Дайте нам крылья! - Клэр Корбетт

— Ты хочешь сказать, что Питеру надо устроить на слете несчастный случай?

— Никто даже не узнает, что ты там была. Все в маскарадных костюмах. Тебя никто не заподозрит. Выследить тебя по оружию будет невозможно. В худшем случае Нико организует тебе алиби.

— Да мне туда в жизни не попасть!

— Ерунда. Нико все устроит.

Пери помолчала.

— Хорошо, — проговорила она наконец. — Спасибо. Это хороший план.

— Очень тебе не советую ему следовать, — отозвался Беркут. — Я взялся тебе помогать только потому, что ты закусила удила и без меня наломаешь дров, а я по крайней мере постараюсь, чтобы тебе все сошло с рук. Настоящий солдат понимает, что иногда другого выхода просто нет.

После стольких дней неопределенности для Пери было большим облегчением точно знать, когда она покинет группу «Орлан», — правда, оказалось, что она этого еще и боится. Хорошо хоть их с Хьюго по крайней мере часть дороги будет охранять Беркут, и это ее немного успокаивало. А еще из-за этого Пери чувствовала себя здесь словно на каникулах — понимала, как быстро все кончится, и хотела продлить каждую минуту. И с каждой минутой в «Орлане» набиралась сил и мастерства, и каждый день был полон приключений.

Пери часто думала о последнем полете с Беркутом. Неужели они и вправду расстанутся? Она навоображала себе сотню сценариев, как он решит не бросать ее, как полетит с ней в Город. А если с ней будет Беркут, у нее все получится — и без особых трудов.

Погода на Райском кряже стояла тихая, словно летний зной приглушил все звуки. Сохранять бдительность весь ясный, душный день напролет было трудно. На ярком солнце не верилось, что надо бояться угрюмого изгоя Дикого. Однако каждый полет был разведкой, и никто из «Орлана», кроме Беркута, никогда не оставался один. Но они так ничего и не видели. Даже Беркут немного расслабился — и даже Нико.

И три раза нагретые долины под Райским кряжем отдавали весь свой жар по вечерам и получалась стекляшка — целый золотой вечер полного блаженства. Беркут разрешал Пери брать с собой Хьюго только на стекляшку, и Пери смаковала каждую секунду, когда можно было молча скользить с ним по теплому, спокойному воздушному морю.

Пери не спешила согласиться с Рафом, что стекляшка лучше секса, хотя вынуждена была признать, что если бы надо было выбирать, ей пришлось бы очень трудно. К счастью, выбирать не понадобилось: хотя Беркут круглые сутки занимался их безопасностью, Пери удавалось то и дело пробыть с ним наедине драгоценные несколько минут. Каждый день он так или иначе отводил ее в сторонку — правда, это всегда бывало без предупреждения. Он-то знал в здешних кустах все укромные уголки, но радость его объятий была для Пери окрашена тревогой: вдруг Дикий застанет их сейчас, когда они одни и совсем беззащитны? Наверное, Беркут тоже побаивался, потому что теперь они уже не изучали друг друга подолгу, разнеженно, как в первый раз, — они предавались любви быстро и страстно, и Беркут обычно зажимал ей ладонью рот. Чего он больше боялся — что их услышат Дикие или свои из «Орлана» — Пери не знала, но от того, что нужно было все делать бесшумно, ее ощущения только обострялись — чувства наполняли ее, словно воздушный шар, не находя выхода, и ей казалось, что она вот-вот лопнет.

Пери тренировалась летать с утра до вечера. Появление Дикого сплотило группу, и Пери наконец-то почувствовала себя своей. Ощущение, что ее тело стало огромным и мощным, в группе стремительно крепло — как будто все они были одним колоссальным трехмерным телом, несопоставимо больше и сильнее.

В компании других летателей Пери блаженствовала. Они приняли ее — и от этого ее способности стремительно развивались. Пока Пери не попала в «Орлан», ей почти не приходилось летать в компании — разве что с Хаосом, которому она платила за обучение, и еще всего несколько раз с Луизой.

Сейчас, в группе, которая придавала Пери сил, она наконец ощутила в себе таланты, о которых говорила Сойка — стала чувствовать расстояние до земли и скорость полета, ничтожные перепады давления, перемены погоды. И даже горизонт. Пери сама не могла бы ничего объяснить, не сказала бы, на какой именно высоте летит и какое сейчас давление, но все чувствовала — и летала по-другому.

А теперь она старалась почаще летать с Беркутом и Шахиней, хотя следить за сапсанихой было трудно: та летала с головокружительной скоростью, закладывала молниеносные виражи, внезапно пикировала, да и крылья у нее по сравнению с крыльями Пери были гораздо длиннее и изящнее.

Пери все время, когда не спала, слушала бубенчики Шахини — словно перестук дождевых капелек; они звучали то чаще, то реже, то громче, то тише, и Пери понимала, что сапсаниха сейчас делает — приглаживает перышки, купается, ходит на кругах, садится, поймала и ест мелкую птичку, а чаще всего, когда бубенчики умолкали, предается занятию, которое удается хищникам лучше всего — блаженному безделью. Пройдет много лет, и Пери будет вспоминать этот нежный перезвон, ставший частью ее существа — самое острое удовольствие тех дней, живую нить, связавшую ее с пернатой охотницей.

— Вам надо изучить голубиные приемы, — сказал как-то раз Беркут. Поднял в воздух Пери, Латону, Рафа и Малиновку и гонял до седьмого пота, заставлял выделывать крутые повороты и мгновенно сбрасывать высоту на пределе возможностей. С ними летала и Шахиня — она пикировала так быстро, что мгновенно исчезала из поля зрения и возникала снова, словно стрела ночи, выпущенная средь бела дня.

— Сапсаны пикируют на голубей со скоростью больше девяноста метров в секунду. Улететь от сапсана голубь не в состоянии. Однако иногда им удается спастись. Сегодня я вас научу, как это делается.

Они летели высоко-высоко в безоблачной лазури над Райским кряжем, скалы виднелись так далеко внизу, что превратились в темно-зеленую складочку на поверхности бежевого камня, там и сям испещренного серебряными бликами реки. Потом Пери часто думала, что этот день с его стремительной радостью полета был самым счастливым в ее жизни — если не считать того момента, когда она узнала, что Хьюго — ее сын. Чтобы ни ждало ее в грядущем, таких сильных впечатлений уже не будет.

Она видела — и все они видели — как великолепен Беркут в своей истинной ипостаси Хищника. Он низвергался на них из слепящего диска солнца, словно сокол, и они научились опускать одно крыло, круто уходить в сторону и уворачиваться от него, а потом складывать крылья перевернутой «М» и падать, как камень. А потом снова взмывали вверх и оказывались позади него, набирая высоту. А он снова стрелой вонзался в небо и снова низвергался на них, а они сворачивали в сторону и падали. Пока не отточили этот маневр до совершенства.

— Сворачиваете, как истребитель от боевого звена, — учил Беркут, — и пусть то, что у вас меньше скорость, работает на вас. Если я еще быстрее спикирую, а вы заложите голубиный вираж и резко сбросите высоту, то я с разгона проскочу мимо, а вы обойдете меня с тыла и наберете высоту снова.

— Этому голубю конец! — хохотал Беркут, походя обгоняя их, если им не удавалось достаточно резко и стремительно нырнуть. — А этот жив-здоров. До следующей охоты! — Такова была высочайшая похвала, которой они удостаивались от него, и он не давал им отдыха, пока все до единого не сумели уйти от него несколько раз подряд.

Да, славные деньки провела Пери на Райском кряже. А вот ночи — совсем другое дело.

Каждый вечер, когда между деревьями сгущалась тьма и после просторов стекляшки и дневных полетов казалось, будто пространство рушится на них со всех сторон, летатели были такие взвинченные, что не могли уснуть. Страх перед Дикими наползал на них, и они держались тесной кучкой. И по очереди рассказывали в ночи разные истории, глядя, как кружатся звезды над головой.

Нико говорил в основном о политике — распространялся о том, что, по его мнению, следует сделать в Городе:

— Моя задача — как можно скорее начать публиковать материалы «Альбатроса», чтобы общество понимало, что происходит на самом деле. Нам надо систематизировать свои знания, отточить их и распространить. Если мы не вмешаемся в то, что происходит там, в городе, то не сможем следовать избранным путем здесь. Какое будущее ждет тогда полет как таковой?

Беркут мотнул головой:

— Ты говоришь о знаниях, но ведь нужно, чтобы все ощутили это сами, на собственной шкуре. Что толку языками чесать?!

— Очень мило, — процедил Нико, оглядывая остальных летателей, — только так ничего не изменишь. Как ты считаешь, во что ты превращаешься?

— То-то и оно! — ответил Беркут. — Я еще не знаю! И никто не знает!

— Очевидно, что наши новые способности не имеют ничего общего с речью и языком, — вмешалась Латона. — Они, должно быть, заложены в других участках мозга.