История свободы. Россия - Исайя Берлин

Нет сомнения, что при помощи такой продуманной политики, с разной интенсивностью чередовавшей чистки с периодами послабления, ограничение свободы с ее расширением, Сталину удалось сохранить систему, отнюдь не вызывавшую одобрения тех, кто оказался в нее вовлечен. Он поддерживал ее жизнь дольше, чем это удавалось ранее, при любой другой революции. Метод Сталина подробно рассматривается в уже упомянутой статье Атиса. Хотя, как утверждает автор статьи, успех этого метода обеспечивается лишь рукой хозяина, поддерживающего порядок, сам метод пережил Сталина. Несмотря на то что разыгравшаяся между его преемниками борьба за власть нанесла системе огромный ущерб, несмотря на восстания на Западе, совершенно непредвиденные в Москве, «искусственная диалектика» продолжала работать. В течение последних пяти лет непрерывная последовательность «либеральных» и репрессивных шагов советских правителей строго сохраняется, хотя этот метод больше не поддерживается виртуозным мастерством (или личным садизмом) Сталина. Иначе говоря, гипотеза Атиса, объясняющая сталинские методы управления, прекрасно подходит и для его преемников.

Этот метод – оригинальное изобретение Сталина. Одним из его побочных последствий, тоже хорошо продуманным, была полная деморализация слоя, который в СССР до сих пор обозначают словом «интеллигенция», то есть людей, занимающихся искусством и наукой. В худшие годы царского режима все же сохранялись определенные сферы, где существовала возможность выразить себя совершенно свободно, мало того – существовала возможность промолчать. Сталин это изменил. Теперь ни одна сфера не исключена из области партийных директив; отказ говорить то, что предписано, означает неповиновение и ведет к наказанию. Для «внутренней эмиграции» необходимо, чтобы умственная деятельность и средства самовыражения оставались вне политики. Но если единственный шанс выжить определяется тем, поддерживает ли человек абсурдные политические принципы, если, более того, его умственные способности истощаются в борьбе со смертельной опасностью, поскольку он должен непрерывно маневрировать между разными позициями, если требуется признавать то одно, то другое божество, причем они непредсказуемо меняются, а малейшее невнимание, слабость или ошибка могут стоить человеку жизни – уже невозможно обдумывать собственные замыслы или скрываться в крепости своего внутреннего мира, оставаясь тайным еретиком. Сталин пошел еще дальше. Он допустил лишь минимум официальных контактов между научными учреждениями, между лабораториями и институтами и тем самым успешно предотвратил возникновение влиятельных интеллектуальных центров, пусть даже смиренных и покорных, пусть даже шарлатанских и ретроградных. Среди жрецов диалектического материализма тоже не могло появиться влиятельных фигур, поскольку теоретические проблемы обсуждать не дозволили. В Академии наук, Институте красной профессуры или в Институте имени Маркса и Энгельса занимались тем, что цитировали Маркса в поддержку деяний Сталина. Нужду в догматах как Сталин, так и другие члены Политбюро (конечно, далекие от академических штудий), восполняли сами.

Там, где нет официальной церкви или коллегии авгуров с их привилегиями и тайнами, существует относительно защищенная территория, где процветают и ортодоксальная вера, и ереси. Сталин взялся за подавление идей как таковых, за что, надо сказать, пришлось дорого заплатить. Речь идет не только о системе образования советских граждан, не только о «чистой» науке и фундаментальных исследованиях; даже прикладные науки были задавлены недостатком свободы; их наводнили авантюристы, шарлатаны и профессиональные осведомители. Подавление всех форм интеллектуальной жизни имело более глубокие последствия, чем полагали самые враждебные и пессимистично настроенные западные наблюдатели и даже зарубежные коммунисты, находящиеся за пределами советского влияния. Создание такой системы – поразительное достижение Сталина, значение которого не следует приуменьшать. Ему удалось выхолостить русское общество, некогда одно из самых талантливых и продуктивных.

Еще одно последствие созданной Сталиным системы состоит в том, что основная часть тех пороков, которые так настойчиво приписывались марксистами капитализму, в чистом виде обнаруживаются только в самом Советском Союзе. Большинству читателей, вероятно, знакомы такие расхожие марксистские понятия, как капиталистическая эксплуатация, железный закон заработной платы, превращение человека в товар, присвоение прибавочной стоимости владельцами средств производства, зависимость идеологической надстройки от экономического базиса и тому подобная коммунистическая фразеология. Но что лучше всего иллюстрируют эти понятия?

Экономическая эксплуатация – феномен, хорошо известный на Западе; но и там нет такого общества, в котором людей «эксплуатировали» бы более жестко, систематично и откровенно, чем советских рабочих. Правда, прибыль от этого в Советском Союзе идет не в пользу частного предпринимателя или капиталиста. Эксплуататор – само государство или те, кто контролирует аппарат принуждения и власти. Эта контролирующая сила – будь то партийные деятели, или бюрократы, или и то и другое вместе – больше похожа на капиталистов из марксистской мифологии, чем реальные капиталисты современного Запада. Рабочие на самом деле получают лишь такой минимум пищи, крова, одежды, развлечений и образования, чтобы они могли производить максимальное количество товаров и услуг, предусмотренных государственным планом. Остальное присваивается в качестве прибавочной стоимости намного проще и аккуратнее, чем на Западе, где нет планирования. Заработная плата регулируется самым «железным» из всех возможных законов – потребностью в продуктах. Экономическая эксплуатация осуществляется здесь в чистом виде, в «лабораторных» условиях, не мыслимых в Западной Европе или в Америке[356]. Именно в Советском Союзе официальные постановления, лозунги, идеалы меньше всего соответствуют реальности. Именно здесь поддерживаемые властью интеллектуалы – это своего рода лакеи правящей элиты (некоторые из них пассивны и инертны, другие полны циничного удовлетворения и гордости за свою изобретательность). Именно в Советском Союзе куда явственнее, чем на Западе, идеология, литература и искусство служат дымовой завесой, скрывающей жестокости, средством ухода от реальности, в которой творятся преступления, или «опиумом для народа». Именно в Советском Союзе государственная религия (ею и стал закосневший «диалектический материализм» официальных советских философов) – не что иное, как сознательно используемое оружие в борьбе с внутренним и внешним врагом; философия, уже и не претендующая на статус «объективной истины».