Цирк проклятых. Кафе лунатиков - Лорел Гамильтон

Малый тролль на человека не нападет, если у него есть выбор. Большой горный тролль мог бы, но они вымерли уже лет двадцать как. К тому же у них была привычка обламывать деревья и забивать человека до смерти, а потом пожирать.

Нет, я не думала, что это какая-то экзотика вроде тролля или горгульи. Если бы остались ведущие к телу следы, я была бы уверена, что передо мной жертва ликантропа. Тролли, как известно, одевались, хотя и в отрепья. Так что тролль мог бы протопать по снегу, а горгулья — прилететь, но ликантроп? Им приходится ходить на звериных ногах, на которые человеческая обувь не налезет. Так как же?

Тут бы мне хлопнуть себя по лбу, но я этого не сделала. При осмотре места убийства от такого жеста останется кровь на волосах. Я просто посмотрела вверх.

Обычно люди вверх не смотрят. Миллионы лет эволюции приучили нас на небо не обращать внимания. Там нет таких тварей, что могли бы напасть на нас. Но это же не значит, что никто не может спрыгнуть на нас сверху.

Над расселиной простиралась ветка дерева. Луч фонарика показал на коре свежие царапины. Оборотень взобрался по коре и поджидал проходящего человека. Засада, ожидание, убийство.

— Дольф, можешь подойти на минутку?

Дольф осторожно спустился по склону. Наверное, не хотел повторять мой номер на бис.

— Ты знаешь, что это? — спросил он.

— Оборотень.

— Объясни. — У него был уже наготове верный блокнот с авторучкой.

Я объяснила, что нашла и что думаю.

— У нас не было случая с диким ликантропом с момента образования нашей группы. Ты уверена?

— Уверена, что это оборотень, но я не говорила, что это ликантроп.

— Объясни.

— Все ликантропы — оборотни по определению, но не все оборотни — ликантропы. Ликантропия — это болезнь, которой можно заразиться после нападения или после прививки неудачной вакциной.

Он поднял на меня глаза:

— Этой штукой можно заразиться от вакцины?

— Случается.

— Полезно будет знать, — сказал он. — А как это можно быть оборотнем и не быть ликантропом?

— Обычно это передается по наследству. Сторожевые псы семьи, дикие звери, гигантские коты. Кто-то один в поколении несет в себе эти гены и перекидывается.

— Это связано с фазами луны, как обычная ликантропия?

— Нет. Сторожевой пес появляется, когда он нужен семье. Война там или какая-то физическая опасность. Есть люди-лебеди — эти связаны с луной, но все равно это наследственное.

— А что еще бывает?

— Бывает проклятие, но это уже по-настоящему редко.

— Почему?

Я пожала плечами.

— Надо найти ведьму или кого-нибудь с достаточной волшебной силой, чтобы проклясть кого-то оборотнем. Я читала заклинания для личного превращения. Зелья настолько насыщены наркотиками, что можешь поверить, будто обратился в зверя. Можешь поверить, что ты — башня Крайслер-билдинга, а можешь и просто умереть. Настоящие заклинания куда более сложные и часто требуют человеческих жертв. Проклятие — это шаг вверх по сравнению с заклинанием. Это даже вообще не заклинание.

Я попыталась подумать, как это объяснить. В этой области Дольф — штафирка. Он этой фени не знает.

— Проклятие — это вроде крайнего акта воли. Собираешь всю свою силу, магию — назови как хочешь — и фокусируешь все на одном человеке. Своей волей обрекаешь его на проклятие. Это всегда надо делать лицом к лицу, и потому он знает, что произошло. Некоторые теории считают, что жертва должна верить, иначе проклятие не подействует. Я в этом не уверена.

— И проклясть человека может только ведьма?

— Иногда бывает, что человек не поладит с феей или эльфом. С кем-нибудь из сидхи Даоина, но для этого надо находиться в Европе. Англия, Ирландия, некоторые места в Шотландии. А в этой стране — только ведьмы.

— Значит, оборотень, но мы не знаем, какого рода и даже как он стал оборотнем.

— По отметинам и следам — нет.

— Если бы ты его увидела лицом к лицу, могла бы сказать, какого он рода?

— То есть какое животное?

— Да.

— Нет.

— А сказать, проклятие это или болезнь?

— Нет.

Дольф посмотрел на меня вопросительно:

— Обычно ты лучше работаешь.

— Я лучше работаю с мертвецами, Дольф. Дай мне вампа или зомби, и я тебе скажу его номер карточки социального страхования. Что-то в этом от природных способностей, но больше от практики. С оборотнями у меня опыта куда меньше.

— А на какие вопросы ты можешь ответить?

— Спроси и узнаешь.

— Ты думаешь, это новенький оборотень? — спросил Дольф.

— Нет.

— Почему?

— Впервые новичок перекидывается в ночь полнолуния. Сейчас для него слишком рано. Это мог быть второй или третий месяц, но…

— Но что «но»?

— Если это все еще ликантроп, который собой не владеет, который убивает без разбора, то он должен быть еще здесь. И охотиться за нами.

Дольф огляделся, перехватив блокнот и ручку левой рукой, а правой потянулся к пистолету. Автоматическим движением.

— Не дрейфь, Дольф. Если он собирается еще кого-то съесть, это будет Уильямс или помощники шерифа.

Он еще раз оглядел темный лес, потом снова посмотрел на меня.

— Значит, этот оборотень собой владеет?

— Я так думаю.

— Тогда зачем было убивать вот этого?

Я пожала плечами:

— Зачем вообще убивают? Вожделение, жадность, гнев.

— Значит, животная форма используется как оружие, — сказал Дольф.

— Ага.

— Он все еще в животной форме?

— Это вот сделано в форме половина на половину, что-то вроде человека-волка.

— Вервольфа.

Я покачала головой:

— Я не знаю, что это за зверь. Человек-волк — это всего лишь пример. Это может быть любое млекопитающее.

— Только млекопитающее?

— Судя по этим ранам. Я знаю, что здесь есть и птицы-оборотни, но они оставляют не такие раны.

— Птицы?

— Да, но это не их работа.

— Предположения есть?

Я присела возле трупа, присмотрелась. Будто заставляла его рассказать мне свои тайны. Через три ночи эта душа отлетит, и я могла бы поднять этого человека и спросить. Но у него не было глотки. Даже мертвый не сможет говорить без нужных органов.

— А почему Титус думает, что это работа медведя? — спросила я.

— Не знаю, — ответил Дольф, минуту подумав.

— Давай его спросим.

— С нашим удовольствием, — кивнул головой Дольф. В его голосе звучал легкий сарказм. Если бы я спорила с этим шерифом долгие часы, у меня этого сарказма было бы хоть лопатой греби.

— Давай, Дольф. Меньше, чем мы знаем, мы уже знать не можем.