Плохо быть мной - Михаил Найман

— Как дела, парни? Весело?

— Все отлично, детка! — ответил один, глядя мимо нее. — Просто высший класс!

Было непонятно, знает он Эстер или нет. Ответил так, будто совсем неплохо был с ней знаком.

— Как вам музыка? Офигенная музыка, или я неправа? — Она начала пританцовывать, прищелкивая пальцами в такт песне из динамиков. — Не знаю, что за трек, но песня мне положительно нравится.

— Еще бы ты подумала, что это плохая песня, если это Марвин Гей, — ответил тот, который первый спросил, друг ли я Джеки. — «Сексуальное исцеление». Одной только этой песней Марвин ответствен за рост рождаемости в нашей стране. Среди черного населения уж точно.

— Ну и отлично, — в голосе Эстер появился металл. — Я вообще в восторге, что все довольны. Люблю, чтобы все жили в гармонии.

Она подмигнула ямайцу. Тот, демонстрируя полное с ней согласие, поднял руки вверх. — Раса Тафари! Селаси Ай! Я един с самим собой и со всей духовной вселенной! Братская любовь и доброжелательность друг к другу. Вот рецепт общей гармонии в мире.

Он ткнул пальцем в сторону пакета марихуаны, который выложил на стол.

— Выкурим, сестра?

Эстер подняла пакет и посмотрела на просвет.

— Дай-ка взглянуть, — процедила сквозь едва приоткрытые губы.

Потом она вернула пакетик ямайцу.

— С удовольствием, брат, — ответила, толкнув к нему пакетик. — Только сначала вы скажете моим друзьям до свиданья.

— Думаю, не получится, — равнодушно ответил тот.

Эстер бросила на середину стола сумку.

— А я как раз думаю, что получится.

Ямаец открыл сумку и посмотрел внутрь. Потом поднял голову на Эстер.

— Ты хочешь сказать, что я должен отпустить этого урода? Хочешь сказать, что я просто должен забрать это добро и не производить никаких движений по поводу вашего дружка?

— Ровно это хочу сказать.

— А не думаешь, что стоит снести этому гаду половину черепа битой? Хотя бы ради идеи?

— Я вообще не особый фанат идей, — вступил в обсуждение я. — Идеи — главный источник зла в этом мире. Большинство гнусностей в нашей Вселенной происходят из-за идей. Особенно из-за идеи, которую ты только что упомянул, — раскроить чью-то башку.

Ямаец придвинул сумку к себе. Мы встали. Эстер кивнула на пакетик травы.

— Мы с тобой обязательно покурим, приятель. Сама найду тебя на пляже.

Мы вышли.

— Отвезу Мишу, — быстро сказала Эстер, — потом заеду за тобой, Лезли. Тебе все равно надо побыть сейчас на воздухе.

Мы поехали. Я огляделся по сторонам.

— Как все-таки все отвратительно! Помнишь, Франни у Сэлинджера приезжает в колледж, и ее внезапно озаряет, что такое жизнь? Она ложится лицом к стене и не хочет подниматься с постели. А ведь вообще она права. Если ты нормальный человек, тебе ничего не остается, как лечь лицом к стене и не поворачиваться. Другого выбора нет.

— Чтобы полностью согласиться с этой жизнью, нужно быть хоть немного подлецом, — ответила Эстер. — Как, например, я и Салих.

Мне это не понравилось. Будто то, что они с Салихом подлецы, объединяло ее с ним.

— Вы с Салихом говорили про меня? — спросил я, сам не понимая, к чему придираюсь. — Зачем?

— Ты протестуешь автоматически, Миша. Против любой вещи. С чем бы ты ни столкнулся. Жизнь действительно гадкая история. И надо правда быть сколько-то подлой, чтобы ее любить. Но дело в том, что я люблю эту жизнь гораздо больше, чем ненавижу.

Она вставила кассету в кассетник. Раздалось кантри.

— «Я застрелил человека из Рено, только затем, чтоб посмотреть, как он умрет», — подпела Эстер. — «Блюз Фольсомской тюрьмы».

Она заглянула мне в глаза.

— Нравится?

По тому, как она спросила, мне показалось, что мой ответ для нее важнее вопроса.

— Фигня! — с готовностью ответил я. — Кантри — самое большое дерьмо из всех видов дерьма на свете!

— Ты видел, что мне нравится, но все равно назвал эту песню дерьмом. Ты никогда ничего не можешь сказать, чтобы просто сделать мне приятное. Пусть для этого и пришлось бы слукавить. Салих, например, сказал, что ему эта песня понравилась…

Я почувствовал подступающий гнев.

— Все потому, что я тебе никогда не врал! — заорал я. — Салих скажет тебе что угодно. Не знаю, зачем он говорил, что ему нравится. Может, он мечтает залезть тебе в трусы. Знай: я ни разу не сказал тебе ничего, чтобы залезть в трусы. Я всегда говорил тебе правду.

Я вышел, хлопнув дверью. Она уехала отдавать Лезли машину.

Скоро я узнал, что певца кантри, которого поставила Эстер, звали Джонни Кэш. Один из самых крутых исполнителей, которого даже хардкор-рэперы называли гангста.

Уже какой день я с местными парнями и девушками жарюсь на солнце и бездумно разглядываю замысловатые куски мяса, называемые человеческим телом. Они давно потеряли свою сексуальность из-за того, что в Калифорнии все обязаны быть сексуальными.

Куда бы я ни приехал, всегда заканчиваю маргиналами, думаю я. Уже думал и всегда буду так думать. От этой мысли тоскливо. И неловко перед Эстер. Мы — низшая каста пляжного общества. Общества, которое должно радоваться жизни по обязанности.

На этом пляже мы рабочая сила. Наша работа — принять на себя удар солнца во всей полноте. Впитать его раскаленные лучи, позволить ему прожечь дырки в наших головах. Дать выцвести под ним нашим волосам, выжечь всякое подобие мысли в мозгах. Рабочий день длится чуть дольше обычного присутственного в какой-нибудь средней фирме. Он начинался почти с восхода и тянулся до восьми вечера, когда солнце садилось за горизонт и становилось темно.

Разговоры, как и у служащих любой корпорации, проходили исключительно на рабочие темы. Кого продвинули по служебной лестнице, у кого какая зарплата, не поступил ли новенький, не грядут ли увольнения.

— Трава, мэн! Десять за грамм. Куда проходишь мимо своего счастья, глупый мазафакер? — вот обычный дежурный разговор здешнего маргинала.

Я работал вместе со всеми, принимая ультрафиолетовый заряд калифорнийского неба на себя. Здешнее солнце — особенное. Небо над Калифорнией имеет прямой выход в космос. Солнце жарит здесь без защитных приспособлений, напрямую, испепеляя тела, уничтожая нервную систему, заражая радиацией. Калифорнийское солнце в разы ближе к земле, чем в любых других точках земного шара. Его отличительная черта — оно лишает тебя возможности мыслить.

Лучше остальных жару переносят знакомые ребята, ямайская мафия. Они устроились на пляже недалеко от нас, вроде вместе со всеми. Но одновременно они несопоставимы с нами в чем-то самом главным. Существа высшего разряда. Инопланетяне.

Все слушают, как местные хиппари долбят в барабаны. Белая девушка с дредами и в цветастом балахоне самозабвенно лупит по кожаной покрышке, не попадая в ритм. Ямаец напротив нее сокрушенно качает головой.

— Дорогуша! Для черного нет ничего хуже, чем когда не попадают в бит. Валила бы ты отсюда и прекратила издеваться надо мной и моими друзьями.

Парень в майке «Харлей Дэвидсон» возмутился:

— Ты все портишь! Весь смысл того, что сейчас происходит, — это что все мы здесь. А не чтобы играть хорошо.

— Шел бы ты куда подальше, брат! — грозно ворчит гангстер. Он сделал шаг в сторону харлея, готов сцепиться с ним. Харлей сникает вместе с неудачливой барабанщицей.

Идущая мимо Эстер кивает ямайцу.

— Спокойнее, Элайджа, — говорит она. — Веселиться не значит бить в морду каждому, кто нарушает твои внутренние вибрации.

Она знает здесь всех. Эстер — мой главный козырь. Я привез ее из другой части континента. Она мое алиби и пропуск в здешнюю жизнь. В компании хорошеньких девушек или Салиха она мелькает рядом с нашим разношерстным сборищем. Моя подруга органично и уверенно влилась в эту породу профессиональных красавцев и красавиц.

Эстер как будто постоянно занята. Как будто выполняет некую человеколюбивую миссию. Изредка она подходит проверить, все ли со мной в порядке. В эту минуту у нее выражение лица, какое бывает у озабоченного болезнью близкого — не голоден ли я, не надо ли мне воды, не пал ли духом. Она идет ко мне, как медсестра к любимому больному смерить температуру, пульс, давление, спросить, не нужна ли грелка.

— У тебя был когда-нибудь внетелесный опыт? — спрашиваю я Стиви.

Мы смотрим, как Эстер мелькает поблизости. Стиви разлегся, отдавая свою плоть в жертву богу солнца — если такой был. Ведь Калифорния — единственный штат без Бога.

— Внетелесный опыт? — без интереса переспрашивает он. — Отвратительно, правда? Когда с высоты трех-пяти метров наблюдаешь за тем, как лежишь головой в помойке и какой-то ублюдок вынимает из твоего кармана деньги, а твоя подружка уходит с ним. И даже не можешь подняться дать ему по морде. О таких опытах ты говоришь?