Меланхолия гения. Ларс фон Триер. Жизнь, фильмы, фобии - Нильс Торсен

В сказке о Золотом сердце «сердечно-добрая и прекрасная» девочка-сирота уходит из своего дома в лесу и отдает свой пирог, палочку и шапочку нуждающимся, которых встречает на своем пути. «Берите-берите, я обойдусь», – говорит она. И тогда в один прекрасный день звезды падают на землю дождем из монет, и прекрасный принц зовет ее замуж, потому что, как он говорит, у нее Золотое сердце. «Возьми мое сердце! – восклицает девушка – Я обойдусь».

Ким Скотте объясняет, что все чувства в кино, по определению, достигаются манипуляцией, но в фильме «Рассекая волны» Ларс фон Триер все-таки заходит чуть дальше, чем обычно. Он не просто по всем правилам киноискусства подводит зрителей по скалам к обрыву, но и сталкивает их вниз – тогда это еще было в новинку.

– Мы привыкли к тому, что нами манипулируют в фильмах, и иногда даже чувствуем себя органом, на педали которого кто-то уверенно нажимает, так что мы вдруг начинаем издавать мелодию, которой от нас хотят, – говорит Ким Скотте. – Порой нам это нравится, порой раздражает, но в фильме «Рассекая волны» манипуляции были гораздо более грубыми и жесткими. Чувства зрителя при просмотре кино всегда ищут каких-то четких и надежных рамок, мы думаем: «А, ну понятно, это мелодрама. История великой и несчастной любви. „Унесенные ветром“ или „Ребекка“». Но «Рассекая волны» – это крайне варварский фильм о чувствах.

Варварский и в том, как именно Бесс жертвует собой, и в плане эротики. По словам Кима Скотте, она сдает свои бастионы ради любви так, как это было бы немыслимо в американском фильме.

– И я не преувеличиваю, немыслимо! А если ты еще замешиваешь сюда Бога, в результате происходит самое настоящее короткое замыкание. Люби ближнего своего, люби Господа Бога твоего. Стоит всерьез смешать две эти категории – и на выходе получается нечто, что приводит священников в бешенство.

– И все-таки: можно ли любить Бога так сильно, чтобы затрахать себя до смерти?

– Ну, грубо говоря, да. И с его стороны невероятно дерзко открыть в конце это окошко в небе, где бьют колокола. До этого момента он выстраивает действие с чувственной точки зрения так, что фильм смотрится невероятно реалистичным. И вот ты сидишь в зале кинотеатра, разобранный на части в своем кресле, и тут вдруг в вышине начинают бить колокола, и если только ты не очень религиозен – тебя вдруг выдергивают из человеческой драмы и тянут куда-то совершенно в другое место. И ты сидишь тогда и спрашиваешь себя: «Верю ли я в такое?»

Не все могут ответить на этот вопрос утвердительно. Несмотря на то что рецензенты хвалили фильм, среди зрителей о нем велись горячие споры, и некоторые считали, что Триер идеализировал тип женщины-реакционера, подававшей своим сестрам на удивление плохой пример. Однако для карьеры Триера и для «Центропы» фильм стал триумфом.

– Именно этот фильм создал «Центропу», – говорит Вибеке Винделев. – Он изменил все. До него Ларсу удалось завоевать определенное признание в каком-то элитарном круге, но круг этот все-таки был очень узок, и тут вдруг он предстает чуть ли не восьмым чудом света. Он взял актрису из третьего состава труппы Шекспировского театра – и сделал из нее звезду, получившую номинацию на «Оскар». И тогда все начали интересоваться тем, что он делает.

Сам Триер говорит о фильме «Рассекая волны» гораздо более сдержанно:

– Если рассматривать «Рассекая волны» как сентиментальный фильм – то да, он получился лучше, чем я ожидал, но все-таки я им не горжусь, потому что он, как ни крути, слишком похож на заметку в воскресном выпуске бульварной газеты. О том, что среди нас есть очень религиозные люди, которые воспринимают существование однобоко и зло, и так далее. Мне кажется, что как-то мерзко подставить целую религию под всеобщую ненависть ради того, чтобы добавить фильму немного драматизма, – говорит он и начинает смеяться. – Хотя религиозные люди наверняка и в самом деле невыносимы.

После «Рассекая волны» сценарии стали присылать тоннами. Вибеке Винделев только и делала, что их читала. Как-то ей попался сценарий о маркизе де Саде, и тогда она позвонила Триеру.

– Да брось ты этим заниматься, – сказал он. – Я не собираюсь браться ни за что, кроме своих собственных фильмов.

Он предпочитает простой материал, который сам потом может усложнить и завести далеко, сложному сценарию, который ему пришлось бы упрощать.

Как-то раз, сидя в кабинете режиссера, мы вставляем диск в компьютер и просматриваем несколько сцен из фильма «Рассекая волны», и Триеру сложно скрывать свое восхищение. Фильм открывает показанное крупным планом лицо Бесс, которая пришла на встречу с одним из церковных стариков.

«Его зовут Ян», – первое, что она говорит.

– Она чудовищно переигрывает! – говорит Триер. – Но все равно это крутое начало.

Вообще-то они сняли другую начальную сцену, в которой Бесс идет вдоль воды, кричит и молит Бога вернуть ее мужа домой. Однако, рассказывает Андерс Рефн, ее забраковали, и вместо этого фильм открывает крупный план, и все продолжается потом безо всяких объяснений.

– Из Института кинематографии за такое начало выгоняли, – говорит Андерс Рефн, – потому что в нем собраны все ошибки, которые вообще возможны.

Сам Триер тоже вполне доволен началом.

– Это смешно, потому что кажется, как будто она хочет поделиться с нами тайной – о том, что встретила своего суженого. И вот это вот мне тоже ужасно нравилось… что она смотрит в камеру. Этого в принципе делать нельзя, но зритель все равно радуется, что она это сделала, потому что уже к ней привязан, – говорит он.

Чуть позже, когда Бесс не может совладать с чувствами у вертолета, который должен отвезти Яна на нефтяную платформу, и друзьям приходится физически ее удерживать, режиссер снова сияет.

– Это типичная инструкция: не останавливайся! Как в драках, знаешь, когда главного зачинщика удается повалить на землю, и потом он говорит: «Все, все, я успокоился». И как только его отпускают, он снова бросается в драку. Но вот это… это чересчур, – говорит Триер, когда Бесс показывает камере язык. – Слушай, как же смешно было это смотреть, – говорит он, вытаскивая диск. – Не смей только об этом написать.

Закончилось все в тот раз тем же, чем и началось: панической атакой. Стоял 1996 год, и вся «Центропа» собиралась в Канны, потому что ходили слухи о том, что фильму достанется какой-то приз. Бенте Триер вспоминает, как все остальные улетели на самолете, а они с Ларсом приехали на копенгагенский вокзал и сели в поезд.

– И тогда он впал в панику и сказал: нет, нет, я не могу.