Следы в сердце и в памяти - Рефат Аппазов

А сам подумал: "Надо же, ещё ничего не зная о моих намерениях, попал в самую точку".

В это время, предварительно постучав в дверь, вошёл, как нетрудно было догадаться, тот самый Охоцимский - полная противоположность моим ожиданиям. Это был среднего роста, худенький, очень бледный молодой человек с какими-то то ли виноватыми, то ли испуганными глазами.

- Вы меня вызывали, Мстислав Всеволодович? - спросил он очень тихим, высоким голоском.

Единственное, что в нём соответствовало моим представлениям, были волосы, которые оказались, действительно, рыжеватого цвета.

- Дмитрий Евгеньевич, - сказал Келдыш, - познакомьтесь, пожалуйста, с сотрудником Сергея Павловича Королёва и обсудите с ним содержание работ, которые мы могли бы взять на себя. Потом мне всё расскажете.

- Хорошо, Мстислав Всеволодович, - ответил Охоцимский, и мы, попрощавшись с Келдышем, вышли в коридор.

Тут Охоцимский извинился и сказал, что не может меня пригласить на своё рабочее место из-за внутренних пертурбаций.

- Давайте посидим здесь, - предложил он, указав на очень древний кожаный, изрядно запылённый диван, стоявший прямо в коридоре.

На диване сидеть было очень неудобно, так как перекосившиеся пружины мешали занять устойчивое положение. Вдоль стен коридора выстроились ряды пыльных шкафов со стеклянными дверцами, заполненных старыми журналами, бюллетенями, справочниками и другой специальной литературой. Стены, полы, потолки давно не видели ремонта. Откровенно говоря, не ожидал я, что храм науки может содержаться в таком плачевном состоянии. Гораздо позже, когда отделение прикладной математики, отделившись от Математического института им. Стеклова, превратилось в самостоятельный Институт прикладной математики со своим зданием, условия работы стали заметно лучше. Дело в конце концов не в этих условиях, а в качестве контингента сотрудников, которое здесь всегда соответствовало самым высоким критериям. Насколько мне известно, сам Келдыш отбирал из среды студентов и аспирантов будущих работников института, как говорили тогда, поштучно. Работы, выполненные в институте Келдыша, отличались чёткой постановкой задачи, ясным изложением, доступностью для широкого применения в инженерной практике.

Сотрудничество наше оказалось весьма плодотворным и несколько позже оно распространилось и на некоторые другие подразделения нашего Конструкторского бюро. Будущий академик Охоцимский стал одним из руководителей этого направления, при институте был организован один из баллистических центров, занимающихся и поныне баллистико-навигационным обеспечением ряда космических программ.

Отношения между Королёвым и Келдышем сложились с самого начала очень корректные и уважительные, и такими они поддерживались в течение всего периода их совместной работы. Я полагаю, что Келдыш одним из первых среди самых крупных учёных понял значение только-только нарождающейся новой техники и ту роль, которую ей надлежало сыграть в истории науки и техники, и решительно поддержал усилия Королёва, так нуждавшегося в опоре на большую науку. В дальнейшем мы все видели, как эта самая техника превратилась в свою очередь в опору для развития новых отраслей науки и дала толчок к появлению "второго дыхания" у многих её старых отраслей.

Могу со всей определённостью сказать, что в ракетно-космической технике не было ни одного сколько-нибудь крупного проекта, который бы принимался без обсуждения и согласования с академиком Келдышем. Он был в течение продолжительного времени председателем так называемого Лунного Совета, в функции которого входило координирование всех работ и программ, посвящённых исследованиям Луны. Именно в эти годы, если память мне не изменяет, с чьей-то лёгкой руки появилась рядом с фигурой таинственного "Главного конструктора" фигура "Главного теоретика космонавтики", под которой подразумевался именно академик Келдыш. Так и шагали рядом эти две загадочные фигуры, пока не скончался Сергей Павлович Королёв и Политбюро сочло возможным снять завесу таинственности.

Думаю, что Королёва и Келдыша сближали не только общие задачи, вытекающие из развития ракетно-космической техники и инициирования на этой базе новых научных исследований, но также чисто человеческая взаимная симпатия. Каждый испытывал глубокое уважение к другому как к равновеликой личности, стоящей во главе дела очень большой важности. Будучи человеком весьма эмоциональным, Королёв позволял себе иногда довольно резкие высказывания в адрес многих людей, невзирая на ранги и положение, но не помню ни одного случая, когда бы он допустил нечто подобное в отношении Келдыша. Я несколько раз был свидетелем того, как разгорячившегося Королёва Келдыш мягко урезонивал, показывая неуместность и бесплодность подобных методов убеждения оппонентов. В острых ситуациях Келдыш как никто другой умел себя сдерживать, показывая пример самообладания. Однако если кто-то заденет его за живое или кому-нибудь изменит чувство такта, он мог несколькими энергичными фразами так поставить его на место, что охота повторить нечто подобное, как мне кажется, пропадала если и не навсегда, то наверняка надолго.

Келдыш не был человеком бескомпромиссным, напротив, он умел искать и находить взаимоприемлемые решения, но в вопросах принципиальных был неуклонным, подтверждая свою точку зрения совершенно безотбойными логическими аргументами. Он не любил часто и долго говорить, никогда никого не перебивал, а чаще всего сидел в глубокой задумчивости с полузакрытыми или закрытыми глазами. Со стороны могло показаться, что он дремлет или думает совсем о другом. И когда вдруг своим мягким и тихим голосом вмешивался в ход дискуссии, становилось ясно, насколько глубоко и точно проникал он в суть проблемы. Особенно поражали меня его вопросы, ставившие в тупик самых подготовленных докладчиков.

В течение 13 лет Келдыш был президентом Академии Наук, в 1974 году с этого поста он ушёл по состоянию здоровья, а затем до конца жизни оставался членом Президиума Академии Наук. В 1978 году в возрасте 67 лет он скоропостижно скончался в своём гараже на даче под Москвой, по официальной версии, от сердечной недостаточности. Не исключено, что эта версия соответствует действительности, хотя высказывались и небезосновательные сомнения в её правдивости. Но это уже могло бы быть предметом совсем другого разговора.

Среди множества очень важных дел, которыми постоянно был занят Королёв, мне часто казался удивительным проявляемый им интерес к мелким, совершенно несущественным деталям какого-либо дела. Это касалось не только техники и цифр, но распространялось и на чисто поведенческие категории, которые могли вызвать тот или иной психологический эффект. Ему нравилось создавать заранее продуманные, а иногда импровизированные, почти театральные сцены, в которых главным действующим лицом чаще всего являлся он сам. Попытаюсь описать только два случая, в одном из которых я оказался невольным свидетелем, а в другом - исполнителем.