Очень далекий Тартесс (др. изд,) - Евгений Войскунский

Мы остались вдвоём с Робином.

— Что хорошего, Улисс? Впрочем, знаю, знаю — хорошего ничего нет. Возвращаешься на свой корабль? А у нас тоже сплошные неприятности. Ни черта не можем понять, что стряслось с Сапиеной.

— Молчит? — спросил я.

— Молчит! — Робин постучал костяшками пальцев по главному экрану, будто этот стук мог пробудить от спячки неведомых абонентов на другом конце канала связи. — Запросили рецепт открытого огня — и замолчали. Мы тут ломаем голову, загрузили алгоритмами догадок логические машины. Но все наши гипотезы не стоят… не стоят застёжки на твоём костюме. Кстати, недурной костюмчик. Теперь такая мода пошла?.. Понимаешь, мыслим по-земному! Слишком по-земному. И машины наши антропоидны. Вот в чём беда.

Ты прав, подумал я. Прав как никогда. Мы ещё не готовы для разговора с Большим космосом. Далеко ли мы ушли от неандертальцев, тупо таращивших глаза на звёздное небо, такое непонятно-пугающее? Положим, знаем мы неизмеримо больше, но вот понять… Для того чтобы понять, надо быть там. Надо стать наконец homo universalis.

— Что? — спросил Робин. — Не понял твоего менто.

«Раньше ты понимал меня лучше», — с внезапной горечью подумал я.

— Нет, я не посылал менто. Послушай, а ты уверен, что они просили именно огонь? Может, вы их вовсе не поняли и последний сигнал означал просто «не хотим больше с вами разговаривать»…

Робин отлепился от экрана и присел на край стола, небрежно отодвинув груду бумаг и плёнок. Кажется, он немного успокоился, во всяком случае ответил он примерно так, как бывало прежде, когда мы летали вместе:

— Я всегда говорил, что у тебя светлый ум, Улисс. — И, помолчав, добавил: — Вообще-то замечание резонное. Сколько уже месяцев я выверяю код… Да нет, при всём его несовершенстве сигнал расшифрован правильно. Мы тут с Дедом переворошили всю документацию, весь обмен с самого начала. Не хотел я вытаскивать Деда на Луну, отрывать от мемуаров, но пришлось…

— Значит, нужен огонь, — сказал я. — На Земле давно нe пользуются открытым огнём, но каждому дураку известно, что огонь бывает разным. Не обязательно при соединении вещества с кислородом. Многие металлы горят в хлоре, некоторые окиси — в углекислоте. Если бы знать наверное, какая там атмосфера…

— Вот именно. По нашим скудным сведениям, атмосфера у них нашего типа. Но, конечно, уверенности нет.

— Ну, допустим. Для чего был нужен открытый огонь? Первобытные люди грелись у костра, жарили мясо, отпугивали хищников…

— Брось, Улисс. Мы перебрали все варианты — даже такие, о каких не слыхивали. Машина выдала всё, что хранилось в памяти. Ясно, что при высоком уровне развития открытый огонь не нужен — он неэкономичен и грубо управляем. Первый логический вывод: высокоразвитая цивилизация попала в некие условия, исключившие обычную энергетику.

— Логично, — сказал я. — Может, снизилась внутренняя активность центральной звезды их системы, и тот вид энергии, на котором работает техника Сапиены…

— Думали, думали! — Робин опять забегал по аппаратной. — Понимаешь, не умеем мы представить себе жизнь, резко отличную от нашей. Так и лезут земные аналогии. Знаешь, что пришло мне в голову, Улисс? — Он остановился передо мной, сунул руки в карманы. — Вот наша Солнечная система — она кружится вокруг центра Галактики по такой гигантской орбите, что за время своего существования сделала всего пять или шесть оборотов, верно? А человеческая история и вовсе умещается в нескольких градусах этой орбиты. Так?

— Пожалуй. Что из этого следует?

— Не гипотеза, Улисс. Не знаю даже, как назвать… незрелая мысль… Какие области пространства ещё предстоит пройти нашей Системе, в каких полях тяготения, в каких вихрях излучений предстоит ей побывать? И вот, скажем, Сапиена… Вместе со своей системой она могла войти в некую область, пересекаемую орбитой… в такую область Галактики, где энергетические условия…

Робин увлёкся, дал волю фантазии, а вслед за ним и я, и только Ксения, вызвавшая Робина на обед, прервала наш разговор.

В столовой было отнюдь не многолюдно. Четверо селенитов, уже отобедавших, сидели перед визором — там передавали праздничную программу.

Знаменитый Герасим, аккуратнейший из роботов, принёс нам еду. Ксения пожаловалась мне, что как наступают праздники, так уж непременно что-нибудь помешает улететь на шарик. Теперь вот она и могла бы полететь, срочных дел нет, так Робин затеял работу, которой конца не видно. Сапиена, Сапиена — только и слышишь от него…

— А ты бы взяла и одна полетела на праздники, — сказал я.

— Одна? — Ксения удивлённо подняла брови. — Ну, знаешь ли… В конце концов, и по визору все можно увидеть.

— Правильно! — заявил Робин и потрепал её по плечу.

Вошёл Дед. Скосил сердитый взгляд на визор, поморщился.

— Отдохнул? — спросил Робин. — Как себя чувствуешь?

— Был бы вам чрезвычайно обязан, молодые люди, — отнёсся Дед к селенитам у визора, — если бы выключили эту мерзость.

— Иван Александрович! — взмолился кудрявый селенолог Макги. — Какая же это мерзость? Такие славные песни…

— Сделай, по крайней мере, потише. — Дед положил на тарелку салату. — «Славные песни»! — проворчал он. — Нету на вас Чёрного робота.

Робин подмигнул мне. Я понял и попросил Деда рассказать историю о Чёрном роботе. Я знал её в переложении Робина, но от самого Деда не доводилось слышать. Я готов был слушать все истории Деда подряд, лишь бы отвлечься от мысли о собственной невесёлой истории…

Дед отнекивался, но мы насели на него дружно. И он сдался.

Это давняя история, друзья. Теперь уже никто не помнит, как звали изобретателя, создавшего Чёрного робота. Но у истории причудливая память, и она сохранила имя Василия Крюченкова — первой жертвы Чёрного робота. Почему бронированное чудовище выбрало именно его — тайна, которую так и не удалось раскрыть. Ведь таких, как Вася Крюченков, было много молодых ребят, любивших громкую музыку. И почему первый Чёрный робот появился именно в Рязани, тоже неизвестно. Вообще появление Чёрных роботов с самого начала было окутано тайной.

Так вот, в то утро Вася Крюченков спешил на работу, во вторую поликлинику. Он был зубным техником, Вася Крюченков, и к тому же хорошим зубным техником.

В те времена люди с удивительной лёгкостью запивали огнедышащий борщ ледяным пивом, и зубы сначала «сводило», а потом они начинали портиться, и поэтому хороших зубных техников очень ценили. В том числе и в Рязани, конечно.

Вася Крюченков спешил на работу, потому что он не любил опаздывать, и ещё потому, что с утра ему предстояла ответственная примерка нижней челюсти одному больному.

Этот… как они назывались… троллейбус был переполнен. Кто читал газету, кто смотрел в окно, а кто сидел, уставясь на стихотворный плакат: «Всегда следи за чистотой, веди себя культурно, билет использованный свой бросай, товарищ, в урну!» Тогда любили такие плакаты. А пассажиры помоложе делали то же, что и Вася: слушали портативные приёмники, транзисторы, как их не совсем правильно называли. А так как владельцы этих самых транзисторов слушали разные передачи, то все пассажиры в сотню ушей одновременно воспринимали примерно такую звукосмесь:

Нападающие армейцев навесили мяч на штрафную…Говорят, не повезёт, если чёрный кот дорогу перейдёт…Однако, при рассмотрении законопроекта верхняя палата,..А теперь поставьте ноги на ширину плеч…В целом по области на сто семь и две десятых…

Васин сосед, этакий пожилой дядя с печальными глазами, выцветшими то ли от возраста, то ли от ежевечерних сидений у телевизора, оторвался от журнала «Здоровье» и сказал с лёгкой укоризной в голосе:

— Вы бы потише, молодой человек. Нельзя же так… Некультурно…

Вася искоса глянул на соседа, вернее, на измятый лацкан его пиджака. Замечание было настолько смешным, что Вася даже не счёл нужным ответить. Он только немного прибавил громкость, предоставив соседу возможность дойти своим умом до осознания несуразности собственных слов. Другие владельцы транзисторов тоже прибавили громкость, потому что им хотелось слушать свои любимые передачи, а не Васину. Личный вкус — это ведь главный признак индивидуальности человека.

Сосед отодвинулся от Васи как только мог. Прямо вжался в стенку троллейбуса. Что-то он ещё сказал, Вася разобрал одно лишь слово: «некультурно». Но и тут Вася не вспылил. Только бросил снисходительно:

— Эх вы, не знаете, что радио — это культура.