Роб Рой - Вальтер Скотт

Приказ делийского султана не встретил бы столь поспешного повиновения. В самом деле, мне теперь пришлось претерпеть почти столько же от их доброго расположения, как раньше от грубости. Они едва не сбили с ног друга своего вождя — так ревностно предлагали они мне в дороге поддержку и помощь; и в конце концов, воспользовавшись мгновением, когда я споткнулся о камень, которого под их натиском не мог обойти, меня так-таки подхватили на руки и торжественно понесли на плечах к дому миссис Мак-Алпайн.

Когда мы прибыли в ее гостеприимный вигвам, я убедился, что власть и слава в горной Шотландии, так же как и везде, имеют свои неудобства. Прежде чем Мак-Грегору дали войти в дом, где он мог отдохнуть и поесть, он должен был рассказать повесть о своем побеге не менее двенадцати раз — как я узнал от услужливого старика, который считал нужным каждый раз переводить ее мне в назидание, — а я из вежливости должен был каждый раз выслушивать перевод с подобающим вниманием.

Когда слушатели были наконец удовлетворены, они начали расходиться группами и располагаться на ночлег, одни под открытым небом, другие в соседних хижинах, кто проклиная герцога и Гарсхаттахина, кто сокрушаясь об Эване Бриглендзе, может быть погибшем из-за дружеской своей услуги Мак-Грегору, но все сходясь на одном: что побег Роб Роя не уступал подвигам любого из их вождей со дней Дугала Киара, родоначальника Мак-Грегоров.

Между тем мой друг-разбойник взял меня под руку и повел в хижину. Взгляд мой блуждал в ее дымном полумраке, ища Диану и ее спутника; но их нигде не было видно, а спрашивать я не смел, опасаясь, что выдам те тайные побуждения, которые лучше скрывать. Взгляд мой остановился на единственно знакомом лице — на лице бэйли, который, восседая на табурете у огня, со сдержанным достоинством выслушивал приветствия Роб Роя, его извинения за неуютную обстановку, его расспросы о здоровье.

— Я чувствую себя не так уж плохо, кузен, — сказал бэйли, — не совсем плохо, благодарствуйте; что же касается удобств… тут ничего не поделаешь: нельзя же прихватить с собою в дорогу Соляной Рынок, как улитка носит на себе свой замок… Я очень рад, что вы ускользнули от ваших недругов.

— Ладно, — ответил Роб, — стоит ли об этом говорить, приятель! Все хорошо, что хорошо кончается! Мир еще постоит, пока мы живы. Давайте-ка нальем по чарке водки; ваш отец, покойный декан, не дурак был выпить при случае.

— Оно, пожалуй, правильно, Робин, он выпивал иногда после дневных трудов, а их сегодня выпало на мою долю немало. Однако, — продолжал он, медленно наполняя небольшой деревянный жбан, стакана эдак на три,

— он, как и я, знал меру в питье. За ваше здоровье, Робин (он отпил глоток), и за ваше благоденствие в этой жизни и в будущей (он пригубил еще раз), какого желаю также и моей кузине Елене и вашим двум сыновьям, подающим большие надежды. Но о них поговорим особо.

Сказав эти слова, он степенно и задумчиво осушил чарку, меж тем как Мак-Грегор, сидя со мной рядом, подмигивал мне, как будто посмеиваясь над тем наставительным и самоуверенным тоном, какой бэйли всегда принимал в разговоре с ним; и даже сейчас, когда Роб стоял во главе своего воинственного клана, речь мистера Джарви звучала еще более наставительно, чем раньше, в глазговской тюрьме, где разбойник зависел от милости мистера Джарви. Мне казалось, Мак-Грегор давал понять мне, чужеземцу, что он терпит такой тон со стороны своего родственника отчасти из уважения к законам гостеприимства, но больше ради потехи.

Поставив свою чарку на стол, бэйли узнал меня и сердечно поздравил с возвращением, но тем и ограничил пока свой разговор со мною.

— О ваших делах мы еще успеем поговорить, а сейчас я должен, как вы понимаете, потолковать с моим родственником о его делах. Полагаю, Робин, тут никто не передаст того, что я хочу тебе сказать, в городской магистрат или куда-нибудь еще, чтоб очернить меня или тебя?

— Об этом не беспокойтесь, кузен Никол, — ответил Мак-Грегор, — половина моих молодцов не поймет ваших слов, остальные же пропустят их мимо ушей. А кроме того, я вырву язык всякому, кто вздумает разглашать, какие разговоры велись у меня при нем.

— Отлично, кузен. Раз так и раз мистера Осбалдистона мы знаем как осторожного юношу и надежного друга, я скажу вам прямо: вы ведете вашу семью по дурной дороге.

Потом, кашлянув, чтобы прочистить горло, он сменил покровительственную улыбку на суровый, испытующий взгляд, как советовал делать Мальволио, когда попадешь в подобное положение, и обратился к родственнику с такими словами:

— Вы сами знаете, что вы не в ладу с законом; а что касается кузины Елены, то, не говоря о приеме, какой она мне оказала нынче, — приеме отнюдь не дружественном, что, впрочем, я извиняю ввиду ее взволнованного состояния духа, — так вот, доложу я вам (оставляя в стороне эту личную причину для жалобы), я могу сказать о вашей жене…

— Говорите о ней, любезный родственник, — серьезно и строго вставил Роб, — только то, что подобает говорить другу и слушать мужу. Обо мне говорите все, что вам заблагорассудится.

— Хорошо, хорошо, — сказал бэйли в некотором замешательстве, — не будем касаться этого предмета — я не одобряю, когда люди сеют раздор в семье. Но у вас есть еще два сына, Хэмиш и Робин, что означает, как мне объяснили, Джеймс и Роберт, — надеюсь, вы так и будете называть их впредь: из Хэмишей, Эхинов и Ангюсов не выходит ничего путного, разве что эти имена частенько встречаются в обвинительных приговорах по делам об угоне скота в королевских судах Западной Шотландии. Так вот, ваши два молодца, скажу я вам, не получают хотя бы начатков общего образования; они не знают даже таблицы умножения, которая есть основа всякого полезного знания, и только смеются и гогочут, когда я высказываю им свое мнение об их невежестве. Боюсь, они не умеют ни читать, ни писать, ни считать, — хотя трудно поверить, что возможна такая вещь в христианской стране, да еще среди твоих близких родственников!

— Если б они научились читать, писать и считать, — сказал с полным хладнокровием Мак-Грегор, — то только по собственной охоте; откуда же, черт возьми, мог бы я раздобыть им учителя? Уж не предложите ли вы мне вывесить объявление на воротах богословного факультета в глазговском колледже: «Требуется наставник к детям Роб Роя»?

— Нет, кузен, — возразил мистер Джарви. — Но вы можете послать мальчиков куда-нибудь, где их научат страху божию и приличному обхождению. Они безграмотны, как быки, которых вы, бывало, пригоняли на рынок, или как те английские крестьяне, которым вы их продавали, — не умеют делать ничего полезного.

— Ой ли? — ответил Роб. — Хэмиш умеет с одной пули подстрелить тетерева на лету, а Роб насквозь пробивает кинжалом двухдюймовую доску.

— Тем хуже для них, кузен! Тем хуже для них обоих! — отвечал решительным тоном глазговский купец. — Если они не умеют делать ничего более толкового, лучше бы не уметь им и этого. Скажите сами, Роб, что вы извлекли для себя из вашего умения рубить, колоть, стрелять, вгонять кинжал в человеческое мясо или в еловые доски? Когда вы шли за стадом рогатого скота и занимались честным промыслом — разве не были вы тогда счастливей, чем теперь, когда стоите во главе ваших голоштанников и головорезов?

Я видел, что речь доброжелательного родственника причиняет Мак-Грегору страдание: он корчился и ерзал, решив, однако, не выдавать стоном свою боль. И я искал случая перебить продиктованное добрыми намерениями, но явно недопустимое по тону увещание, с которым мистер Джарви обратился к этому незаурядному человеку. Беседа, однако, закончилась без моего вмешательства.

— Вот я и подумал, Роб, — сказал бэйли, — что вы, пожалуй, слишком давно состоите в черном списке, чтобы вам добиваться прощения, и слишком стары, чтоб исправиться; а между тем обидно видеть, как двух юношей в цвете сил и надежд готовят к тому же безбожному ремеслу. А потому я с радостью определил бы их подмастерьями в ткацкую мастерскую, как начинал я сам и до меня мой отец, декан, хотя в настоящее время, слава Создателю, я занимаюсь только оптовой торговлей. И… и…

Он заметил, как брови Роба сдвинулись, предвещая грозу, и, может быть, поэтому поспешил подсластить свое неловкое предложение тем сюрпризом, который приберег к концу, думая увенчать им свое великодушие, если бы его предложение было принято, как он ожидал, с полным восторгом.

— … и… Робин, друг мой, не глядите так сумрачно, ибо я сам стану платить за их содержание, и между нами никогда не будет речи о той тысяче мерков.

— Ceade millia diaoul! Сто тысяч чертей! — вскричал Роб и, поднявшись, зашагал по комнате. — Мои сыновья — ткачами! Millia molligheart! note 95 Да я скорей увижу, как последний ткацкий станок в Глазго, последний навой, челнок, уток сгорят в адском огне!

Бэйли приготовился возразить, и я лишь с трудом внушил ему, что опасно и неуместно докучать хозяину таким разговором, а через минуту к Мак-Грегору вернулось — или он сделал вид, что вернулось, — прежнее благодушие.