Последний Катон - Матильде Асенси

— Что это, чёрт побери? — загремел голос Глаузер-Рёйста, когда он увидел, что на каменные скамьи уложены мягкие камчатные подушки, а центральный стол уставлен изысканными угощениями.

Мы с Фарагом отстранили его и вошли в зал. Его освещало несколько факелов, а стены и полы были украшены изумительными гобеленами и коврами, и, хотя другой двери нигде не было видно, кто-то только что со всех ног отсюда удрал, потому что еда на расставленных блюдах дымилась, а тонкие алебастровые кубки были до краёв наполнены вином, водой и каркаде.

— Не нравится мне это! — сердито заворчал Кремень. — Если это поминальное пиршество, мы готовы!

Когда я услышала эти слова, меня охватил страх. Внезапно, не понимая толком почему, я почувствовала что-то зловещее в этом красиво украшенном зале, заполненном ароматами, исходившими от вкуснейших блюд с мясом, овощами и бобами.

— О… нет! — пробормотал за моей спиной Фараг. — Нет!

Я молниеносно обернулась, встревоженная его испуганным голосом, и увидела, что он стоит в распахнутой рубашке, судорожно держа руками её края. На его туловище была масса странных длинных, извивающихся чёрных чёрточек толщиной с палец.

— Господи! — завопила я. — Пиявки!

Стремительным порывом Глаузер-Рёйст оставил фонарь на краю стола и рванул пуговицы на рубашке. На его груди, как и на груди Фарага, было штук пятнадцать — двадцать этих отвратительных червяков, которые на глазах толстели, наливаясь горячей кровью, которую они сосали.

— Оттавия! Снимай одежду!

Было бы легко сострить по этому поводу, но мне было не до шуток. Пока я на грани нервного срыва расстёгивала блузку дрожащими руками, Фараг с капитаном сорвали с себя брюки. Ноги у обоих были довольно волосатыми, но, похоже, пиявок, которые в бесчисленном множестве прилипли к их коже, это не беспокоило. К сожалению, на мне было тоже полно этих гадких животных. Хоть от отвращения у меня стоял ком в горле и волнами подкатывала тошнота, я протянула руку к одному из девяти или десяти червяков, присосавшихся к моему животу, взяла его — он был мягким и влажным, как желе, и шершавым на ощупь — и потянула.

— Нет, не надо, доктор! — крикнул Глаузер-Рёйст. Боли я не почувствовала, как не чувствовала её и тогда, когда в меня впились эти гады, но как ни тянула, я не смогла её от себя отцепить. Её круглый рот представлял собой присоску, и, судя по всему, сосала она очень сильно. — От них можно избавиться только огнём.

— Что? — Мне стало плохо; по щекам полились слёзы от непомерного отвращения и отчаяния. — Мы же обожжёмся!

Но Кремень уже влез на одну из скамей и, вытянувшись во весь рост, схватил факел. Он направился ко мне с таким решительным видом и фанатизмом во взгляде, что от страха я отступила назад. Упершись в стену и почувствовав, что я придавила вязкую, упругую массу червяков, сосущих кровь из моей спины, я ощутила неудержимый позыв к рвоте. Я не сдержалась, и меня стошнило прямо на прекрасные ковры, но, не дав мне времени опомниться, Глаузер-Рёйст поднёс к моему телу пламя, и пиявки начали отваливаться, как зрелые плоды. Проблема была лишь в том, что он жёг и меня, и боль была просто нестерпимой. Мои крики переросли в вопли, когда Кремень поднёс ко мне факел во второй раз.

В это время пиявки на теле Фарага и капитана продолжали наливаться кровью. Они округлялись и надувались в районе головы, где была присоска, но нижняя часть, хвост, оставалась тонкой и узкой, как дождевой червяк. Я не знала, сколько крови могут выпить эти гады, но с таким их количеством мы наверняка теряем множество крови.

— Капитан, оставьте факел! — крикнул вдруг Фараг, возникая из-за спины Кремня с алебастровой чашей. — Я попробую так!

Он погрузил пальцы в чашу и смочил их в пахнувшей уксусом жидкости, а потом смочил ею одну из пиявок, впившихся в моё бедро. Она начала извиваться, как нечистый дух под освящённой водой, и оторвалась от кожи.

— На столе есть вино, уксус и соль! Смешайте их и поливайте себя, как я Оттавию!

По мере того как Фараг поливал пиявок этим средством, они отпускали меня и бессильно падали на пол. Я возблагодарила Бога за спасение, потому что те места, к которым Кремень прикладывал факел, болели у меня так, словно меня пронзили ножами. Но если болели ожоги, почему не болели укусы пиявок? Я совершенно не чувствовала боли, не замечала их присутствия, даже не ощущала, что они высасывают мою кровь. Мне только становилось дурно при виде наших тел, усеянных чёрными червяками.

Вместо того чтобы воспользоваться приготовленной смесью, Глаузер-Рёйст подошёл к Фарагу и одну за другой начал снимать с его спины пиявок, которые были уже величиной с крыс. Но их было слишком много. Весь пол был усеян червяками, которые медленно извивались от большого количества выпитой крови, однако казалось, что их число на нас не уменьшается. Когда одна из них отрывалась, в центре покрасневшей отметины от присоски видны были три пореза в форме звезды, как на символе марки «Мерседес-Бенц», из которых продолжала обильно струиться кровь. То есть, кроме того, что они присасывались, они ещё и кусали, и для этого у них было три ряда заострённых зубов.

— Факел был бы лучше, профессор, — заметил Кремень. — Насколько я знаю, место укуса пиявок долго кровоточит. От огня рана бы закрылась. Кроме того, вспомните о шестом круге Данте: указывавший выход ангел был пылающим пламенем красного цвета.

— Нет, Каспар, поверьте, я знаю этих тварей. Я с детства видел пиявок. В Александрии их много: и на пляже, и на берегах Мареотиса[66], и прекратить кровотечение невозможно. В их слюне содержится очень сильное обезболивающее и мощный антикоагулянт. Рана кровоточит около двенадцати часов. — Лоб у Фарага был сморщен, и он сосредоточенно снимал с меня одного червяка за другим. — Чтобы остановить кровь, нам бы пришлось сделать очень глубокий ожог, и потом, мы же не можем ожечь всё тело?.. Единственное, что мы можем сделать, это как можно скорее снять с себя этих гадов, потому что они могут выпить в десять раз больше крови, чем весят сами.

Мне очень хотелось пить. Во рту резко пересохло, и я не могла отвести глаз от стоявших на столе воды и каркаде. Капитан, на котором ещё висело пятьдесят — шестьдесят пиявок, которые впились в него в цистерне, неуверенным шагом подошёл к кубкам и, взяв их дрожащими руками, вручил один Фарагу, а другой мне. Потом он тоже стал пить воду, как измученный жаждой верблюд, не в силах контролировать себя. Фараг снял с меня последнего червяка и принялся спасать Глаузер-Рёйста, который, побледнев как снег, шатался словно пьяный. Я без сил оперлась о мягкий настенный ковёр и сразу почувствовала, как он намокает и становится липким от крови. Я бы что угодно отдала, чтобы ещё напиться, но само обезвоживание и связывавшая меня ужасная усталость не дали мне двинуться. Из моих звездоподобных ран сочились бесчисленные струйки крови. Их невозможно было остановить, и в моих туфлях и на полу вокруг них образовались целые лужицы.

— Пей, Оттавия! — услышала я издалека голос Фарага. — Пей, любовь моя, пей!

Я едва слышала его голос, но снова ощутила край чаши у губ. В ушах у меня гудело; я слышала бесконечные ноты сотен окарин[67]. Я помню, что приоткрыла глаза как раз перед тем, как в беспамятстве рухнула на пол: рядом с одной из каменных скамей лежал без сознания покрытый червяками капитан, а передо мной стоял бледный Фараг с чёрными кругами вокруг глаз и запавшими щеками, и его тяжёлое дыхание и расплывчатые черты — последнее, что я помню.

Целую неделю мы были очень слабы. Ухаживавшие за нами заставляли нас пить много жидкости и есть какую-то кашицу со вкусом овощного пюре. Несмотря на это, нам было нелегко восстановиться от этой дикой кровопотери. Я на долгое время теряла сознание и помню длинные часы бреда и странных галлюцинаций, в которых самые абсурдные вещи казались возможными и логичными. Когда нас кормили и поили, я слегка открывала глаза и видела тростниковый потолок, сквозь который проникали солнечные лучи. Я не знаю точно, реальность это или часть моих бредовых иллюзий, но, как бы там ни было, я была не я, так что всё равно.

На второй или третий день, точно не скажу, я поняла, что мы на корабле. Покачивание и плеск воды о борт рядом с моей головой перестали быть только частью моих кошмаров. Где-то в те же дни я помню, что начала искать взглядом Фарага и нашла его лежащим без сознания рядом со мной, но у меня не было сил привстать и придвинуться ближе. В моих грёзах он являлся в оранжевом свете и говорил грустным голосом: «По крайней мере вас утешает вера в то, что скоро вы начнёте новую жизнь. Я засну вечным сном». Я протягивала к нему руки, чтобы схватить его и упросить не бросать меня, не уходить, вернуться ко мне, но он, печально улыбаясь, говорил: «Я довольно долго боялся смерти, но не позволил себе поддаться слабости и уверовать в Бога, чтобы избавиться от этого страха. Потом я понял, что каждый вечер, когда я ложусь в постель и засыпаю, я тоже немного умираю. Процесс тот же самый, разве ты не знала? Помнишь греческую мифологию? Братьев-близнецов Гипноса и Танатоса, сыновей Никты, Ночи… помнишь?» Тут его образ превращался в расплывчатый контур, который мелькнул передо мной до того, как я потеряла сознание в зале для поминальных пиршеств в Ком Эль-Шокафе.