Вентус - Карл Шрёдер

Лавин снова поддался искушению. Он открыл книгу Галы и начал читать при свете лампы.

«Да, дилемма. Вряд ли кто-нибудь в истории сталкивался с такой дилеммой, с какой пришлось столкнуться Нам. Когда Мы сидим у окна и наблюдаем, как люди спешат по делам, Мы находим удовлетворение и радость в таких простых вещах, как рынок и улица, кипящие жизнью. И впрямь большинство людей умеют быть счастливыми почти всегда.

Но Мы видим также городскую площадь с виселицами и знаем, что по улицам ходят только здоровые люди, потому что они еще живы. Мы знаем, что по улицам гуляют й улыбаются лишь те, кто сильнее, поскольку они добились этого права и этой свободы. Мы не видим страдающих от одиночества, побежденных и замученных жизнью людей, работающих в подсобках магазинов, прикованных к постели или рассеянных, как пыль, по далеким полям.

Если Мы предлагаем создать что-то лучшее, значит, этому миру придет конец. Именно так будут считать счастливчики. Потому что Нам, возможно, придется превратить богачей в нищих, а нищих - в принцев. Через два поколения - или через десять - все будет хорошо. Но сейчас, увы, Мы ввергнем народ в нищету. И так далее, и тому подобное. Может, оставить их в покое? Если Мы продолжим идти прежним курсом, то будем видеть улыбающиеся лица и кипящие жизнью улицы до конца Наших дней.

Мы уверены, что никто еще не сталкивался с такой дилеммой. Поэтому Мы безутешны.

Однако правда и то, что душа Наша кипит от ярости, как океан во время шторма, при мысли о бедняках, которые трудятся не покладая рук и гибнут от нищеты, в то время как счастливчики спешат по делам. Они, разумеется, не несут за это ответственности, и никто не смеет упрекнуть их за то, что они нашли свое маленькое счастье. Мы ответственны за это. Быть может, они никогда не поймут Наших побуждений и не увидят Наш грандиозный план воплощенным в жизнь в полной мере. Остается лишь надеяться, что их дети вырастут счастливыми и свободными, даже если будут проклинать Наше имя».

Лавин почти слышал, как она произносит эти слова. Они были так похожи на нее, когда в расцвете юности она увлеклась идеалистическими идеями. В то время Лавин не понимал и половины из того, что говорила Гала. Он только ежился от смущения, слушая ее странные еретические речи. Она была умнее его, они оба это знали, и, как казалось Лавину в глубине души, оба принимали то, что он ее не понимает.

Однако в дневниковых записях сквозило такое одиночество, что порой на глаза Лавина наворачивались слезы. Теперь он сожалел, что не старался понять ее лучше, когда была такая возможность. Быть может, ему удалось бы заставить Галу изменить планы, и сейчас она не была бы так одинока. Быть может, тогда она не стала бы фанатичкой. Лавин подозревал, что Гала полностью оправдывала свою репутацию сумасшедшей лишь потому, что это была единственная роль, оставленная королеве в ее изоляции.

Второй раз они встретились в военной академии - примерно через полгода после бала, на котором Гала бросила на Лавина одобрительный взгляд. На балы в академию регулярно приходили молодые дамы, но Лавин редко там показывался. Верный сын довольно сурового провинциального барона, он не любил подобные мероприятия. А кроме того, Лавин жил воспоминаниями о том мгновении, когда она заметила его. Услышав на плацу, что сумасшедшую принцессу видели в городе скачущей верхом в мужской одежде, Лавин почувствовал, как у него забилось сердце, и пропустил свою очередь в кавалерийском маневре, который они отрабатывали. В тот же день он тихонько спросил в столовой об источнике слухов. Выяснилось, что Гала остановилась в гостинице, меньше чем в километре от академии.

Двое курсантов начали шутить: мол, принцесса приехала подыскивать себе жену или по крайней мере любовницу; ее мужские замашки давно были притчей во языцех. Лавин швырнул вилку на стол и немедленно вызвал обоих на дуэль.

Ссора могла кончиться трагедией, не вмешайся квартирмейстер. Громадный, как горилла, он наводил порядок исключительно физическим воздействием. Предупредив всех троих, что дуэлянтов тут же выгонят из академии, он нещадно избил их. Лавин не больно-то расстроился - ведь обидчики тоже были наказаны.

Пожалуй, квартирмейстер несколько переусердствовал, ибо Лавина несколько дней рвало и он еле мог ходить из-за повреждения внутреннего уха. С тех пор приступы боли одолевали его в особо напряженные дни всю оставшуюся жизнь. А тогда он провалялся пару дней в кровати и в конце концов попросил отпуск для поправки здоровья. Ему дали неделю.

Оглядываясь назад, Лавин подумал, что вряд ли набрался бы смелости нанести Гале визит, не будь он так расстроен и умом, и телом - почти убит, в прямом и переносном смысле. Он мало что соображал, когда зашел в гостиницу и спросил, где остановилась принцесса.

Бармен усмехнулся, взглянув на подбитый глаз, распухшее ухо и шаткую походку Лавина, и показал ему за спину. Лавин повернулся и увидел те самые черные глаза, которые запомнил на всю жизнь и которые глядели сейчас на него.

Она находилась в компании с шестью королевскими телохранителями; они пытались перепить друг друга под столом. Принцесса проигрывала.

Лавин влез под стол и представился. Они мельком встречались на балу, сказал он, но принцесса, конечно же, не помнит его.

Почему это? Помнит!

Его синяки произвели на телохранителей впечатление. Позже Гала сказала Лавину, что иначе они выкинули бы его за дверь, как купцов и сынков местной знати, приходивших выразить принцессе свое почтение. Лавин не был придворным; он не жаждал политических выгод. Поэтому ему позволили остаться - при условии, что он будет пить вместе с ними.

Никогда в жизни, не раньше, не позже, Лавину не было так плохо. Единственным утешением служило смутное воспоминание о том, как принцесса, согнувшись рядом с ним, извергала из себя остатки обеда.

Такие мгновения связывают людей глубокими и крепкими узами.

Казалось, эта безумная рвота сделалась для Лавина меркой, по которой он сверил свои прежние недуги. Через пару дней ему значительно полегчало, в основном потому, что общество принцессы послужило мощным мотивом для преодоления слабости.

Позже, читая секретный дневник, Лавин вспомнил звук ее голоса. Как они спорили о политике в те первые дни! Она была злой и страстной, а он пытался оправдать ее, поскольку начал понимать, что Гала вовсе не сумасшедшая, а просто молодая девушка, чей острый ум стал ее проклятием, ибо ему не было выхода в предписанном образе жизни. Честолюбие было не чуждо Лавину; он хотел водить армии, как те герои, лица которых в камне высечены в академии. Поэтому Лавин и принцесса стали близкими душами, хотя половину из того, что она ему говорила, он отвергал.