Русское Старообрядчество. Духовные движения семнадцатого века - Сергей Зеньковский

Бунт Булавина, а через семьдесят лет бунт старообрядца Пугачева были подавлены, но казаки Дона и других областей юго–востока России сохранили свою преданность старой вере, и до XX века значительное количество донских казаков остались верными старому обряду и старым взглядам на церковь.

Казаки–старообрядцы, ушедшие в конце 80–х и начале 90–х годов на реку Куму, осели там со своими семьями, основали свои скиты и начали обрабатывать землю. Плодородные и богатые земли Прикавказья, леса, изобиловавшие дичью, и реки, дававшие возможность легкого и богатого улова, стали новой землей обетованной для поселенцев. Часть этих эмигрантов–старообрядцев пробралась даже дальше на юг, где они расселились по речке Карамыке, между рекой Кумой и рекой Домызлой, на землях кабардинского князя Месеуста, а игумен Досифей со своей походной церковью осел на речке Аграхани на землях Тарковского шавкала, или князя. Третья группа донских казаков–старообрядцев, осевших в бассейне Кумы и начавших переговоры с гребенскими казаками, попыталась переселиться дальше на восток и осесть вдоль Терека среди гребенцов, которые все крепче и крепче держались старой веры и в конце концов на века оказались среди наиболее крепких и стойких старообрядцев. Но терцы–гребенцы и их атаман Иван Кукла долго боялись принять к себе бежавших с Дона казаков–бунтарей. Московское правительство поддерживало с ними дружеские отношения, в те годы не вмешивалось в их внутреннюю и религиозную жизнь, не мешало молиться по старым книгам и поэтому их немногочисленное, но преданное старой вере духовенство предпочитало не рвать с церковью, а атаман Кукла хотел сохранять добрые отношения с русскими воеводами в Астрахани и на Северо–Восточном Кавказе. Только в 1738—1745 годах, когда ретивый и неосторожный астраханский владыка Иларион потребовал введения новых книг в гребенских церквах, гребенские казаки порвали свои, казалось, прочные связи с церковью и окончательно ушли в раскол[131].

В течение нескольких лет осевшие на реке Куме старообрядцы–казаки вполне успешно отбивались от лениво нападавших на них донских казаков, оставшихся лояльными Москве. Кубанские ногайцы, бывшие в то время под подданством Крымского хана, охотно оказывали им помощь, сознавая, что усиление русского правительственного влияния на Северном Кавказе быстро ограничит и их вольности. Поддерживая прикумским старообрядцев, они даже послали им на помощь тысячу конных панцырников, которые участвовали в действиях против донских лоялистов[132]. Но в середине 90–х годов старообрядцы–казаки решили уйти с Кумы. Смерть игумена Досифея, последовавшая в самом начале 1690–х годов, оставила их без духовного и политического окормления, а в боевых стычках с казаками, преданными Москве, они потеряли не только своих духовных руководителей, но и немалое число бойцов, что очень ослабило их немногочисленные отряды.

Но, конечно, особенно тяжела была для них кончина самого Досифея. Иван Алексеев, старообрядческий историк середины XVIII века, который описывал эти события частично со слов современников и сподвижников Досифея, несмотря на то что он сам был беспоповцем, в драматических тонах рассказывает о впечатлении, которое произвела смерть Досифея на его последователей: “Но о, колик плач и рыдание последующим себе остави Досифей! Паче неже Иовлева плача! В толиком удаленном странствии, сирых, бедных и непризорных толикий отец. Чадолюбивый, толикий пастырь изрядный на таковой пустыни их остави, еликаго уже надеятися не можаху. Плакаху над ним мужи, рыдаху боголюбивые жены и юноши слезяху, от очию слезные источники извождаху о бедствии своем”[133].

Кумские казаки не имели достаточно военного снаряжения и, располагая ввиду усиливавшихся набегов донцов крайне ограниченным временем для земледелия, охоты и рыбной ловли, они остались с ничтожными запасами продовольствия. Часть их в конце концов просочилась на Терек и слилась с гребенскими казаками, другие вернулись на Дон, внешне примирившись с новыми порядками. Наконец наиболее решительные и непримиримо настроенные казаки–старообрядцы ушли с реки Кумы на запад и осели вдоль нижнего течения Кубани, где и раньше проживали переселившиеся с Дона не очень многочисленные казаки. Там они попали под подданство Крымского хана, но, стараясь сохранить свою веру, они не испугались жизни в новой среде и на новых землях. Уходя с Кумы, они унесли с собой тело полюбившегося им их вождя, игумена Досифея, столь долгие лета бывшего одним из самых непримиримых и неуловимых вождей старообрядцев[134]. Так в 1696 году окончило свое свободное десятилетнее существование Донское, затем миниатюрное Кумское старообрядческое государство, а с ним прекратилось и донское старообрядческое священство.

В те же два последних десятилетия XVII века началось накопление старообрядцев вдоль нижнего течения Волги, от Саратова до Царицына, и дальше до всегда бурной и готовой к бунтам Астрахани. В конце 1670–х и начале 1680–х годов они заселили Барынников и Мечев буераки у Саратова, начали устраивать там свои скиты и даже построили церковь. Эти новые поселения энергичных и твердых старообрядцев, постоянно пополнявшиеся беглецами из центра страны, стали первыми негородскими русскими поселениями края[135]. Дальше на юг и ближе к Царицыну, у Черного Яра, тоже образовались станицы казаков–старообрядцев, которые летом 1693 года в числе 500 бойцов даже напали на крепость Черный Яр[136].

Свою преданность старому обряду проявили и астраханские казаки. Их главари Якушка Федоров, Мишка Юрьев и многие другие были сосланы в начале 1690–х годов в Пустозерск, продолжавший оставаться местом ссылки старообрядцев и после казни Аввакума и его товарищей. Но казаки были проворнее и ловчее своих старообрядческих богословов; вскоре они бежали из Пустозерска, вернулись на Нижнюю Волгу и там осели со своими товарищами, усиливая уже сильно зараженное пропагандой старой веры население края[137]. С берегов Волги старая вера быстро распространилась на реку Урал, в то время называвшийся Яиком, и там она твердо укрепилась в сердцах и душах местных казаков, которые также остались ей верны до этого столетия. В середине прошлого века поголовно все уральские казаки были старообрядцами, и уральский губернатор А. Столыпин, отец П. А. Столыпина, отмечал единство и упорство в вере уральских и оренбургских казаков, сравнивая их за преданность старым русским идеалам с современными ему славянофилами[138].

Хотя казаки Юго–Востока, в частности главная масса донцов и волжские казаки, в конце XVII и начале XVIII века попали под строгий контроль государства, тем не менее не только сами казаки, но и часть их духовенства, формально признававшего патриаршую власть, остались верны старым книгам. Не только на Тереке, но и на Волге и на Дону, в глухих углах казачьего расселения контроль правительства и церковной иерархии был очень слаб, и местные священники нередко продолжали креститься двумя перстами, провозглашать сугубую аллилуиа и не вводили новых “никонианских” обрядов. Дон и Урал вместе с Астраханью, поселениями Нижнего Поволжья и ушедшими на Кубань и подчинившимися Крымскому хану казаками образовали далекий передовой форпост русского заселения, но форпост географически изолированный в своей повседневной жизни от остального, основного массива населения Русского государства. Господствующая патриаршая, а затем синодальная церковь была прочна лишь в главных городах и крепостях, где стояли воеводы. Постоянное оседлое русское население, разбросанное среди бесконечных степей и их кочевников, медленно, но постоянно росло за счет прилива переселенцев и беглецов из средней и северной России. Эти пришельцы часто сами были старообрядцами, а если они ими не были ко времени прихода на Юго–Восток, то быстро таковыми становились, смешиваясь со старым казачьим населением и образовывая духовно и психологически особый тип русского человека. Религиозная обособленность и независимость и вольный дух были характерны для этих групп энергичных и твердых в своих убеждениях, всегда готовых подняться на защиту воли и старой веры казаков и крестьян[139].

Но оторванность и изолированность казачьего Юго–Востока от основных областей России не позволили им сыграть значительную роль в распространении и развитии организации старой веры. Кроме того, смерть игумена Досифея и других вождей Донской старообрядческой революции 1687 года и арест лояльными казаками других священников оставили в конце XVII века Дон и Северный Кавказ без выдающихся проповедников и организаторов. А среди местного казачьего духовенства своих значительных миссионеров и богословски подготовленных для ведущей роли в старообрядчестве вождей не оказалось. Поэтому руководящая роль в характерном для Юга поповском старообрядчестве выпала не казачьим землям, а новым поселениям вдоль польской границы — Стародубью и Ветке, а в беспоповщине главные центры образовались на Севере.