Юлия Самойлова. Муза Карла Брюллова - Ольга Буткова

Ольга Буткова

Юлия Самойлова. Муза Карла Брюллова

© Буткова О. В., текст, 2015

© Издание, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2016

Вступление

Легко заметить, что на полотнах Карла Брюллова многие черноокие красавицы похожи друг на друга. У художника было свое представление об идеальной красоте – южной, солнечной, победительной, которую никто не описал лучше, чем Гоголь:

«Это было чудо в высшей степени. Все должно было померкнуть пред этим блеском. Глядя на нее, становилось ясно, почему итальянские поэты и сравнивают красавиц с солнцем. Это именно было солнце, полная красота. Все, что рассыпалось и блистает поодиночке в красавицах мира, все это собралось сюда вместе. Взглянувши на грудь и бюст ее, уже становилось очевидно, чего недостает в груди и бюстах прочих красавиц. Пред ее густыми блистающими волосами показались бы жидкими и мутными все другие волосы. Ее руки были для того, чтобы всякого обратить в художника, – как художник, глядел бы он на них вечно, не смея дохнуть. ‹…› Это была красота полная, созданная для того, чтобы всех равно ослепить! Тут не нужно было иметь какой-нибудь особенный вкус: тут все вкусы должны были сойтиться, все должны были повергнуться ниц: и верующий и неверующий упали бы пред ней, как пред внезапным появленьем божества».

Брюллову посчастливилось встретить свой идеал в жизни. Героиней лучших его полотен была русская графиня, родственница государя, хозяйка миланского салона Юлия Павловна Самойлова. Она прославилась в России и за ее пределами своей красотой, роскошными приемами, меценатством и экстравагантными поступками. Ее боготворили и презирали, ею восхищались, на нее гневались, о ней сплетничали. Впрочем, мнение света было абсолютно безразлично графине.

Она не была образцом добродетели, не писала ни книг, ни музыки, ни картин, судьба ее сложилась сумбурно и нескладно. И лишь немногие знали ее безрассудную, щедрую, любящую душу, знали, что она пыталась помочь каждому, кто встречался на ее пути, и не совершила ни одного злого или своекорыстного поступка. Такова была жизнь графини Самойловой.

Глава 1. Родословная

Братья императрицы

Среди предков Юлии Павловны были полководцы, дипломаты, меломаны, кровосмесители, авантюристы и цареубийцы. Каждая веточка родословного древа графини Самойловой рассказывает об истории XVIII в. и всех его крутых виражей.

Наша героиня никогда бы не появилась на свет, если бы первый император всероссийский Петр не сослал в монастырь свою законную супругу, Евдокию Лопухину, наследницу рода древнего и почтенного, мать царевича Алексея, и не женился на служанке князя Меншикова Марте Скавронской, что происходила то ли из латышских, то ли из эстонских крестьян.

Марта, она же императрица Екатерина Первая, не возгордилась и родню свою – братьев Карла и Фридриха Скавронских, сестер Анну и Христину – не забыла, а вывезла из деревень в Санкт-Петербург и, с разрешения августейшего супруга, осыпала милостями – наделила богатством, братьям даровала графский титул, мужьям сестер – потомственное дворянство.

Ж.-М. Натье. Портрет Екатерины I

Один из братьев императрицы, Фридрих Самуилович, до перемены своей участи служивший ямщиком, с потрясением не справился, спился и умер. Второй же, Карл Самуилович, оказался более крепок духом, с новым положением в обществе освоился, обзавелся потомством – шестью детьми, и счастливый поворот колеса Фортуны пошел ему только на пользу.

Неаполитанский чудак

Четверо из шести детей Карла Скавронского умерли бездетными, единственным внуком по мужской линии был Павел Мартынович, родившийся в 1757 г. Он унаследовал все богатство семьи, получил очень почетную придворную должность камергера. Его мать, Мария Николаевна, урожденная Строганова, предпочитала жить за границей, а именно в Италии. Вот с этой поры какая-то непостижимая прихоть судьбы прочно связала род Скавронских с этой благословенной страной. Да как связала! Прибалтийские корни Павла Мартыновича не помешали ему воздать должное южному климату. Кроме того, молодой граф до безумия увлекся итальянской музыкой и тем самым заслужил почетное место на страницах книги известного любителя русской старины Михаила Пыляева «Замечательные чудаки и оригиналы».

Чудаков в российском высшем свете, особенно же в XVIII столетии, было предостаточно: ведь чудачество было и остается одним из способов заявить миру о своей неповторимой индивидуальности.

В обыкновенной жизни чудак есть человек, отличающийся не характером, не нравом, не понятиями, а странностью своих личных привычек, образа жизни, прихотями, наружным видом и проч. Он одевается, он ест и пьет, он ходит не так, как другие; он не характер, а исключение. Замечательно, что в простом сословии, близком к природе, редко встречаются чудаки. Там все растут, воспитываются, чувствуют, мыслят и действуют, как внушила им природа или пример других; но с образованием начинаются причуды, и чем оно выше у народа, тем чаще и разнообразнее являются чудаки.

В старину, даже не более пятидесяти лет тому назад, было гораздо более людей странных, с резкими особенностями, оригиналов и чудаков всякого рода, чем теперь. Такое явление понятно: причудливость есть следствие произвольности в жизни, и чем более произвольность господствует в нестройном ещё обществе, тем более она порождает личных аномалий.

Чудачество стало стилем жизни многих великолепных вельмож. Как мы видим, его позволяли себе не только представители почтенных и древних семейств, но и такие безродные выскочки, как Скавронские. В случае с графом Павлом Мартыновичем оно проявлялось в том, что он пытался самолично сочинять музыку, а слуги в его доме должны были разговаривать не иначе как речитативом. При соблюдении этого условия жизнь графа, по описанию Пыляева, превращалась в непрерывный музыкальный спектакль.

Гости, чтобы сделать приятное хозяину, не отставали от прислуги – и в такой обстановке Павел Мартынович был совершенно счастлив.

Как уверяет Пыляев, граф не только сочинял оперы, но и ставил их в итальянских театрах, хотя его произведения были не очень талантливы. Разумеется, ему приходилось оплачивать расходы на постановку и, кроме того, нанимать клакеров, изображавших неистовый восторг перед его музыкальным гением. Если же прочая публика и критика все-таки выражали неудовольствие, графа это совершенно не смущало: ведь у всякого таланта есть недоброжелатели и завистники. Друзья же, а заодно и прихлебатели, наперебой пели графу дифирамбы.

Выездной лакей-итальянец, приготовившись по нотам, приготовленным его господином, приятным баритоном докладывал графу, что карета подана. Причем на последних нотах держал большую фермату.

Метрдотель из французов фальцетным тенорком извещал графа, что стол накрыт. В его репертуар входило несколько музыкальных номеров. В дни торжественные мелодия его извещения построена была на высоких нотах, в будни тон значительно понижался. При гостях ария метрдотеля удлинялась несколькими лишними тактами.

Кучер, вывезенный из России, был также обучен музыке. Он басом осведомлялся у барина, куда он прикажет ехать. Своей густой октавой он нередко пугал прохожих, когда на певучие вопросы графа начинал с козел давать певучие ответы.

При парадных обедах, вечерах и музыкальных собраниях вся прислуга Скавронского образовывала хоры, квартеты, квинтеты и проч.

Скавронскому покровительствовал сам светлейший князь Потемкин, фаворит и ближайший советник императрицы Екатерины Второй. Милости князя в немалой степени объяснялись тем, что он выдал за Павла Мартыновича свою племянницу, Екатерину Васильевну Энгельгардт. Вскоре граф был назначен посланником в Неаполе – прекрасная должность для влюбленного в Италию. Его дипломатическая деятельность вызывала немало нареканий, однако недруги были Павлу Мартыновичу не страшны. Приоткрываем завесу над дальнейшим повествованием: Павел Мартынович Скавронский и Екатерина Васильевна Энгельгардт станут бабушкой и дедушкой нашей героини, Юлии Павловны Самойловой.

Милость Светлейшего

Юная красавица Екатерина Энгельгардт была личностью весьма известной в петербургском свете, хотя известность ее была особого свойства. Племянницы Потемкина вообще были очаровательны, но ни для кого не являлось секретом, что они связаны со своим сиятельным дядюшкой не только узами родственной любви, но и отношениями иного рода, очень нежными и вовсе не платоническими.