здравствуйте, -- сказал Петр.

-- Здравствуйте.

Петр ласково, как мог, улыбнулся -- его пугала красота женщины. И удивляла. Он стоял и смотрел на нее. Она тоже посмотрела на него, спокойная, рослая, гладкая.

-- Вы что, обознались? -- спросила она.

-- Нет, -- Петр не знал, что говорить.

У Ольги насмешливо дрогнули уголки губ; она поверну-лась и пошла прочь.

Ивлев все смотрел на нее. Странно: он не запомнил ее ли-ца. Он даже не был сейчас уверен: красива она или нет. Пом-нил только, как насмешливо дрогнули уголки ее губ.

Ивлев вернулся домой, надел выходной костюм и пошел к клубу.

Ольга стояла в кругу девушек. Рядом толпились парни. Ра-диола еще не гремела, еще только налаживали ее.

Ивлев подошел к Ольге.

-- Отойдемте в сторонку, -- вежливо сказал он.

Ольга не удивилась, улыбнулась ему, как знакомому, только улыбка у нее вышла опять насмешливая, как будто хотела сказать: "Знала, что подойдешь, вот и подошел".

-- Зачем?

-- Мне надо сказать пару слов... -- у Петра от волнения перехватило горло. Он замолчал и уставился на Ольгу.

Ольга негромко засмеялась. Засмеялись и те, кто стоял близко. У Ивлева от стыда, от любви и злости свело затылок. Он тоже улыбнулся и, сам не понимая, что делает, вернее, понимая, что делает глупо, взял женщину за руку и хотел отвести в сторону. Ольга оттолкнула его... И тут -- как из-под земли вырос -- появился чернявый парень, броско краси-вый тонкой южной красотой.

-- Одну минуту, -- сказал он с акцентом. -- В чем дело?

Ольга с любопытством смотрела на Ивлева.

Чернявый ловко оттер Петра в сторону, взял за локоть и, немножко рисуясь, проговорил:

-- Здесь вам делать нечего, молодой человек.

В глазах Ивлева стояла Ольга -- смотрела на него. Теперь он запомнил ее лицо -- красивое, сытое, очень спокойное. С каким любопытством она смотрела!.. Впрочем, она показалась усталой.

-- Вы меня поняли?

-- Нет.

Чернявый смело улыбнулся.

-- Объяснить?

-- Объясни.

Чернявый оглянулся для пущей важности, взял Ивлева за грудки, встряхнул.

-- Я говорю: уйти надо.

Петр хотел оторвать от себя руку чернявого, но она точ-но приросла -парень был цепкий.