Сотворение мира - Гор Видал

Шэ-гун был шокирован, обнаружив, что Зал Света полон музыкантов, жонглеров, торговцев снедью. Зрелище открылось веселое, но вряд ли исполненное религиозным чувством.

— Не могу понять, почему это позволили!

— А что здесь должно происходить?

Я, как зачарованный, смотрел на группу карликов, выполняющих, к восторгу толпы, акробатические трюки. Люди бросали исполнителям монетки.

— Ничего. Здесь должно быть уединенное место, где человек может поразмыслить об идее света. И конечно, здесь проводятся религиозные церемонии. Думаю, правитель получает с этих торговцев арендную плату. И все равно зрелище шокирует, не правда ли?

Вместо меня ему ответил мелодичный голос сзади:

— Чрезвычайно шокирует, почтенный владыка! Возмутительно! Но такова человеческая природа, не так ли?

Обладателем голоса оказался седобородый старик с необычными для китайца раскрытыми глазами. В них светилась доброта — или грусть. Часто одно совпадает с другим, что этот замечательный человек и любил демонстрировать.

— Лао-цзы!

Шэ-гун приветствовал мудреца с тщательно выверенной долей уважения и снисходительности. Если я еще не говорил этого, «цзы» по-китайски означает «учитель» или «мудрый». Дальше я буду называть Лао-цзы Учителем Ли.

— Это зять царя богатейшей Магадхи, — представил меня Шэ-гун; он редко забывал о моем царском родстве, из которого надеялся извлечь для себя выгоду. — Он приехал к нам набраться культуры. — Шэ-гун повернулся ко мне: — Вы встретили мудрейшего человека в Срединном Царстве, держателя архивов дома Чжоу, мастера всех трех тысяч искусств…

Он щедро расточал похвалы Учителю Ли. Как многие из обедневшей знати, Шэ-гун чувствовал себя обязанным восполнить отсутствие войск и владений многочисленными комплиментами и вычурными манерами.

Учитель Ли проявил искренний, а не просто вежливый интерес к моему происхождению: он также оказался первым из китайцев, кто с первого взгляда понял, что я не уроженец Магадхи. Хотя о Персии он не слышал, но знал, что за рекой Инд есть земли, где живут люди с голубыми глазами. Желая узнать что-то новое для себя, Учитель Ли пригласил Шэ-гуна и меня отобедать с ним на краю места для жертвоприношений Земле.

— Одинокий с радостью разрешил мне пользоваться старым павильоном. Мы скромно поедим и побеседуем о дао.

Слово «дао» означает «путь». Как я открыл, оно имеет еще много и других тонких значений.

Мы проложили свой путь через группу полуобнаженных танцовщиц. Насколько я мог судить, они толком никогда не танцевали, а слонялись по Залу Света в ожидании, что кто-нибудь купит их благосклонность. Шэ-гун был шокирован таким кощунством.

— Никогда не думал, что какой-нибудь Сын Неба, как бы… — Он мудро не закончил фразу…

Паузу невозмутимо заполнил Учитель Ли:

— …Как бы ни сочувствовал им! Да, сирота глубоко им сочувствует. Он желает лишь счастья людям. Он не стремится к недостижимому. Он приверженец у-вэя.

По-китайски «у-вэй» означает «недеяние», «ничегонеделание», и для Учителя Ли искусство ничегонеделания являлось секретом не только правления, но и человеческого счастья. Подразумевал ли Учитель Ли неделание вообще ничего? Нет, Демокрит. Он подразумевал нечто еще нелепее. В свое время я постараюсь изложить его воззрения.

Мы прошли по оживленным аллеям Лояна. Не знаю почему, я чувствовал себя дома. Наверное, потому, что столько времени провел в пустыне, в лесу, в дикой стране Цинь. Народ Чжоу, пожалуй, самый жизнерадостный народ на земле. Если они и считают пребывание на земле печальным, то прекрасно умеют это скрывать. Кроме того, как и многие занятые люди, они практикуют у-вэй, сами того не сознавая. Да, Демокрит, это парадокс, который скоро будет подтвержден.

Место для жертвоприношений Земле — это парк на севере города, неподалеку от конического кургана, какие есть на окраине каждого китайского города. Эти курганы известны как шэ, или святая земля, и они символизируют государство. Шэ всегда располагается рядом с рощей деревьев, не только характерных для данной местности, но и считающихся священными. В Чжоу священными считаются каштаны.

В третьем месяце каждого года на этих землях исполняют так называемое весеннее террасное представление. На самом деле это не одно представление, а множество представлений, танцев и церемоний. Если весеннее представление оказывается неудачным — то есть ритуал выполнен неточно, — то урожай осенью будет плохой или его не будет вовсе. Терраса — это обрыв, где поклоняющиеся могут сидеть и наблюдать за церемонией. При этом мужчины и женщины могут свободно находиться рядом друг с другом. Поскольку для всех весеннее террасное представление — величайший праздник в году, разные магнаты заискивают перед небесами — и народом, — оплачивая празднества, как это нынче бывает и во многих греческих городах. Первоначально эти обряды плодородия напоминали те, что до сих пор устраивают в Вавилоне, где мужчины и женщины ради будущего урожая занимаются проституцией. С годами китайское весеннее представление стало вполне пристойным, но в нем появилось много неточностей, как утверждали Шэ-гун и Учитель Ли. Я так и не узнал, правда ли это. По некоторым причинам за годы в Срединном Царстве я ни разу не присутствовал на этой церемонии, а если бы даже и присутствовал, все равно не определил бы, правильно или нет она исполняется.

Когда мы прошли мимо кургана, Шэ-гун с облегчением заметил, что там выросло не так уж много травы.

— Если святая земля не содержится в совершенной чистоте…

Шэ-гун сделал знак, отгоняя демонов, затем поклонился алтарю Земли, имеющему форму квадрата. Китайцы верят, что Земля имеет форму квадрата, а небо круглое. На юге от каждого города есть круглый алтарь Небу.

Учитель Ли провел нас через узкий каменный мостик в прелестный павильон на известняковом утесе, у подножия которого журчал и пенился быстрый ручей. Должен сказать, я никогда не видел ничего более прекрасного и ничего более необычного, чем китайский сельский пейзаж — по крайней мере, на пространстве между двух рек. Холмы там принимают самые фантастические формы, какие только можно представить, а деревья совершенно не похожи на что-либо, растущее на западе. Кроме того, когда путешествуешь, неожиданно встречаешь водопады, живописные ущелья, где сине-зеленая прохладная глубина манит к себе, несмотря на опасность встретить там драконов, призраков или разбойников, коими Китай изобилует. Хотя ни драконов, ни призраков я не встретил, но разбойников навидался. Прекрасный, кажущийся пустынным китайский пейзаж таит в себе немало опасностей для путешественников. И вообще, куда ни поедешь на земле, всегда оказывается, что все портят люди.

Павильон был сложен из желтого кирпича и имел пологую черепичную крышу. Трещины заросли мхом, на затянутых паутиной балках висели летучие мыши. Старые слуги, приготовившие нам поесть, обращались к Учителю Ли как к равному. Под звуки бьющегося о камни стремительного потока мы жадно набросились на свежую рыбу.

Мы сидели на грубой циновке, и Учитель Ли объяснил нам понятие — или понятия — дао.

— Буквально «дао» означает «путь» или «дорога», — сказал он. — Например, благоустроенная, высокая дорога. Или низкая дорога, низкий путь.

Я заметил, что руки у Учителя Ли были словно из хрупкого алебастра, и понял, что он намного старше, чем показался мне сначала. Позже я узнал, что ему уже перевалило за сто лет.

— И где же этот путь — ваш путь — начинается? — спросил я.

— Мой путь начинался бы со мною самим. Но нельзя сказать, что у меня есть путь. Я сам часть Пути.

— И что же это?

Шэ-гун удовлетворенно замурлыкал, ковыряясь в зубах зубочисткой. Он обожал подобные беседы.

— А вот что. Первичное единство всего сотворенного. Первый шаг, который человек делает по Пути, чтобы обрести гармонию с законами Вселенной. Эти законы мы называем вечно неизменными.

— И как же делается этот первый шаг?

— Представьте Путь водой. Вода всегда стремится вниз и проникает повсюду.

У меня появилось нехорошее чувство, что я снова в долине Ганга, где сложнейшие вещи объясняют так просто, что они становятся в высшей степени неясными.

К моему удивлению, Учитель Ли прочитал мои мысли:

— Мой дорогой варвар, вы думаете, что я намеренно напускаю мрака. Но я просто ничего не могу поделать. Ведь учение о Пути известно как учение без слов. И потому все мои слова не имеют смысла. Вы можете понять мои мысли не более, чем я — ощутить боль у вас в левом колене, которым вы елозите по циновке, потому что еще не привыкли сидеть по-китайски.

— Но вы поняли мое неудобство, не ощутив его. Так может быть, и я пойму ваш Путь, не следуя по нему?