«Великий Вавилон» - Арнольд Беннет

Арнольд Беннет

«Великий Вавилон»

Глава I

Миллионер и лакей

— Что вам угодно, сэр?

Жюль, знаменитый метрдотель «Великого Вавилона», почтительно склонился к пожилому, весьма шустрому на вид господину, который только что влетел в курительную и бросился в соломенное кресло, стоявшее в углу рядом со входом в оранжерею.

Был особенно душный июньский вечер, часы показывали без четверти восемь, и в «Великом Вавилоне» шли приготовления к обеду. Мужчины всех возрастов, комплекций и национальностей, все в одинаково безукоризненных фраках, рассеялись по огромной, погруженной в полумрак комнате. Из оранжереи доносились легкий аромат цветов и плеск фонтана. Лакеи под предводительством Жюля беззвучно ступали по толстым восточным коврам, с ловкостью жонглеров балансируя подносами в руках, выслушивая и исполняя приказания с какой-то особой важностью, секрет которой известен только лакеям первоклассных гостиниц.

Все дышало покоем и ясностью — такова была атмосфера «Великого Вавилона». Невозможно было даже представить себе, что мирное аристократическое однообразие жизни этого идеально организованного заведения может быть нарушено. И тем не менее той самой ночью в устоявшейся жизни отеля должен был произойти переворот, величайший из всех, когда-либо потрясавших его стены.

— Что вам угодно, сэр? — повторил вопрос Жюль, и на этот раз в его голосе звучало некоторое неодобрение — он не привык дважды обращаться к посетителям.

— О, — произнес наконец, оглядываясь, пожилой господин и, совершенно игнорируя важность великого Жюля, позволил своим серым глазам лукаво заискриться при виде выражения, появившегося на лице метрдотеля, — дайте мне «Ангельский поцелуй».

— Извините, сэр?

— Дайте мне «Ангельский поцелуй», и немедленно, пожалуйста.

— Если это американский напиток, то опасаюсь, что мы его не держим, сэр.

Голос Жюля прозвучал холодно и резко, и несколько человек тревожно оглянулись, словно заранее протестуя против любого нарушения их покоя. Вид той персоны, с которой беседовал Жюль, несколько рассеял, впрочем, их опасения: пожилой господин олицетворял собой истинный образец путешественника-англичанина, этого эксперта, благодаря какому-то только ему присущему чутью распознающего разницу между гостиницами и тотчас понимающего, где допустимо устроить скандал, а где следует вести себя как в клубе — степенно и достойно. «Великий Вавилон» относился ко второму роду гостиниц.

— Я и не думал, что вы его держите, но приготовить его, полагаю, можно даже у вас.

— Это не американская гостиница, сэр. — Очевидная дерзость этих слов была искусно замаскирована тоном смиренной покорности.

Пожилой господин выпрямился в кресле и спокойно уставился на теребившего свои знаменитые рыжие бакенбарды Жюля.

— Возьмите рюмку, — сказал он отрывисто, не то сердито, не то добродушно-снисходительно, — налейте в нее поровну мараскина и мятного ликера. Не взбалтывайте, не трясите. Принесите мне. Да скажите, пожалуйста, буфетчику…

— Буфетчику, сэр…

— Скажите, пожалуйста, буфетчику, чтобы записал рецепт, поскольку я, вероятно, буду требовать «Ангельский поцелуй» каждый вечер, пока продлится такая погода.

— Я пришлю вам этот напиток, сэр, — сухо проговорил Жюль.

То была его прощальная стрела, означавшая, что он не похож на других лакеев и что всякий, кто обращался с ним непочтительно, поступал так на свой страх и риск.

Несколько минут спустя, пока приезжий господин пробовал полученный напиток, Жюль совещался с мисс Спенсер, управлявшей «Великим Вавилоном». Ее контора занимала довольно большую комнату с двумя раздвижными стеклянными стенами, выходившими в холл и в курительную. Но в ней осуществлялась лишь незначительная часть работы по управлению огромным отелем: она была, главным образом, местом обитания мисс Спенсер, особы столь же знаменитой и столь же важной, как и сам Жюль.

В большинстве современных гостиниц управлением занимаются клерки-мужчины, но «Великий Вавилон» жил по своим правилам. Мисс Спенсер заседала в конторе отеля, казалось, с тех пор, как он впервые вознес к небесам свои массивные трубы, и оставалась на бессменном посту, невзирая ни на какие причуды прочих гостиниц. Всегда безукоризненно одетая в простое, но изящное черное шелковое платье с маленькой бриллиантовой брошкой у ворота и с белоснежными манжетами, белокурая, с завивкой, она и теперь выглядела совершенно так же, как неопределенное количество лет назад. Что касается ее возраста, то никто его не знал, кроме нее самой да еще, быть может, одного человека, — и никто о нем не думал. Ее фигура привлекала внимание безукоризненностью форм, а сама она отличалась гибкостью и грациозностью юной девушки — словом, мисс Спенсер была весьма полезным украшением, которым по праву мог бы гордиться любой отель. В знании путеводителя, всех железнодорожных и пароходных направлений, а также театральных и концертных афиш она не имела себе равных, а между тем эта удивительная женщина никогда не путешествовала, никогда не бывала ни в театрах, ни на концертах и, казалось, проводила всю жизнь в своей служебной норе, сообщая нужные сведения посетителям, телефонируя то в одно, то в другое отделение или, как вот теперь, разговаривая по душам с кем-нибудь из товарищей-сослуживцев.

— Кто такой этот сто седьмой? — спросил Жюль у своей облаченной в траур собеседницы.

Мисс Спенсер заглянула в регистрационную книгу.

— Мистер Теодор Раксоль из Нью-Йорка.

— Так и думал, что кто-нибудь из тамошних, — проговорил после многозначительной паузы Жюль, — а по-английски говорит не хуже нас с вами! Подавайте ему, говорит, каждый вечер «Ангельский поцелуй» — мараскин с ликером, изволите видеть. Ну уж я позабочусь, чтобы он не слишком надолго здесь задержался!

Мисс Спенсер тонко улыбнулась в ответ. «Кто-нибудь из тамошних» — в применении к Теодору Раксолю это выражение положительно взывало к ее чувству юмора, чувству, которого она отнюдь не была лишена. Она знала, конечно, и знала, что Жюль знает, что этот Теодор Раксоль — тот самый Теодор Раксоль, промышленник, именно тот единственный, третий по своему положению магнат в Соединенных Штатах, а следовательно, и во всем мире. Тем не менее она приняла сторону Жюля.

Точно так же, как на свете существовал один-единственный Раксоль, на свете был только один Жюль. И мисс Спенсер инстинктивно разделяла негодование почтенного коллеги, возникшее при виде человека, — будь он какой угодно миллионер или император, — который осмелился попросить «Ангельский поцелуй», эту непристойную бурду из мараскина и еще чего-то, в священных пределах «Великого Вавилона»!

В гостиничном мире было общеизвестно, что сразу за хозяином в «Великом Вавилоне» следовали три божества: Жюль — метрдотель, мисс Спенсер, и — самый могущественный из всех — Рокко, знаменитый шеф, получавший две тысячи фунтов в год и имевший шале на берегу Люцернского озера. Все большие гостиницы на набережной наперебой старались переманить Рокко из «Великого Вавилона», но все их попытки оказывались безуспешными. Рокко прекрасно знал, что даже ему никогда не подняться выше положения шеф-повара в «Великом Вавилоне», который хотя никогда себя не рекламировал и не принадлежал ни единой акционерной компании, тем не менее многие годы оставался наиболее популярным среди прочих европейских гостиниц — был первым и по дороговизне, и по исключительности, и по тому таинственному качеству, которое называют стилем.

«Великий Вавилон» располагался на набережной и, несмотря на свои благородные пропорции, казался немного задавленным колоссальными соседями. В нем было всего триста пятьдесят номеров, тогда как в двух других гостиницах, в какой-нибудь четверти мили от него, их было соответственно шестьсот и четыреста. Но, с другой стороны, «Великий Вавилон» был единственным во всем Лондоне отелем с настоящим, находившимся в постоянном употреблении, отдельным подъездом для высочайших особ. В «Великом Вавилоне» день считали потерянным, если под его кровом не искал приюта по крайней мере хоть какой-нибудь германский принц или индийский махараджа.

Когда Феликс Вавилон, — по имени которого, без всякого отношения к известному прозвищу Лондона, была названа гостиница, — когда в 1869 году Феликс Вавилон основал ее, он поставил себе целью устроить свое заведение для обслуживания различных коронованных особ. В этом-то впоследствии и крылся весь секрет его победоносного первенства. Сын крупного швейцарского капиталиста — также содержателя гостиницы, — он умудрился завязать отношения с чиновниками при разных европейских дворах, при этом сорил деньгами, не жалея. Несколько королей и немало принцесс называли его попросту Феликсом, а гостиницу «Феликсовой», и Феликс находил, что для дела это очень выгодно.