Колдун - Ольга Григорьева

– Он уходил? – помогая себе знаками, вновь спросил Варяжко. Рабыня стрельнула глазами на Блуда, затем на дверь и вдруг обрадованно тряхнула головой. Поняла! Но почему-то продолжала молчать. Варяжко открыл было рот – повторить вопрос, но Блуд опередил его. Обращаясь к рабе, он рыкнул:

– Говори! Не бойся – говори правду!

На бледном лице девки отразились сомнение и страх. Прижав к щекам узкие ладони, она пробормотала что-то невнятное.

– Что она сказала? – переспросил у воеводы Варяжко. Блуд помотал головой:

– Это ты уж сам разбирай, я тебе переводить не стану. А то потом заявишь, что я тебе соврал…

Нарочитый вздохнул. Похоже, Блуду и впрямь было нечего скрывать. Но тогда чей же голос слышал Варяжко на берегу Непры? Кто предал Ярополка?

Рабыня вновь замычала. Варяжко вслушался.

– Хозяин дом сидит. Ходить нет. – страшно коверкая слова, шептала девушка. Опасаясь, что ее вновь не поймут, она поставила на пол баночку с маслом и всячески помогала себе руками – то показывала двумя пальцами шагающего человека, то отрицательно мотала головой и все время с надеждой вглядывалась в лицо нарочитого.

– Я все понял, – успокоил ее Варяжко.

– Поди вон! – приказал Блуд. Девка схватила свое снадобье и выскочила за дверь. Варяжко глянул на воеводу. Уже надев срачицу и насмешливо кося наглыми глазами, тот стоял перед нарочитым, ждал извинений. Только Варяжко не хотелось извиняться. Какая-то тень ушедших сомнений все еще витала в его душе. Сунув меч в ножны, он отвернулся от скалящегося в победной улыбке воеводы и вышел.

Темнота уже полонила город, опрокинув на него свою звездную сеть, и высокие боярские избы висели в ее путах большими белыми рыбинами. Даже княжий терем казался каким-то призрачным, будто нарисованным. Варяжко вновь вспомнил произошедшую в горнице Ярополка ссору. А молодец Горыня, как он…

Горыня! Тонким язычком надежда скользнула по душе нарочитого, согрела ее теплом. Как он мог забыть о клятве Сторожевого! Вот кто сумеет вызнать у стражей правду! Воины на стене поклонялись Горыне будто второму Руевиту, а лгать богам не осмеливался никто. Приняв решение, Варяжко двинулся к дружинной избе.

Несмотря на позднее время, там еще никто не спал. Вошедшего нарочитого окутал привычный запах множества людей, прелых поршней и оружия. Оружие воев пахло особенно – еле уловимо, но отчетливо, так, как умеет пахнуть только предназначенное Морене железо. На звук хлопнувшей двери обернулись сразу несколько голов и, признав в позднем госте нарочитого, смолкли. «Видать, обсуждали, кто прав был в княжьей горнице – я иль Блуд», – догадался Варяжко и спросил:

– Горыню кто видел?

Он знал – у Горыни на берегу Непры, где кончается городская стена, есть своя большая изба, но знал так же, что, поселив туда многочисленную родню, сам Сторожевой редко показывался в родном доме. Ласкам жен он предпочитал грубые шутки воев. Вот и теперь на окрик Варяжко он сам выглянул из-за спин сидящих на полатях кметей:

– Тут я.

– Поговорить бы…

Готовясь ко сну, Горыня уже разделся, однако на просьбу Варяжко встал и, не возражая, натянул порты:

– Пойдем поговорим, коли не шутишь…

Выйдя, он потянулся всем телом, шумно вдохнул свежий ночной воздух:

– Так о чем речь, нарочитый?

Стараясь быть как можно осторожней в словах – все же до нынешнего дня Горыня водился с Блудом, – Варяжко рассказал ему о воеводе. Горыня угрюмо потупился:

– И я ему не верю. Раньше был он предо мной словно лист раскрытый – все его хитрости ведал, а нынче – что внутри прячет, не разберешь…

– Думаешь, он мог предать?

Сторожевой вскинул голову. Его длинные седые волосы рассыпались по плечам, глаза блеснули холодом:

– Ничего я не думаю, но ребят, тех, что нынче в карауле стояли, расспрошу. И тебе, нарочитый, совет дам: если они Блуда видели, все равно не лезь к князю со своими подозрениями. Он словам не поверит и от своего решения не отступится. Вот коли доведется тебе Блуда прямо на подлом деле словить – тогда все и откроешь.

– Но ты же понимаешь – Родня падет под напором Владимира. А лишившийся князя Киев откроет ему ворота… – тихо прошептал Варяжко.

– Понимаю, – поежился Сторожевой. – Потому и иду с Ярополком, что гибель подле князя для меня лучше, чем позор без него. А-а-а, – Он махнул рукой. – Что тебе говорить, небось, сам то же чувствуешь…

Не прощаясь, он дернул дверь. Из открывшейся щели на двор потек многоголосый гомон. Сторожевой оглянулся:

– Узнаю, кого ты слышал, но помни – все в руках богов.

Дверь за ним захлопнулась, отрезав Варяжко от смеха и шума дружинников, как когда-то стена непонимания оторвала от него Настену. А сгустившаяся ныне тьма над Киевом отделила его от князя… Кто же остался?! Кто поймет, кто поможет вернуть прежнюю жизнь?!

ГЛАВА 39

Рогнеда ненавидела Владимира. Она знала, зачем проклятый князь-убийца взял ее в свой кровавый поход к Киеву, как знала и то, что рано или поздно ему придется расплатиться за злодеяния. Ярополк не простит ему позора жены. И поэтому каждый раз, чувствуя на своем обнаженном теле горячие жесткие руки Новгородца, Рогнеда молила богов поскорее вернуть ей нежного и ласкового Ярополка. Однажды, после того как Владимир в удовлетворении откатился от ее измученного тела, не выдержав, она прошептала:

– Отольются тебе мои слезы!

Думала, Новгородец не услышит, но он услышал и, приподнявшись на локте, испытующе заглянул в ее покрытое дорожками слез лицо:

– И кто ж это меня их пролить заставит?

Сын ключницы, недоносок, а как с ней говорил?! Будто с рабой иль чернявкой! В возмущении Рогнеда села, прикрыла руками грудь:

– Ярополк! Мой муж!

Хитрая улыбка пробежала по губам Владимира. Вздохнув, он откинулся назад и, прищуря глаза, равнодушно заметил:

– Муж твой отныне – я, а Ярополку место возле моих ног, а не в моей постели!

Ох, был бы у Рогнеды хоть маленький кинжал – немедля расплатился бы подлый Новгородец за свои слова, но оружия у княжны не было, да и взять его было негде: следя, как бы не натворила чего иль не сбежала, днем и ночью за ней ходили люди Владимира. Они даже по ночам не покидали своего поста и, дожидаясь того мига, когда насладившийся. девкой князь погонит ее прочь, стояли у княжьего шатра.

Владимир часто звал Рогнеду, но никогда не оставлял ее у себя до утра: ведая упрямый норов княжны, Новгородец опасался заснуть с ней рядом. После пленения жизнь Рогнеды стала похожа на длинную нить пряжи – днем, сопровождая князя, она тряслась на маленькой повозке рядом с его стременем и слушала грубые шутки приставленных к ней стражников, а ночью, в сопровождении тех же стражников, шла к Владимирову шатру, где ненавистный князь вволю наслаждался ее телом.