Почетный академик Сталин и академик Марр - Борис Илизаров

Важно отметить то, что в «Философии символических форм» Кассирера академик Марр действительно обнаружил много созвучного своим взглядам. В отличие от Сталина с его наивно-прагматическим утверждением, что человек мыслит «лишь на базе языкового материала, на базе языковых терминов и фраз», Кассирер говорил, что человек мыслит (и тем отличается от животных) символическими формами, а не словами и фразами. Знаковыми же системами, то есть сигналами своего «языка», пользуются и животные. Человек использует сразу множество знаковых систем (языков) для оформления всего разнообразия символического мира своего мышления. Человек мыслит не словами и не значениями, которые он вкладывает в слова и в другие семиотические системы. Он мыслит образами, или, как утверждал несколько раньше Кассирера известный социал-демократический деятель П. Юшкевич, человек мыслит «иероглифами». Ленин написал свою известную книгу «Материализм и эмпириокритицизм» в том числе и для того, чтобы опровергнуть Юшкевича и близкого ему по взглядам А.А. Богданова. Кстати, когда Богданов после революции попытался обосновать свою концепцию происхождения общечеловеческого языка, Марр по ее поводу написал небольшую разгромную статью[553]. Впрочем, много раньше их идею о том, что человек мыслит «именами» или «иероглифами», высказывал в общей форме Гегель[554], а до него Вико. По свидетельству же Ветхого Завета, много раньше всех земных мудрецов Бог надоумил Адама наделить все окружающее «именами». Библейское «имя» — это не знак, имя — это эйдос, образ. Так что в этом вопросе Марр находился в русле мощнейшей религиозной, научной и культурной традиции, никак не вписывающейся в ленинскую полярную классификацию. Кассирер утверждал, что не только известные способы передачи информации: жест, мимика, фонетический язык, но все явления культуры: мифология, религия, искусство, история, наука и т. д. — есть различные системы одного и того же порядка, форматирующие мысль[555]. Поэтому «язык и мышление» не могут быть сведены лишь к фонетическому языку и связанной с ним одной из форм воплощения мышления. При всем качественном разнообразии и даже противоположности функционирования символических форм у них единая основа — символизация. Так что в 1926 году Марр не случайно помянул Кассирера. (Не могу не отметить также, что младший современник Марра, основоположник современной культурологи американец Лесли Уайт заложил ее теоретические основы на базе той же самой способности человечества к тотальной «символизации»[556].) Но усложненно излагая отдельные глубокие мысли и провидческие догадки и даже собирая оригинальные концептуальные конструкции, Марр так и не создал систематической, хорошо обоснованной и понятно изложенной общей философии языка, мышления и материальной культуры. Сталин был прав, когда написал, что Марр «пытался создать самостоятельную теорию языка». Но он был не прав, когда заявил, что это у него не получилось из-за методологических и идейных пороков и ошибок. Парадоксально, но факт — главным пороком научных воззрений лингвиста Марра была его неспособность изъясняться обыденным русским языком и хотя бы раз систематически изложить все элементы своей философии языка, мышления и культуры. В его архиве находятся зримые следы безуспешных попыток соединить собственные труды в некую целостность. Все, что он смог сделать, — это механически объединить разные работы разных лет в некий лекционный конгломерат.

Однако концепция Марра не исчерпывается одними аспектами языка. Не меньшее значение он придавал данным археологии, этнографии, фольклористики, истории и других наук о человеке. Не случайно Сталин не дал выступить по ходу дискуссии специалистам этих областей знания, ограничив ее лингвистами и одним малозначительным историком. Между тем концепция Марра была сильна именно своей междисциплинарностью. И как только ее ограничивают одним лингвистическим аспектом, она теряет смысл. Смысл же ее — в попытке раскрыть величайшую тайну — принципы и этапы становления человеческого мышления, выражаемого символическими формами. Объективная оценка этих сторон концепции Марра до сих пор не дана, и она ни разу не рассматривалась системно. Рассмотрим ее подробнее в последующих разделах, имея при этом в виду, что я не являюсь ни идейным сторонником, ни научным противником Марра или других ученых, упомянутых здесь. Излагая и частично адаптируя различные философские воззрения на язык и мышление, я даже не пытаюсь ставить вопрос об их истинности или ложности. Но своего личного отношения к историческим героям этих очерков скрывать не могу.

На оставшиеся три вопроса Крашенинниковой Сталин ответил очень кратко и в том же смысле, как он это сделал в первой статье. Она опять ставила вопрос о реальности классового расслоения национальных языков, о характеристике Марра как вульгаризатора марксизма и его скрытом идеализме, о формализме присущей «школе Марра», приведшего к губительному застою в советском языкознании. Здесь заслуживает внимания только одна деталь, которой нет в первой статье. Отвечая на вопрос о классовом характере языка (о чем свидетельствуют специфические слова и выражения), Сталин для большей убедительности заявил, что таких слов «до того мало в языке, что они едва ли составляют один процент всего языкового материала»[557]. Кто и как подсчитал этот процент, откуда он почерпнул цифру или кто ее дал Сталину, мне установить не удалось. Над изложением этого вопроса он также поработал усердно. Кроме того, в последнем варианте статьи Сталин «диалектически» после положительных слов: «Да, классы влияют на язык, вносят свои слова и выражения» — добавил негативный пассаж: «Из этого, однако, не следует, что специфические слова и выражения, равно как различие в семантике, могут иметь серьезное значение для развития единого общенародного языка, что они способны ослабить его значение или изменить его характер»[558]. В той же «диалектической» (точнее — в схоластической) манере составил и ответ на последний вопрос аспирантки, следя за тем, чтобы положительные формулировки по отношению к отдельным «хорошо, талантливо написанным» произведениям Марра не смягчили общей резко отрицательной оценки его научного наследия[559]. Наконец, в отличие от первой публикации Сталин более жестко охарактеризовал «аракчеевский режим» и «теоретические прорехи в языкознании», прямо указав, что «ликвидация этих язв оздоровит советское языкознание, выведет его на широкую дорогу и даст возможность советскому языкознанию занять первое место в мировом языкознании»[560]. Для пущей убедительности Сталин, как три гвоздя подряд, «забил» три однокоренных слова в эту заключительную фразу своей статьи.

Закончив работу над ответом Крашенинниковой, Сталин 29 июня 1950 года поручил Поскребышеву направить очередное уведомление членам Политбюро:

«Строго секретно.

29 июня 1950 г.

Т.т. Берия, Булганину, Кагановичу, Маленкову, Микояну, Молотову, Хрущеву.

По поручению т. Сталина посылаются Вам для сведения ответы тов. Сталина И.В. на вопросы тов. Крашенинниковой (преподавателя Московского городского педагогического института имени Потемкина) в области языкознания.

Зав. особым сектором ЦК ВКП(б)

Ответы были опубликованы в «Правде» 4 июля 1950 года под заглавием «К некоторым вопросам языкознания. Ответ товарищу Е. Крашенинниковой». На следующий день уже не аспирантка, а преподаватель направила академику Сталину еще одно письмо:

«Дорогой Иосиф Виссарионович!

От всего сердца благодарю Вас за то, что Вы ответили на мои вопросы. Ваши ответы явились еще одним вкладом в науку о языке и наряду с Вашей статьей „Относительно марксизма в языкознании“ лягут в основу советского языкознания.

Я думаю, что выражу мнение всех наших молодых языковедов, сказав, что в благодарность за Ваше внимание мы отдадим все наши силы и способности делу развития советской науки о языке.

Что касается меня лично, то я обещаю Вам осенью этого года дописать и защитить свою кандидатскую диссертацию.

Позвольте еще раз поблагодарить Вас, дорогой Иосиф Виссарионович, за Вашу заботу о науке и пожелать Вам бодрости, здоровья и долгих, долгих лет жизни.

5. VII.50 г.

А через месяц Сталин вызвал тень Марра на языковедческое ристалище в очередной, третий раз.

Глава 9. Языки и мышление

«Ответ тов. Санжееву», или О языке «от папы и мамы»

Итак, полемика в «Правде» закончилась. Об этом было ясно заявлено редакцией в последнем дискуссионном листке. Процесс вызволения советской лингвистики из трясины «застоя» начался немедленно после первого сталинского выступления. По давно отработанному сценарию разворачивалась работа по выявлению и разоблачению «марристов» в различных областях знания и организации локальных дискуссий в научных учреждениях. Б.Б. Пиотровский, один из тех, кого тогда понуждали каяться, позже вспоминал: «После выступления И.В. Сталина И.И. Мещанинов стал „исправлять“ недостатки в советском языкознании, а для других учеников Марра наступило трудное время, от них решительно стали требовать самокритики»[563]. Однако позабудем на какое-то время о водовороте страстей, вынужденных или сознательно совершенных сомнительных поступках, о разрушенных в одночасье личных судьбах и так же быстро воздвигнутых научных и административных карьерах. Позабудем обо всем этом на какое-то время и последуем за Сталиным как за главным источником лингво-социальных протуберанцев.